Кудесники не ко двору

Кудесники не ко двору

1

Их уже, в общем, не помнят.

Их совсем уже не читают. И даже те, кто читал когда-то взахлеб — практически не перечитывают.

Невозможно перечитывать. Кому-то скучно, кому-то смешно, кому-то тошно от этих тупых совков… А мне, если вдруг ненароком упадет взгляд на потрепанные корешки засыхающих на полках книг, за которыми когда-то гонялся, как за Граалем — больно. Точно я сквозь помутневшую от времени, измалеванную похабщиной, заляпанную пригоршнями грязи и засохшим дерьмом стеклянную стену тускло вижу свой рай, в который мне по грехам моим во веки веков не вернуться…

Советская научная фантастика сама видела и другим показывала мир как арену бескомпромиссной борьбы Света и Тьмы.

Можно назвать это убожеством, можно — бесчеловечностью, можно — исторической ограниченностью… Но толерантностью там и не пахло. Не пахло там смакованием извращений физических и духовных. Не пахло уважением к мерзости, терпимостью к тому, что нестерпимо всякому любознательному, работящему, семейному, чадолюбивому человеку. Не пахло в ней общечеловеческими ценностями. Тот, кто скачет по сцене с голой задницей не был в ней равен тому, кто выходит в скафандре в открытый космос. Проститутка не была равна медсестре. Прохиндей не был равен мечтателю. Сделанное не равно украденному. Зло не равно Добру.

Это мировидение было унаследовано советской идеологией от православия. Унаследовано абсолютно неосознанно. Советская НФ была яростно антиклерикальной и антицерковной. Но она была высококультурной — а культура из традиции вырваться не может. Из нее вываливается лишь бескультурье.

Место Бога в советской НФ заняла коммунистическая справедливость, а место дьявола — капиталистическая несправедливость. Место рая — нарождающееся коммунистическое будущее, где все пусть и не одинаково замечательны и талантливы, но, во всяком случае, вполне справедливы, добры и о других думают больше, чем о себе. Место ада — умирающее капиталистическое прошлое, где царят культ наживы, звериная злоба, вопиющее неравенство и беспощадная конкуренция.

Тогдашняя фантастика была еще и научной. Это значит, что сюжетные коллизии, ситуации, интриги возникали из научного допущения, уж хотя бы не противоречащего фундаментальным знаниям, реально существующим на момент написания произведения. Изначально популяризаторская роль НФ зачастую доводила литературные тексты до того, что преподнесение таких знаний в облегченной, живой форме оказывалось главным содержанием.

Грубо говоря, попавшему в переделку на другой планете персонажу, чтобы не задохнуться, нужно было срочно добыть из воды кислород. Значит, кто-то по радио ему коротко и толково рассказывал про электролиз, и по ходу мы это читали; персонаж, уже одной ногой в могиле, усваивал лекцию, совал электроды в ведро с водой и вскоре дышал всласть. Родина рукоплескала, а если это была не новелла, а повесть пообъемней — то еще и встречала героя с цветами. Закладывался стереотип. Мотивация к познаванию — познавание — применение познанного — стимуляция правильного применения обещанием социального успеха и престижа. Простенько, но, в общем, небессмысленно.

Однако было и совсем иное. Куда более масштабное и манящее.

Существеннейшей составляющей советского рая являлась всеобщая тяга к знаниям, научная увлеченность, головокружительный научнотехнический прогресс. Непременным элементом ада — одержимость самыми низменными желаниями и потребностями, упадок науки, всеобщее презрение к профессии ученого, незнание элементарных научных истин и полное нежелание их знать.

Оглянувшись ныне по сторонам, легко убедиться, что ад адом и оказался.

Вот только рай подкачал.

Не место и не время сейчас говорить о титанах. Такие корифеи, как Ефремов, Стругацкие, или, например, Булычев, достойны многочисленных капитальных исследований каждый. Но, что не менее существенно, их затруднительно назвать советскими. И еще более трудно назвать научными. И то, и другое определение окажется для их творчества, за исключением, быть может, самых ранних, юношеских их произведений, вульгарным искажением; точная во многих иных случаях характеристика применительно к этим людям превращается в криво и безграмотно налепленный ярлык.

Речь об иных. О тех, кто убогие технари.

О них практически не пишут статей и исследований. То ли дело великанский уд на мосту намалевать, и чтобы мост развели! Тут же выскочит какой-нибудь галерист, крупный дока в вопросах того, какова должна быть российская культура, и без зазрения совести объяснит на весь телевизор, что намалевать уд на мосту — это совсем не то, что намалевать соответствующее слово на заборе! Тут нужен крупный талант и незаурядная смелость! И хулиганью за счет налогоплательщиков отвалят сытную премию (не говорим о благотворительных пожертвованиях со стороны цивилизованного мирового сообщества — это уж само собой), чтобы окончательно сориентировать людей искусства (если кто еще сам не сориентировался), чем именно теперь надо заниматься, чтобы иметь успех!

А тогда были иные времена. Дикие, душные, нищие, когда подавлялись все ростки свободной и независимой мысли. Времена кровавой тирании. Времена железного занавеса.

Сейчас даже трудно себе представить, каким успехом научная фантастика пользовалась в ту пору и какое влияние оказывала. Для подростков она была практически единственным окошком в уже поджидающий их за близким порогом большой, взрослый, завораживающе интересный и ПРЕДЕЛЬНО ПРЕСТИЖНЫЙ по тогдашним меркам мир. Мир космоса, мир атома, мир океанских глубин, мир загадок прошлых тысячелетий…

Мир простора, чистоты и могущества.

Советская НФ базировалась на нехитрой, несколько наивной, но, по большому счету, единственно побуждающей к действию картине мира: достаточно образованный человек, если как следует поразмыслит, МОЖЕТ ВСЕ.

Трудно найти жизненную позицию, более привлекательную для тех, кто только начинает жить и подыскивать для себя в этой жизни скаляр и вектор.

Были, конечно, и иные факторы популярности.

Ведь именно в НФ читатель получал все приключения, которыми так пленялись в том же самом детском возрасте предыдущие поколения мальчишек и девчонок. Всякие там джунгли, затерянные цивилизации, шпионские страсти, марсианские потасовки… Но при этом — на совершенно новой, куда более современной и куда более человечной мотивационной основе.

Да, мы отправляемся в дебри Амазонки или в пустыни Азии, мы рискуем собой, преодолеваем бурлящие речные пороги и палящий зной, дышим то болотными миазмами, то сухим песком самумов — но тащим на себе не только ружья и консервы, у нас на горбах ПРИБОРЫ! И премся мы к черту на рога не чтобы пострелять злых индейцев да зулусов и заставить их делать единственное, на что они годятся — чистить нам сапоги. И не чтобы опередить конкурентов и первыми завладеть алмазами. Нет, мы после скитаний и тягот должны обнаружить следы пришельцев с иных планет, мы откроем секреты их техники, опередившей земную на много веков. Мы найдем динозавров, которые, оказывается, не все вымерли миллионы лет назад, и спасем их от окончательного вымирания! А заодно еще и нескольких угнетенных колониалистами негров освободим…

Да, мы плывем на исследовательском суденышке, мы боремся со штормами, мы мучаемся от жажды, потому что рифами нам свернуло винты и у нас кончается пресная вода, но все это не ради дурацкого, никакому приличному человеку на фиг не нужного золота — а чтобы раскрыть вековую загадку и найти, где живет МОРСКОЙ ЗМЕЙ!

Да, да, конечно, мы отчаянно и весело сражаемся с врагами, порой и жизни своей не щадим, но все это не ради алмазных блямблямчиков тщеславной похотливой кошки с французской короной на пустой тыкве. Нет — ради СВОБОДЫ И БРАТСТВА! Ради освобождения человечества от глумливой и тупой власти денежных мешков, а то и всего космоса — от неведомых и просто невообразимых в наши дни опасностей…

Покажите мне мальчишку, который не хочет ощутить себя благодетелем, первооткрывателем, бескорыстным благородным спасителем.

А в таких условиях и еще одно существенное преимущество НФ срабатывало как нельзя лучше. Как и всякая литература приключений, этически и психологически она была предельно облегчена и упрощена.

В ней нельзя было перепутать Добро и Зло, потому что и сами авторы их который не путали. В ней очень легко было отождествлять себя с по-настоящему хорошими людьми, потому что именно ими производились все правильные сюжетные действия. В персонажах советской НФ не было и намека на достоевщинку. Уж плохой человек, так плохой, а уж хороший, так хороший. Если хороший и делает ошибки, приносящие другим людям несчастья и боль, так по НЕЗНАНИЮ — а кто тебе, дорогой читатель, мешает теперь, прочитав об ошибках хорошего человека, знать чуточку больше, чем он, и тем самым в собственной жизни подобных ошибок избежать?

Покажите мне мальчишку, который хочет быть не рыцарем без страха и упрека в блистающем мире манихейского поединка, а униженным и оскорбленным ботаником среди вечно хнычущей толпы таких же бедных людей!!

Если он, конечно, вообще хочет хоть чего-то, кроме как найти по пути на тусняк прям посреди дороги ящик пива с лежащей поверху пачкой бакинских. Увы, с помощью всего лишь двух могучих заклинаний Темного Властелина — «Аффтар жжот» и «Слишкам многа букфф» — можно гарантированно предохраниться от самых элементарных знаний и самых естественных переживаний.

Ведь даже самые примитивные по сюжету и коллизиям научнофантастические тексты, пусть хоть до мозга костей советские, стало быть, переполненные борьбой с врагами СССР и пальбой по ним, были принципиально отличны от нынешних пусть хоть самых совершенных компьютерных стрелялок.

Это отличие кому-то, возможно, покажется не существенным на общем фоне кровожадной примитивности и того, и другого. Но именно из-за него избиение злых шпионов в советском боевике и избиение монстров в DOOMе вырабатывало кардинально отличные условные рефлексы на всю оставшуюся реальную жизнь.

В компьютере в кого ты стреляешь, тот и плохой. В советском боевике кто плохой, в того ты и стреляешь. В стрелялке кроме тебя хороших нет. Ты — Добро, а все, что подворачивается тебе под прицел — Зло. В советской НФ, даже той, что создавалась в мрачные времена обострения классовой борьбы, ты в лучшем случае — всего лишь защитник великого, находящегося безмерно выше тебя Добра, и ты имеешь право на выстрел ровно в той степени, в какой ты являешься таким защитником. И любой, кто защищает Добро в той же степени, что и ты, равен и равноправен тому персонажу, с которым ты себя отождествляешь…

Разница между тем, как вели и ведут себя, скажем, в Афганистане те, кто читал книги и те, кто мозолил себе пальцы клавишей выстрела, очевидна. Да и безбашенная пальба «под настроение» на улицах и в школах собственной страны куда больше похожа на поведение человека за компьютером, нежели на поведение человека с книгой, в которой бдительный Петя-пионер разоблачает одного за другим фашистских диверсантов и вредителей.

2

Из советской НФ однозначно уяснялось, что Добро, если хочет победить, должно быть не только более храбрым или упрямым — оно обязательно должно быть еще и более грамотным, умным, образованным, научно и технически оснащенным. Если этого нет, не поможет никакая храбрость.

Главные НФ-овские переживания — это стремление узнать или создать новое. Что-то понять и поделиться этим с другими, кто еще не узнал и не понял. Если получилось — счастье; если не получилось — личная трагедия. Потому что ведущим внутренним стимулом было — помогать Добру. Быть на стороне Руматы из «Трудно быть богом» Стругацких, на стороне Эрга Ноора из «Туманности Андромеды» Ефремова, на стороне Эли Гамазина из «Люди как боги» Снегова, на стороне Кривошеина из «Открытия себя» Савченко… Быть на стороне, не побоюсь этих слов, краснозвездной подлодки «Пионер» из «Тайны двух океанов» Адамова!

Мотивация — великая вещь. О ней не всегда вспоминают среди жизненной суеты и толкотни. Но именно мотивация определяет способность преодолевать суету и толкотню либо повреждаясь ею, тупея или стервенея от нее, либо хохоча над нею.

Именно она определяет стратегию.

Именно от нее зависит, есть у тебя стратегия или стратегии вообще нет, и тебя просто нескончаемо и бессмысленно катает по жизни от менее выгодной подачки к более выгодной.

Нынешняя пропаганда личного успеха как главного стимула деятельности ущербна. Либералы учат, что успех любой общности складывается из суммы личных успехов отдельных людей, эту общность составляющих. Не будет стремиться к успеху каждый — не добьется успеха и общность. Это отчасти так, но лишь от очень невеликой части.

Не стоит даже говорить о столь банальных вещах, как, например, то, что без личной безуспешности воина, погибающего в битве, окажется абсолютно невозможна никакая общая победа. Не стоит даже говорить, что исключительная установка на стремительный личный материальный успех способна привести лишь в мир криминала: именно там единомоментное деяние сулит наибольший и наиболее скорый барыш. Но даже в инженерии и науке установка на личный успех, не облагороженная и не усиленная какими-то более мощными и более высокими мотивами, будет плодить лишь халатных торопыг, хитрых неумех, халтурщиков, обманщиков, лжеученых, гонителей и палачей всякой настоящей работы.

Готовность к долгому безуспешному труду — не в смысле «безрезультатному и провальному», а в смысле «не приносящему личного успеха» — есть одно из главных условий реального ПОЗНАНИЯ. Только такая готовность и позволяет в конце концов добиваться настоящего успеха — одновременно и личного, и для всех.

Но как раз советские фантасты и описывали в меру своих художественных способностей великий труд открывателей истин. Описывали на собственном опыте.

Не было в истории мировой подростковой литературы жанра более человечного, более увлекательного и при том более познавательного и просветительского, нежели советская НФ.

Но есть и еще одна очень важная вещь.

Парадоксальным образом советская НФ с ее яростным антиклерикализмом и почти воинствующим богоборчеством, сама того не сознавая, оказалась единственным и неповторимым, просто — не успевшим созреть приспособлением православной традиции и ее системы ценностей, на которых спокон веку стояла и еще кое-как стоит Русь, к ракетноядерной, генномодифицированной современности. И не только приспособлением. Пожалуй, лишь она, не поминая имя Божье всуе, была способна помаленьку вывести бессребреническую, трудоголическую, братолюбивую, нетерпимую к силам ада этику православия, безоговорочно нацеленную на личное и общественное преображение, из пусть и равноапостольного, но тупика (ведь не может быть подлинной симфонии между православной церковью и государством, навязавшим своему народу капитализм). Лишь она была способна распахнуть перед традицией бесконечность. НФ успела намекнуть, как, не отказываясь от себя, не ломая хребет собственной культуре, сохраняя и преобразуя традицию, на ее основе созидать реальное будущее — пусть хоть и с помощью логарифмических линеек, электронных микроскопов и прочей неизбежно грешной посюсторонней дребедени, но в поразительном соответствии с тем, как учил людей проводить земную жизнь Сын Человеческий.

Нынешнее же общество мне все больше напоминает стайку проституток, тщетно пытающихся подчеркнуть свою индивидуальность. Одна в хиджабе, у другой здоровенный крестище болтается на вздутых силиконом грудях, третья вообще запихнула за резинку трусиков партбилет… Плюрализм, в натуре. Плюю-рализм. Но образ действий — един, и предел мечтаний — один и тот же[18].

Именно и только в тех социальных слоях и системах, где удается добиться такого вот единства, может возникать — и возникает — свобода совести и прочее правовое общество.

Ибо что, собственно, есть правовое общество? Это когда в погоне за клиентом и в попытках перебить его у товарки разрешены и оправданы любые действия, кроме тех, что прямо запрещены законом. То, что погоня подобного рода является единственной достойной уважения жизненной мотивацией, не оспаривается и даже не подвергается сомнению. Напротив, все сомнения высмеиваются. Всякое качественно иное мировоззрение забалтывается, утапливается в разноголосом шуме, превращается в индивидуальную причуду.

Во времена перестройки нас пытались переучить: разрешено все, что не запрещено. Где в уголовном кодексе под страхом наказания запрещено не уважать и не жалеть ни себя, ни ближних своих? Нигде. Стало быть — уэлкам. Красавчик, плюнь ты на Машку, у ней вечно крестик мальчикам попу царапает, пошли лучше со мной, увидишь, чего я умею!

Советская цивилизация была единственной, что попыталась противопоставить этой пошлой и безысходной свалке масштабную экзистенциальную альтернативу. И не поворачивая историю вспять, к сельской общине (как, скажем, Мао или Пол Пот), но устремляя ее в беспредельное пространство посюстороннего неба — а по ту сторону его, как ни крути, со стариковской хитринкой в глазах гостеприимно потирает ладошки Бог.

В этом непреходящая ценность грандиозного и смертельно опасного советского эксперимента, оболганного и обгаженного проститутками всех вероисповеданий (вплоть до европейских левых).

Просто надо было вовремя решиться понять и вовремя решиться объяснить: конечно, то, что мы строим, по-бусурмански можно назвать и коммунизмом, но если перейти на более понятный язык, это будет громадный общежитийный монастырь с единым уставом для представителей любых конфессий, в том числе — для атеистов. Мы не спорим, какой Бог настоящий, как и в какой церкви его надлежит славить, и нужно ли это вообще. Мы просто создаем для всех — в том числе и для себя — такие условия, чтобы общей праведной трудовой жизнью, великими свершениями, немудрящими радостями, многодетностью, гармонией между поколениями, а еще — мечтами, так похожими на самые искренние молитвы, облегчить каждому его путь к загробному блаженству. Как бы тот или иной гражданин нашей великой страны себе это блаженство не представлял. Даже если он его представляет как полное отсутствие всякого присутствия — так из-за праведной трудовой жизни на свете сем от материалиста все равно как минимум не убудет. А кому все это кажется страшной ересью, кто хочет бить баклуши, пить кровь и сосать соки, верить по старинке да силой навязывать свою веру или свое безверие другим — так на то мы не правозащитники, а большевики, и потому извольте коленопреклоненно проследовать на Колыму, в Норильск, на Новую Землю… Страна великая во всех смыслах, мест, где потрудиться, на всех хватит.

Во всяком случае, позднесталинский союз с православием открывал некие перспективы для подобной трансформации — единственно дававшей шанс на спасение.

Вот помяните мое слово: атеист и коммунист Гагарин сейчас в раю, с восторгом штудирует учебники по сверхсветовой космонавигации, а натужно крестившегося Ельцина весело и НЕСКОНЧАЕМО крутит на фарш дружная интернациональная бригада из христианских, мусульманских и буддийских бесенят. Помрете — сами увидите[19].

3

Советскую НФ писали люди, очень увлеченные своим делом. То бывшие, а то и продолжающие работать по своей прямой специальности инженеры, изобретатели и ученые. У подобных людей совсем иной жизненный опыт, нежели, скажем, у мажора, что всю юность петлял от кочегарки до забегаловки и обратно, травясь во имя свободы личности одеколонными коктейлями, пудря мозги экзальтированным девам да перемывая косточки адским властям и гнусным коллегам.

Советские фантасты были нацелены на конкретный положительный результат. Им привычней и милей было не других бесконечно и злорадно препарировать, а самим что-то построить или открыть. Пусть потом ругают, что электростанция получилась слабовата — долгожданные лампочки все равно зажглись. Им не столько в книгах, сколько прежде всего в собственной жизни некогда было задаваться составляющими сущность Большой Литературы вопросами в стиле умной Эльзы. Вот выйду я замуж, родится у меня ребеночек, пойдет он в погреб, а тут на него топор упадет — так пусть уж лучше не будет у меня ни топора, ни ребенка… Если я хочу кому-то добра, если я кого-то люблю, не значит ли это, что я эгоист и насильник, а если так, может, я лучше кишки выпущу из любимого человека, это, по крайней мере, честно, и он не будет потом всю жизнь из-за меня мучиться…

Конечно, язык этих технарей был бедноват, а психологические изыски отсутствовали напрочь.

Однако требования к драматургии и стилистике у подростка и у взрослого совершенно различны. То, что в пятьдесят лет воспринимается как неудачная метафора, в пятнадцать вполне способно вызывать лишь азартный восторг: во как наш его!

Да-да. В советской фантастике, страшно сказать, были «наши» и «не наши». Общечеловеческую парадигму «прекрасный несчастный Я и прочие сволочи» ее творцы и на пушечный выстрел к себе не подпускали. Потому, наверное, и остались на задворках Большой Литературы.

Вот, скажем, соавторы Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов. Один — профессиональный военный моряк, другой — профессиональный инженер-нефтяник, но и военному делу тоже отдал дань — в войну служил в авиации. Вот первая их книга «Экипаж „Меконга“», вышедшая в 1962 году и сразу сделавшая их звездами и классиками советской НФ.

Ясно, что такие люди не станут марать бумагу решением вопросов из репертуара умной, но бездельной и, главное, БЕЗДЕТНОЙ Эльзы.

И действительно, уже с первых страниц на нас падает рукотворное чудо — атомарная проницаемость вещества: нож, который не режет, а проходит сквозь препятствия, как сквозь дым. А по ходу величаво выплывает и еще одно — усиление поверхностного натяжения жидкости на несколько порядков, так что кромка капли становится крепче брони. И при том — нож тот вывезен из таинственной древней Индии петровского флота поручиком Матвеевым, и мы устремляемся в Индию вместе с ним; а там — держащие народ в темноте и угнетении брахманы, и местная дева, прекрасная, как апсара, влюбляется в русского поручика с первого взгляда, и нож тот используют служители местного культа для оболванивания народа, а сделан нож в загадочном Тибете по технологиям пришельцев из космоса, и с этим ножом, освободив местное население, поручик и его возлюбленная бегут в Россию… А тут уж снова СССР, и научные институты разгадывают загадку, и главные персонажи, молодые инженеры, впереди всех в этом благородном состязании, и этим парням так вкусно и радостно жить, работать и познавать, что до сих пор завидно и хочется быть, как они. И вот карьерист наказан всеобщим презрением, а талант, запутавшийся в его сетях, трагически и назидательно погиб, и загадка разгадана общими усилиями нескольких слаженно вкалывающих научных коллективов, и все это, ВСЕ ВОТ ЭТО не ради денег и славы, не чтобы банк ограбить или перерезать своих обидчиков да конкурентов, но всего лишь — вы только представьте! ну темные тупые совки же! — ради создания ТРУБОПРОВОДА НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ, где вместо дорогих и ломких труб — экономичное и надежное поверхностное натяжение, и проницаемая нефть на благо всей великой родной страны как сквозь дым идет сама собой сквозь Каспий. И не на экспорт даже, не в обмен на зеленое бабло, а просто чтоб Отчизна расцвела еще пуще…

И к тому же вершится все это в городе ветров, моря и нефти, одном из прекраснейших городов мира — Баку. И совсем неважные полвека назад ни для авторов, ни для читателей сцены привычного интернационального быта, проходные, мимолетные, читаются сейчас так, что хочется то ли плакать, то ли пойти и вышибить мозги или уж хотя бы зубы тем, из-за кого ни у нас, ни у наших детей и внуков ничего подобного уже нет и никогда, никогда не будет.

Вот Анатолий Днепров. Перед самой войной окончил физфак МГУ. Ушел на фронт добровольцем. Попал в разведшколу. С 43-его по 56-ой работал в разведке. А что такое работал в разведке? Ну, например, служил шифровальщиком у Роммеля в Северной Африке. Например, при подписании капитуляции Германии был переводчиком в штабе Жукова. В общем, та еще кочегарка; не особенно-то разнюнишься насчет окружающего хамства и обнаженных нервов непонятой крылатой души. Потом вернулся к науке. Несколько лет возглавлял отдел в оборонном НИИ.

Как принято тактично говорить, он «одним из первых» — на самом деле, первым, кто сделал это талантливо и запомнился — начал писать НФ о совсем еще недавно запретной кибернетике. Его классические рассказы конца 50-х просто-таки открыли массовому читателю глаза на то, что такое — ЕСТЬ, что кибернетика не столько продажная девка империализма, сколько интереснейшее и перспективнейшее дело, готовая вот-вот сорваться лавина чудес. А в поздних своих произведениях Днепров опять-таки «одним из первых» начал разрабатывать скользкую тему клонирования…

Вот рассказ «Суэма» (1958): инженер-энтузиаст на свой страх и риск построил самообучающуюся машину, та мало-помалу самообучилась настолько, что решила исследовать своего создателя и взялась за скальпель; вовсе даже не думая о пределах допустимой самообороны, создателю пришлось проломить детищу электронную башку, но вот уже после краткого периода депрессии и неверия в свои силы он понимает, какую ошибку допустил в программировании, и несется затевать новый эксперимент. А вот повесть «Глиняный бог» (1963) — нацистские последыши на отдаленной базе в Сахаре создают идеального солдата, которого не берут ни газ, ни радиация, ни пули, потому что, ни много ни мало, атомы углерода в организмах подопытных заменены на атомы кремния, и несчастные подопытные становятся неповоротливыми, но неуязвимыми кремнийорганическими зомби… Конечно, козни фашистов сорваны, очередной Освенцим разрушен, и побеждает врага завербовавшийся на базу в поисках работы, но не купившийся на баснословную зарплату молодой французский биохимик. Не коммунист, не советский разведчик — просто порядочный человек.

Вы можете представить себе французский боевик, где главным положительным персонажем был бы славный храбрый русский? А можете вы представить себе современный российский фантастический роман, где главным положительным персонажем был бы француз?

Но для тех, кто строил коммунистический рай, национальность была неважна — в зачет шло лишь то, в какой степени человек находится на стороне Добра. И это был не наивный миф, а реальный жестокий опыт: вряд ли агент Днепров смог бы выполнять свои миссии за рубежом, не находи он там союзников. И не за деньги, а по жизни.

Вот Георгий Гуревич. Воевал, побыл и кавалеристом, и минометчиком. Окончил Индустриальный институт, профессиональный инженер-строитель. Может быть, именно незабытый опыт человека, обязанного знать, на чем он, собственно, собирается возводить свои строения, обусловил то, что его замечательные повести «На прозрачной планете» и «Подземная непогода» (1963) так или иначе оказались связаны с геологией. Тут и кибернетика на марше. Тут и новые прогрессивные способы разведки полезных ископаемых для счастья Родины и ее процветания — подвижные программируемые рентгенографы, видящие землю насквозь, точно она прозрачная. Тут и борьба с землетрясениями, наносящими тяжкий ущерб и людям, и народному хозяйству — а надо же людей и народное хозяйство беречь, или как? И тут же одновременно — беззаветное, но лишенное всякой агрессивности упорство ученого, верящего в себя и успех своего дела наперекор всему. И тут же деляги от науки, которым не общий результат нужен, а личный престиж. И тут же любовь, которую может, увы, заморочить и сломить простое и такое по-человечески понятное стремление к материальному достатку — но даром для человека подобный слом не проходит… Читаешь, и просто глаза открываются: мама дорогая! Оказывается, героем можно стать не только на войне, и не только в космосе — но и в совершенно мирной обстановке, в пиджаке и галстуке, в зале Ученого Совета, на невидимом, но вполне себе кровавом фронте борьбы за истину с корыстным лицемерием, равнодушием и ложью.

Вот Владимир Савченко. Странный, удивительный автор. Выпускник Московского энергетического института, научный сотрудник Киевского института кибернетики. В ранней повести «Черные звезды» (1960) можно найти отголоски московско-киевского старта молодого ученого — с такой симпатией и так трогательно описаны там и обе столицы, и их природа, и их люди; на всю жизнь я с первого же прочтения запомнил, что в украинском произношении «г» мягкое, «как галушка»… Одержимость кибернетикой определила все дальнейшие фантастические прозрения этого человека. А одним из лидеров советской НФ он стал после выхода книги «Открытие себя» (1967), написанной на стыке кибернетики, биохимии, психологии и этики. И снова — неважна карьера, неважны должности, звания и степени; важен результат, важно ДОБРАТЬСЯ ДО СУТИ И ОТДАТЬ ЕЕ ЛЮДЯМ. Как описать, какие слова можно найти в нашу консьюмеристскую эпоху для того, чтобы передать будоражащее чувство близкого доброго всемогущества, которое дарила читателю эта книга! А фраза, которой она кончается — «Три инженера шли на работу», достойна стать такой же знаковой, такой же крылатой, как, скажем, «Призрак бродит по Европе».

А профессиональные химики Михаил Емцев и Еремей Парнов с их, например, «Морем Дирака» (1967). По-моему, это была первая в СССР книга, из которой без напряга, с горящими от интереса глазами можно было уразуметь начатки квантовой механики. И одновременно — с той же бесшабашной легкостью вдруг понять, какими странными и даже опасными последствиями может оказаться чревато внезапное, как снег на голову свалившееся материальное изобилие.

А Сергей Снегов, как его не вспомнить! Выпускник Одесского химико-физико-математического института, инженер, враг народа, лагерный товарищ таких корифеев, как Лев Гумилев и Николай Козырев. Уже в ГУЛАГе, в Норильске, начал работать в советской ядерной программе. Он написал немало помимо знаменитой трилогии «Люди как боги», первая часть которой вышла в сборнике «Эллинский секрет» в 66-ом, но запомнился прежде всего этой великой эпопеей. И не из-за размера великой, и даже не по масштабу галактических битв, в ней описанных — но по тому, как передано в ней величие космоса. Читая эту книгу, падаешь в небо. В самую его бесконечную черную глубину. И начинаешь эту равнодушную, опаляющую бездну понимать и любить.

А Шалимов, Александр Шалимов-то — ученый-геолог, землепроходец, преподаватель Питерского Горного института и кубинского университета Ориенте, не просто выдумавший, но буквально-таки открывший в Монголии энергетическую базу пришельцев. С крупномасштабной картой я, повзрослев, проследил маршрут описанной Шалимовым экспедиции — каждый кряж, каждая скала, да и каждый порыв ветра из Джунгарии именно таковы на самом деле, как в его ранней «Тайне гремящей расщелины» (1962). С его персонажами я путешествовал и в конголезских джунглях («Охотники за динозаврами», 1963), и в глубинах океана («Тайна Тускароры», 1967), осознавая, ощущая его текстом, словно собственной кожей, как огромна, разнообразна и причудлива наша планета.

А инженер Генрих Альтов с его, например, гениальным «Осликом и аксиомой» (1968) и другими подобными рассказами, по прочтении оставляющими одно и то же удивительное чувство интеллектуальной свободы: невозможное возможно. С рассказами, да — но одновременно с целой научной теорией решения изобретательских задач. Разбей стереотипы вдребезги — и лети, куда хочешь. Но не с балкона вниз башкой в психоделику, не в интеллигентное ЛСД-шное всемогущество, и даже не к вершинам мужского самоутверждения — к Алке Пугачевой в койку. А в реальный зенит любого всамделишного дела. Между прочим, в 1948 году, двадцати двух лет от роду, он написал письмо Сталину, где раскритиковал положение с изобретательством в СССР. В ответ был арестован и приговорен к 25 годам лагерей. Уже в ЛАГЕРЕ начал быть собой — сделал несколько первых своих изобретений. Сейчас его методика раскрепощения творческой фантазии признана во всем мире и используется во всех странах, всерьез стремящихся завладеть общим для рода людского будущим — в США, в Японии. Всеми доступными человеку способами Альтов будил воображение, учил мыслить, изобретать, созидать…

А Александр Мееров с его увлекательнейшим «Сиреневым кристаллом» (1965) и удивительным, особенно — для того времени — «Правом вето» (1971)! Вполне реальная и вполне безысходная проблема невозможности хоть как-то ограничить промышленное использование того, что смертельно опасно, но приносит прибыль; пронзительно поставленные этические проблемы ксенофобии… Инженер-химик, ракетчик, начинавший еще в 30-х годах в знаменитой Группе Изучения Реактивного Движения. Репрессирован в 37-ом, сидел в лагере, потом работал в «шарашке». Потом — долгие плодотворные годы в КБ академика Глушко. Один из создателей первых спутников.

Ну ясен пень, махровый твердолобый коммуняка! Всю жизнь растратил на ерунду! Зато мы делаем ракеты… Подавись ты своими ракетами! Хер не стоял, наверно, вот и самоутверждался фаллическими символами. Пис-сатель…

Где ужасы 37-ого года? Где безмозглое русское быдло с его генетическим садизмом и врожденной ненавистью к интеллигенции? Где пьяные генералы, в стремлении выслужиться перед бездарным деспотом-параноиком целыми дивизиями гонящие солдатиков под пули культурных немецких оккупантов? Где всех изнасиловавшие особисты из заградотрядов? Где бесстрашные стиляги, провозвестники яркой и веселой свободы, которых терроризируют серые комсомольцы, так и норовящие построить какую-нибудь экологически вредную Братскую ГЭС? Где пронизавший все поры общественной жизни антисемитизм? Где вообще презрение русских к законным правам и чаяниям порабощенных ими народов Украины, Белоруссии, Крыма, Кавказа, Прибалтики, Поволжья, Сибири, Гипербореи, Казакии, а если до кучи — то, пожалуй, и Подмосковья? Где вдохновенное пьянство как единственное спасение истинных и неподкупных талантов, ищущих раскрепощения от рабской и нищей духом социалистической жизни? Где, в конце концов, защита прав сексменьшинств, где добрая и ранимая, знающая наизусть всю Цветаеву, но презираемая тупыми многодетными клушами лесбиянка? Нету? Так чего ж ты вылез со свиным рылом в калашный ряд?!

Куда уж тягаться такому автору с олицетворяющими русскую словесность сытыми, балованными, но утонченно задыхающимися в духовном вакууме тупой озверелой страны настоящими, международно одобренными знаменитостями…

4

Во второй половине 70-х годов Советскому Союзу стало катастрофически не хватать денег даже на самое главное. Даже, например, на финансирование коммунистических партий развитых буржуазных стран или ковыляющих некапиталистическим путем развития африканских людоедов. Деньги откуда-то надо было брать. В этих условиях было принято решение, начисто лишившее Советский Союз шансов построить свой вариант будущего: «…избегать расходов на исследования и разработки, обеспечив себе доступ к западной технологии благодаря кражам или нелегальным закупкам ее. …Из документов неоспоримо следовало, что с 1976 по 1980 года благодаря нелегальному приобретению западной технологии только министерство авиапромышленности сэкономило 800 миллионов долларов на исследованиях и научных разработках»[20].

Ровно так же, как полутора десятками лет позже одним росчерком диктаторского пера миллионы русских, не выходя из дому, в одночасье оказались национальными меньшинствами в чужих странах, так и тогда в единый миг творцы и фанаты советской НФ, ни на волос не сменив убеждений и пристрастий, разом оказались главными антисоветчиками. Да-да, именно они. Не Ефремов со своим полузапрещенным «Часом быка», и не Стругацкие со своими вовсе запрещенными «Гадкими лебедями», а все эти безымянные и бесчисленные увлеченные трудяги, необоримо стремившиеся познавать и создавать — и абсолютно неспособные НЕ познавать и НЕ создавать.

Решение Политбюро было совершенно секретным. Но в считанные годы вся огромная страна каким-то чудом пронюхала, что воровать отныне куда проще, выгоднее и правильнее, чем делать самому.

И вот мы здесь.

5

И уж конечно, советские фантасты оказались ни к чему нынешней нашей свободе.

Эти кудесники пуще всего мечтали о свободе творчества. Им казалось, будто окостеневшая социалистическая действительность есть главная ей помеха. Так в свое время пророки Израиля исходили на праведный гнев, клеймя своих царей. Но, развались от их распрей иудаизм, сейчас слова «еврей»[21] никто бы и не вспомнил.

К счастью для евреев, во времена Илии и Исайи не было ни нобелевских премий мира, ни правозащитников, ни миротворческих сил НАТО, ни даже Джексона с Веником. Будь иначе, и доныне в иудейской культуре, если бы она выстояла, великие пророки шли бы по разряду наймитов Вавилона или Рима, безродных губителей Отчизны.

У нас же торопливо импортированная свобода оказалась просто свободой купли-продажи, ибо монополистом на изготовление свободы объявила себя держава, которая фабрикует мировую валюту и потому может (и явно хочет) купить весь мир. Для тех, кто готов продавать все, а главным образом то, что не ими создано и не им принадлежит — тут-то и случился рай. Мир ИХ Полудня.

Единственным препятствием для тотальной скупки являются системы ценностей, в рамках которых не все продается и покупается. Ну и, конечно, люди, их исповедующие. Против них может быть эффективной только сила.

Поэтому любые переживания и соображения, что ограничивают распродажу, оказались ошельмованы как тоталитаризм, подлежащий силовому искоренению под изрядно опошленным флагом борьбы за свободу — борьбы, сведенной ныне всего лишь к размыванию и дезавуированию всех отличных от личной выгоды смыслов жизни.

В угоду идеологии людям во всем мире навязываются такие степени свободы, которых человек уже не может выдержать, с которыми ему нечего делать и от которых он — животное, возникшее и миллионы лет развивавшееся в иерархически организованных стаях — сходит с ума. Целенаправленное разрушение естественных и поэтому давным-давно оформленных и облагороженных культурными традициями социальных иерархий (семьи, производственной ячейки, государства) бросает оказавшегося в эмоциональной пустыне человека в объятия иерархий антисоциальных: тоталитарных сект, мафиозных группировок, националистических банд, фанатских свор. Вот и вся свобода. Мой свободный выбор — боготворить кумира или вождя, и я глотку перегрызу любому, кто скажет о нем плохо. Только тогда я счастлив, и жизнь моя полна смысла.

Но либералы лишь изумленно поносят «подтянутых молодчиков», «спятивших мракобесов», «озверевших убийц-одиночек» и «религиозных фанатиков» — откуда, дескать, все это берется в наш просвещенный век? — и тупо продолжают создавать самую благоприятную для них среду.

Издавна мечтая об уменьшении роли государства, они то ли не понимают, то ли, храня верность идеалам юности, не хотят понимать, что, разрушая социоструктурную этику, традиционный ненасильственный регулятор общественной жизни, без которого невозможна никакая самоорганизация, они сами вынуждают государство с его уже совершенно бесчисленными телекамерами слежения, нескончаемыми регистрациями и проверками, прослушкой, осведомителями, полицией, дубинками, административными арестами и прочими атрибутами Старшего Брата брать на себя упорядочивание даже тех сторон бытия, которые прежде во вмешательстве государства и вовсе не нуждались. Там, где возникает вакуум саморегуляции, начинается бардак. И тогда государство, кряхтя, безо всякого желания и крайне неумело лезет поддерживать порядок, например, в храмах — что еще лет пятнадцать назад и в кошмарном сне привидеться не могло, ибо нужды такой не было. Похоже, по милости либералов мы все скоро будем жить при тоталитаризме — обеспечивающем, однако, не попытку, скажем, строительства бесклассового общества, но всего лишь полную невозбранность спекуляций и хулиганства.

Поразительная религия советской фантастики с ее на редкость притягательной коллективистской этикой бескорыстия, честности и созидания, этот причудливый симбионт православия и коммунизма, НАУЧНОТЕХНИЧЕСКОЕ РАЕВЕДЕНИЕ — оказалась одной из основанных на априорном, сакральном знании ценностных систем, в которых есть общие конструктивные РАЗРЕШЕНО и ЗАПРЕЩЕНО.

Но к тому же — единственной, что ориентирована на познание, на претворение новых знаний в технологиях, на создание не консьюмеристского варианта будущего. И поэтому, коль скоро новый миропорядок старается опираться на свое научное и технологическое превосходство — самой для него опасной.

Интеллигентный европоцентричный мэйн-стрим[22] с его эльзиным хныканьем, тупым постмодернистским глумлением и рычагами Букеров и Нацбестов в трясущихся с похмелья руках глубокомысленно слился с мистической фэнтези, которую он при Совдепе так громогласно презирал, и, будто поддержанный эльфийской пехотой лязгающий «Абрамс», попер на все, что хоть чуть-чуть напоминает в культуре советскую НФ.

Интересно, что реальному творчеству и созиданию традиционные коллективные РАЗРЕШЕНО и ЗАПРЕЩЕНО практически не мешают. Но вот те, кому не дано ни сказать, ни дать миру чего-либо нужного, важного или по крайней мере доброго, ощущают налагаемые этикой ограничения как некие лагерные проволочные заграждения, по ту сторону которых маячат самые лакомые свободы.

Эти заграждения из тоталитарной колючки непременно должны быть снесены.

Как это нельзя закидывать файерами только что начавшийся футбольный матч или резать ножами тех, кто болеет за не мою команду? Почему, собственно, нельзя слепить лазерами пилотов, ведущих на посадку пассажирские лайнеры — ведь прикольно же! С чего вдруг я должен соблюдать правила дорожного движения, я ж не на ведре с гайками езжу! Что значит «некрасиво» харкать, блевать, гадить на мемориальные доски или памятники несимпатичных мне людей, ведь я просто свободно высказываю свое мнение об этих суках! Кто запретил опрокидывать чужие машины в поисках закатившегося мячика, малевать уды на мостах или учинять панк-молебны? Ну, если скопищу расфуфыренных накрашенных мужиков не дают демонстративно лизаться и гладить друг другу яйца на фоне Исаакия, это ж форменный ГУЛАГ, торжество фашизма! На кой ляд надо самому затруднять себе карьеру и тратить время и силы, ухаживая за больными старыми родителями, они ж все равно не сегодня завтра загнутся? Как это нельзя новорожденного выкинуть в мусорный бак и уйти — куда ж мне его девать тогда? А почему нельзя взрывать полные ни в чем не повинного народу рынки? И с какой такой радости нельзя Родиной торговать? Кто сказал? Ну, он сказал одно, а я — другое, так он вот пусть и не торгует, а у меня иное мнение. Мне чужие проповеди не указ, я сам разберусь, я такой же человек, ничем не хуже.

Врет. Не такой же. Хуже.

Да, в природе разрушение и созидание идут рука об руку. Являются взаимосвязанными, взаимообусловленными этапами одних и тех же процессов. Но те, кто любит на это ссылаться, высокоумно доказывая относительность Добра и Зла, забывают, что природа действует вне морали, вне индивидуальных желаний и пристрастий. Последовательно, закономерно и целостно. Она сама и ломает, и чинит. У природы творение нового следует за разрушением старого НЕИЗБЕЖНО. У людей же тот, кто бомбит город, вряд ли чертит в уме проекты будущих дворцов, что вырастут на расчищенных взрывами площадях; его мысли и стремления заняты повышением убойной силы и оптимизацией уничтожения. Да и тот, чьими стараниями нефть квасит моря и душит кораллы, наверняка не воодушевляется мечтой, будто на загубленных рифах рано или поздно еще пышней расцветут актинии; душа его занята удешевлением нефтедобычи и ростом прибылей.

И потому не равны разрушители и созидатели.

Не равны вор и конструктор, аферист и космонавт, убийца и врач, растлитель и учитель. Не равны незнание и знание. Не равны блуд и любовь. Не равны аборт и роды. Не равны Зло и Добро.

Благодаря советской НФ я, слава Богу, это точно знаю.

«Полдень», 2012, № 9.