О сочетании предметов

О сочетании предметов

Никого здесь не смущает разностильность. Никто не придерживается стандарта. Все оформляется так, как сложилось.

В этом одна из тайн шведского уюта и готландского своеобразия. Что особенно контрастно по отношению к американскому, да и к швейцарскому, французскому и т. д. «дизайнам».

Уклад жизни, который складывался здесь столетиями, побеждает само понятие моды и создает непринужденную и живую среду обитания, в которой люди чувствуют себя хорошо (избегаю слова «комфортно»). Хорошо и уютно.

Хотя, возможно, это идет — не скажу от бедности, скорее — от скромности, ограниченности средств.

Готланд — самая бедная из шведских провинций, губерний, здесь они называются «лены». Заработная плата сравнительно невысока, а в налоги уходит 33 % (был еще до последнего года плюс 1 % — на церковь). Это очень много.

Особенное, выдержанное обаяние домашних интерьеров, которое я, любопытная, наблюдала через прозрачные окошки, украшенные натюрмортами, обеспечено тем, что столетиями здесь ничто не уничтожалось. Катастрофы последних веков обошли нейтральную Швецию стороной. Да и наше бредовое понятие о том, что все приходится каждую пятилетку начинать сначала, — тоже. Не было ни экспроприаций, ни разрушений. Никто мебель, книги и картины не жег. Сохранение — залог шведского (готландского) быта.

В домах и квартирах Висбю я не бывала, а вот о кафе и ресторанах имею некоторое представление, поскольку они, в отличие от московских, по ценам доступны. И в их интерьерах славно то, что деревянные столы и стулья, собранные вместе, могут быть разными, а вовсе не одинаковыми. При этом общий стол — для кофе и сладостей, например, — может быть совсем стареньким, выкрашенным какой-то голубенькой краской, слегка щербатым, но чрезвычайно, разумеется, чистеньким и аккуратным. И никакого «ансамбля»! Ансамбль — подозрительное свидетельство либо плохого вкуса, либо «новизны» предпринимателя, отсутствия у него истории, родословной. В углу ресторанчика чашки для чая и кофе стоят на старинном комоде — совсем из другой эпохи, от «второй» бабушки. И чашки-то все разные, тонкого старого фарфора — которая белая с мелкими розочками, а которая зелененькая. Понятие «сервиз» здесь, в кафе, вообще отсутствует. Каждая вещь имеет свою теплоту и свою историческую глубину. Собираются вместе чашки, блюдца и тарелки по одному лишь признаку — общий размер и примерно общее время происхождения, чего нельзя сказать о мебели. Ты сам подходишь, выбираешь себе по эстетическому вкусу чашку, а потом сорт чая, берешь ситечко и завариваешь свежий чай кипятком. Можно выбрать специальный готландский чай с добавками цветов и листьев.

Стены в помещении могут быть просто выбеленными, как холст, а могут быть разрисованными еще в XVIII веке: в русском ресторанчике под названием «Бар-бушка», где неплохо варят борщ, стены расписаны какими- то чудесными пальмами по сизому полю. А потолки — между деревянными балками — серо-голубые, как балтийское небо. Филенчатые старые двери выкрашены квадратами. Стулья поскрипывают и попискивают.

В рыбном ресторанчике, что на торговой площади, развешаны старые рыболовецкие снасти, а посетители сидят на простых лавках за покрытыми клеенкой столами. Здесь готовят из свежей, утром пойманной рыбы.

Как только выглянуло солнце, два стола с лавками вытащили на тротуар, если посетителей нет, на солнышке греются хозяин и помощник. А в «Бар-бушке» все делает одна (одна!) светловолосая и суровая особа в джинсах. (Отсюда, кстати, и доступные цены.) В кафе «Розас», где пекут совершенно замечательные блины, работают три женщины: старшая, ее совсем юная дочь и сестра. Семейный бизнес! Есть кафе, которые открываются только на субботу и воскресенье, а есть одно таинственное, в которое мы с Верой еле успели. Не в сезон открытое исключительно по воскресеньям, с двенадцати до пяти. Оно расположено в крошечном угловом средневековом домике. Занимает кафе одну комнату, чуть больше 20 метров, с камином и фортепьяно. Три столика. Маленькая кухня плюс сверкающий чистотой санузел. Хозяин, хозяйка, трое детей. Хозяин, высокий, в очках, с бородой, в длинном синем фартуке, общительный, дружелюбный, рассказал, что это домик его родителей, а они сами живут в «большом» Висбю, по воскресеньям пекут пироги, торты и печенье, приезжают сюда и принимают посетителей. Я съела огромный кусок пропитанного портвейном орехового пирога и выпила крепкого и обжигающе-горячего шведского кофе, который наливают тебе из кофейника прямо в кружку со взбитым в пух молоком. Кружки, кстати, опять-таки все разные, но из рук одного изготовителя, вернее, двух керамистов, плакатик с их лицами укреплен на заборе внутреннего дворика. Понравилась вам необычная кружка — вот лица тех людей, которые ее придумали и «выпекли», вот и адрес, можете навестить мастерскую.

Внутри кафе в «желтом домике» вся мебель тоже, как вы понимаете, семейная, это просто-напросто обычная здешняя гостиная, в которую вас пригласили. И разумеется, ничего нового для бизнеса не приобретали.

Полное отсутствие стандарта — в меню, обстановке, интерьере, одежде.

Остров.

На остров завезти, с острова вывезти — тоже проблема. Проблема заработать деньги на земле, в которой камней больше, чем почвы.

Говорят, что молодые все-таки уезжают.

Здесь, на острове, есть счастливое — для тех, кто приезжает на время или бежит навсегда от гнета цивилизации, — ощущение густого и медленно текущего времени. Следуя мифологии, это не время, а мед, священный мед струится по круговороту жизни. Мед — источник ее обновления. Мед или неиссякающее медовое молоко волшебной козы Хейдрун (коза, олень, а также волк Фенрир — звери священные. Ни волков, ни оленей я на острове не встречала, а вот ежиков видела). Стрелкам лень ворочаться на циферблате. Никто никуда не спешит. Все успеется. Автомобили по городу проезжают редко, и они — не из дорогих, отнюдь не последних марок. Остров и город живут спокойно, консервативно, в достойной скромности. Когда возвращаешься в Стокгольм, то сразу это подмечаешь. Красота пейзажа и архитектуры тоже не из тех, что поражают воображение и бросаются в глаза. Общий стиль один: жизни, быта, бытия.

Проходят годы, два-три десятилетия, и покинувших остров тянет обратно. Они возвращаются. Дома здесь в хорошей цене и еще дорожают, спрос есть, снять жилье трудно, студентам не хватает общежитий, в городе теперь много молодых лиц, так что возрастной состав на острове обычный, это не остров старых или выпавших из «прогресса» людей. Но ощущение замедленной, консервативной жизни тоже есть. Может быть, обманчивое: иногда представляется, что город больше спит, чем бодрствует. Гостиницы пока пустуют, парикмахерские почти все закрыты; кажется, что и в части домов еще не живут, что обитатели приедут лишь на лето как на дачу (хотя никакие окна и двери не заколочены). Может быть, в изолированном пространстве острова время движется иначе, чем на материке? У меня — из московской жизни, где стили, эпохи, времена перемешаны, из жизни, хотя и отстающей от американской (например) на несколько десятилетий, но тоже сумасшедшей, здесь было ощущение спокойствия: как будто я куда-то вернулась, в знакомое время, в детство, когда живется ясно и прочно.

Ощущение безопасности, может быть.

Ни поездов, ни несущихся автомобилей, ни грузовиков, ни автобусов, ни толпы. Ни метро. Даже самолеты в небе редки — хотя на острове есть свой маленький, почти домашний по масштабам аэропорт.

Приход парома — событие.

Поздно вечером, насытившись Интернетом и отпав, как крови напившаяся пиявка, от компьютера, я вышла на воздух, чтобы пройти пять шагов до спального домика. И увидела под черным звездным небом в черном море движущуюся бижутерию, переливающуюся вспыхивающими гранями огней, — неуклюжий днем, громоздкий паром, как огромная роскошная брошь, передвигался по черному, извините за тривиальность, бархату.

Я срочно призвала к созерцанию этой красоты немецкую переводчицу Веру, эстонского прозаика Рейна, повседневно живущего на острове Сааремаа, а также латышку Ингриду, переводчицу со шведского.

Потому что приплытие парома — здесь целое событие.

Представьте себе этот паром, трехкупольный храм у нас под боком, под горой, усыпанной цветами. Спящими, закрывшими свои тюльпаньи и крокусовые головки в ночи. А вдали — подсвеченные розовым каменные ребра готических руин, и средневековая крепостная стена, обнимающая спящий город, и белая-белая, яркая от электрического света пристань.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.