Из моего детства

Из моего детства

Одно из отличительных ее качеств – именно нестандартность. Пожалуй, я это видел наиболее часто. Начиная с бытового. Мне семь лет. Вокруг многие курят. Время было такое. НП однажды в гостях, когда зашла речь о сигаретах, сказала: «Ну, если хочет, пускай курит». А я хотел. Много и «прямо сейчас». Что и выполнил с совершенно плачевными последствиями. Потом не курил уже до самого университета, где трудно было не закурить.

Но существенно важнее – ее нестандартность в науке, о чем я расскажу позднее.

Первое, что я помню, – маленькая пятнадцатиметровая комната с девятиметровой галереей в полукоммунальной квартире. «Полу» – потому что соседи были не чужие: еще две малюсенькие комнаты занимали Екатерина Владимировна, дочь Владимира Михайловича Бехтерева, и ее муж Владимир Михайлович. Она была, как тогда говорили, конторской служащей, или, как теперь говорят, офисным работником, он – завклубом, по-моему, на заводе «Красный треугольник». Особой теплоты в отношениях не было, но мыло в суп не подкладывали.

В квартире была круглая, покрытая гофрированным железом печка, которую надо было каждый день топить. Были дровяные сарай и чулан. Кстати, у меня с трех лет и до сих пор слегка заметный шрам на лбу от пылающего полена, которое я вынул из топки. Потом печку ликвидировали и усилили, как тогда говорили, «паровое» отопление. Площадь комнаты резко увеличилась, и НП купила мне письменный стол. Я тогда уже ходил в школу.

История этой комнаты заслуживает отдельного рассказа. В детстве НП с родителями, сестрой и братом жила в квартире, считавшейся тогда очень хорошей, на Греческом. Она всегда с огромной теплотой рассказывала об этой квартире. Однажды она и ее брат Андрей, договорившись с новыми хозяевами, пришли туда, взяв меня с собой. Надо сказать, в то время у нас уже были очень хорошие квартиры, и она на меня не произвела впечатления, но видно было, что это квартира незаурядная. Там сохранилось кое-что впечатляющее, например, постамент от статуи, которая стояла еще в то время.

Когда арестовали родителей, то, во-первых, вокруг оказалось очень много шариковых, которые немедленно начали грабить детей, и практически от достаточно хорошего «приданого», собранного для НП ее родственницей, не осталось ничего. До самого последнего времени НП обнаруживала кое-какие вещи из этой квартиры в антикварных магазинах, и если удавалось, то покупала.

Во-вторых, в огромной по нынешним понятиям семье (только у Владимира Михайловича Бехтерева было помимо дедушки четверо детей) не нашлось никого, кто поддержал бы тринадцатилетнюю НП. Она попала в детский дом и, естественно, лишилась квартиры. Об этом периоде она сама писала, и я не буду все пересказывать. Но когда она вместе с 1-м Ленинградским медицинским институтом вернулась из эвакуации (Иваново), то оказалось, что у тетки отбирают площадь за излишки. Конура была слишком просторна. И Екатерина Владимировна прописала НП.

Владимир Михайлович Бехтерев

Огромным достоинством нашей комнаты было окно – не в классический петербургский двор-колодец, а над крышей соседнего дома: было видно солнце и Симеоновскую церковь, тогда, естественно, склад. Недавно я привел свою дочь в этот двор-колодец, и ей просто стало страшно.

Важным являлось и наличие галереи – семь квадратных метров и полтора метра в ширину. Она сыграла, возможно, неоценимую роль в развитии НП как ученого. Там могла жить домработница, она же и моя няня. Нянями, как правило, были молодые девушки, приезжавшие из деревни. Хорошие. По крайней мере, не помню ничего плохого по отношению к себе в свой адрес. При этом они могли сидеть со мной и готовить обед, топить печку. Это не то, что сейчас. На малюсенькой кухне стояла дровяная плита. Но в моих воспоминаниях уже появились примусы и керогазы, хотя плиту иногда и использовали. Готовили девушки отвратно, но есть было можно.

Петр Владимирович Бехтерев

Но были моменты, когда домработницы исчезали или уходили в отпуск. (Я тогда не понимал всей остроты этих проблем – понял только спустя двадцать пять лет, когда самому пришлось столкнуться.) Именно поэтому, приблизительно с 1955 года, я становился все более и более осведомленным о том, что делает НП. А как же иначе, если до одиннадцати вечера сидишь в электрофизиологической лаборатории Нейрохирургического института имени А. Л. Поленова. В краткие минуты перерывов НП рассказывала мне сказки о физиологии, о красных и белых кровяных телах. Белые были сильные и пушистые и защищали меня от микробов. Рассказывала сказки и о приборах. В них разрешалось играть. НП была заведующей лабораторией, и если я что-то ломал, то сама (!) исправляла. Это умение было необходимым, потому что приборы были малонадежными. Правда, утром лаборанты удивлялись, что все коммутации нарушены. Иногда меня спрашивают, спрашивала и она сама, не был ли я обделен обычным материнским вниманием. Определенно нет. И с позиций взрослого человека, для которого она создала, именно много работая, прекрасный плацдарм, и даже с тех давних детских позиций, так как недостаток общения компенсировался качеством. Я видел довольно дружный коллектив людей, которым нравилось работать. И все время видел, как работала сама НП. Видел, с какой радостью люди встречали новые приборы, которые появлялись как будто бы сами собой. Теперь-то я знаю, сколько сил для этого надо было приложить. А это были электроэнцефалографы французской фирмы «Альвар», «телевизор мозга» по Ливанову и многое другое.

Зинаида Васильевна Бехтерева

Довольно скоро НП стала заместителем директора Института, и тогда часть времени я проводил в приемной. Это было уже не так интересно, как в лаборатории.

Тогда НП в основном занималась проблемой диагностики заболеваний головного мозга по электроэнцефалограмме. Естественно, никаких методов ее обработки тогда не существовало, и все оценивалось с помощью самого мощного в природе анализатора – глаза и мозга исследователя. И вот здесь эта работа была не столько методом, сколько искусством. Я помню споры об энцефалографии. Помню, с какой гордостью НП поздно вечером говорила (не мне, конечно, но я слышал), что на операции опухоль оказалась именно там, где она указала.

По результатам этих исследований НП написала свою первую монографию «Биопотенциалы больших полушарий при супратенальных опухолях», которая сразу же стала популярной. Ее главное достоинство заключалось в том, что диагностика с помощью электроэнцефалографии все меньше становилась искусством и все больше – методом. Кроме того, в ней содержались теоретические предположения. В популярной книге не надо их детально излагать (тот, кто интересуется, может прочитать монографию), но эти предположения опять же превращали электроэнцефалографию из феноменологии в физиологию. Из набора правил в науку. Например, была выдвинута гипотеза о защитной роли медленных колебаний.

Именно интенсивнейшая научная работа и талант позволили НП очень рано для врача защитить докторскую – в 1959 году. В тридцать пять лет. Надо отметить, это очень рано и для врача, и для женщины, а уж тем более в те годы. Тогда защита была действительно защитой, и результат не был предопределен.

И вот промежуточный итог. Красивая (об этом отдельно), молодая, делающая прекрасную карьеру женщина. Заведующая лабораторией. Заместитель директора. Ей неоднократно предлагали возглавить Нейрохирургический институт. Она отказывалась, и, мне кажется, это было правильно, так как он был просто мал для нее.

Женщина, обладавшая прекрасным голосом, закончившая шесть классов музыкальной школы. Ее приглашали на профессиональную сцену. Кстати, с ее умением петь связан один эпизод. Уже в шестидесятых годах она была с делегацией (тогда так просто не ездили) советских ученых на международном конгрессе в одном из городов ФРГ. Насколько я помню, в Мюнхене.

И вот в огромной пивной HB – кто был там, тот знает ее размеры, – организована встреча участников. Наши ученые тогда еще достаточно редко ездили на подобные конгрессы и многих особенностей не знали. Например, о том, что на таких собраниях часто заставляют (именно заставляют!) исполнить какой-либо номер – спеть, показать фокус и т. п. Наша делегация в панике. И когда ведущий вечера подходит к нашим, то руководитель делегации краснеет и начинает протестовать, что это «капиталистические провокации», направленные против советских ученых.

И вдруг НП встает и идет на сцену с оркестром. Наши в шоке. Как рассказывала НП, она вычисляла, какую русскую песню немцы и вообще иностранцы наверняка знают. И решила, что «Катюшу» знают точно. Она подошла к оркестру (немецкий НП знала с детства, еще от бонны), договорилась с ним и начала дирижировать (этому ее учили в музыкальной школе), а после вступления запела профессиональным, концертным голосом. Зал буквально взревел. Начали подпевать.