Проститутка

Рябил каналы

Ноябрьский дождь.

И ночь вставала

Как черный вождь.

Из злых предместий, –

Во мгле таим, –

Я шел к невесте,

Я стал твоим.

Под грохот барок,

Под всхлипы струй

Был нежно ярок

Твой поцелуй.

Печальной схимой

Встряхнула ночь.

Ты нелюдимо

Отходишь прочь.

Во тьме, как клавиш,

Нырнул мосток.

Куда направишь

Любви поток?

Идешь к харчевне,

В туман и чад.

Тебе, царевне,

Прощальный взгляд.

1913

* * *

Алексей Павлович Мальчевский, одаренный публицист, критик, поэт, последние годы жил в Сан-Франциско, пройдя все теми же «тропами», как множество русских изгнанников. Не стал он после окончания кадетского корпуса в югославском Сараево, как мечтал, кадровым военным, офицером. Не поступил и в университет по бедности. Одно время увлёкся «лотереей-томболой», запрещенной азартной игрой, зарабатывая неплохие деньги. Потом был солдатом югославской армии. И даже попадал в плен к немецким фашистам. После получил чин поручика запаса, чем очень гордился. После Второй мировой войны, пройдя вновь нелегкие дороги- пути, поселился в США. Стал писателем, журналистом. В последние годы, до кончины в 1991 году, активно сотрудничал в журнале «Кадетская перекличка». Печататься же начинал в журнале «Русская Жизнь», в нью-йоркской газете «Новое Русское Слово», в те времена, когда это «слово», скажу вновь, в отличие от нынешних дней, действительно было русским.

Живость языка, окрашенного тонким юмором, разнообразие стилей и жанров делали книги и журнальные публикации А. Мальчевского знаменательным, читаемым во многих странах русского рассеянья.

Естественно, как выходец из кадетской среды (а точней сказать, любой кадет из своей среды никуда не «выходил» до конца жизни), Мальчевский много писал и о минувшем, о своей судьбе зарубежной, о судьбе своих товарищей по корпусу – заметки, очерки-воспоминания. Одна из его книг, вышедшая в США в 1980-м году, под названием «Ступенями в прошлое», объединяла полтора десятка этих рассказов о минувшем. И мне, коль речь я веду о кадетах, уместным будет привести здесь несколько страничек документальной прозы Мальчевского о том, как перед исходом за границу, на кромочке русской земли – в крымской Феодосии, жили и учились эти отроки, друзья кадета Алёши Мальчевского, в большинстве своем уже повоевавшие за Россию в рядах Добровольческой армии.

Надо вновь заметить, что в самый гибельный период для добровольцев, на исходе борьбы с красными, главнокомандующий генерал-лейтенант А.И. Деникин приказал собрать всех таких мальчиков по полкам, эскадронам, батареям, чтоб на основе Киевского Константиновского пехотного училища организовать интернат кадет, то есть поставить этих мальчиков на полное обеспечение и учить до окончательного получения среднего образования.

Не так-то просто было собрать по армии этих боевых мальцов. Они рвались в бой. Добровольно прибывали в Феодосию только кадеты самых младших классов. Чаще из числа прибывавших в Крым семей.

«...Иногда появлялись маленькие группы, которым удавалось вырваться из городов, уже занятых красными,– вспоминал А. Мальчевский. – Кадеты чуточку постарше годами обыкновенно старались примкнуть к какой-либо встреченной по пути боевой части и многие из них плечом к плечу со своими старшими товарищами участвовали в кровавых стычках и боях с большевиками. Они настолько привязались к своим частям, что добровольного отклика на призыв главнокомандующего ожидать было невозможно. Тогда их начали водворять в интернат или хитростью, или попросту силой.

И вот уже на молу набережной, около пакгаузов, около табачных фабрик Стамболи и Масаксуди, около пляжей, на базаре или на Итальянской и Карантинной замелькали фигуры малышей-военных в кадетских или лихо заломленных английских фуражках, в мундирах, рубашках, защитных френчах или в кожаных безрукавках, в кавалерийских зеленых рейтузах с нашитыми светлыми кожаными леями, уродливо намотанными обмотками, в огромных, по-лошадиному подкованных, «танках». Только по погонам можно было определить, из каких городов необъятной России слетелись птенцы в новооснованное кадетское гнездо.

С каждым днем интернат пополнялся новыми питомцами. Привозили вшивых, изорванных, разутых, больных, а иногда только что оправившихся от ран. Все они заботами начальника интерната князя П.Н. Шаховского и двух единственных воспитателей-капитанов Шевцова и Шестакова – при участии каптенармуса – приводились в христианский вид, иногда наталкиваясь на упрямство и недоброжелательность новоприбывших. Их мыли, стригли, переодевали. Отбирали все, от головного убора до портянок включительно, поскольку у некоторых таковые все же были. Вместо засаленных и испачканных до неузнаваемости цвета фуражек и бескозырок выдавались английские защитные «блины», которые в несколько мгновений при помощи колен и рук получали свой новый «заломленный» фасон, господствовавший в те времена в военной среде.

Большое, не по росту, неуклюжее английское обмундирование, включая длиннющие обмотки, которыми с успехом до трёх раз можно было перемотать детские ноги, безобразили фигуры кадет. И уж, конечно, не могли вызвать зависть у местных гимназистов и восхищение женского пола (соответствующего возрасту кадет).

О стройности и подтянутости, каковыми еще недавно славились кадеты России, нельзя было и мечтать при самой буйной фантазии. Да и как создать эту подтянутость, когда бриджи у большинства доходили (под френчами) чуть ли не до подбородка. Единственно можно было создавать намек на талию, перетягивая френчи кожаными поясами, от чего они, френчи, вздымались на кадетских спинах – надутыми парусами, еще больше безобразили фигуры мальчишек. Но зато всё это обмундирование было чистым, сухим, теплым и защищало нас от временами бушевавших норд-остов. Потому «публика» с этим одеянием мирилась, постепенно собственными руками переделывая, перекраивая, создавая что-то свое из этих даров «гордого Альбиона».

Своих же погон прибывающие кадеты фронтовики не сдавали. И не было такой силы, которая заставила бы их расстаться с ними. Были тут, кроме погон кадетских, и черные-красные корниловские, и малиновые дроздовские, и черные марковские, и даже, помню, у одного из юнцов погоны кирасир Его Величества, с которыми он никогда не расставался, даже тогда, когда в интернате были введены однообразные – красные, солдатские, без всякого трафарета.

Как будто вчера это было, так хорошо запомнилось лицо этого юного «кирасира». Георгиевский крест на защитном английском френче, перепоясанном лакированным, потрескавшимся поясом с до сумасшествия начищенной кадетской бляхой. Выходя из корпуса, он тут же, за углом, занимался заменой погон, и щеголял в погонах полка, в котором принял свое боевое крещение и не раз, как равноправный однополчанин, ходил в штыки со своими взрослыми товарищами. А ведь трёхлинейная винтовка с привинченным штыком должна была быть выше его роста, примерно, на целый штык.

Многие из прибывающих в интернат долго в нем не задерживались и при первом удобном случае бежали на фронт, на передовые позиции. Были и такие, которых по несколько раз силой водворяли в интернат, хотя бы для того, чтобы «побриться и выкупаться», как на их счет острили наши воспитатели. И многие исчезали опять, чтобы больше уж никогда не появиться в кадетской среде, похороненные в братских безымянных могилах защитников былой славы и Белой идеи, разбросанных по безбрежным равнинам юга России... от Орла до Перекопа...»

Алексей Мальчевский