Глава 10. Щиты и мечи

Весной 1985 года, в первые дни пребывания на новом посту, Горбачёв лихорадочно работал. Владимир Медведев, начальник службы безопасности Кремля со времён Брежнева, изумлённо наблюдал за ним. «После многих лет болезней и полусонного состояния Брежнева, — вспоминал он, — вдруг — вулкан энергии». Горбачёв работал до часа или двух ночи и вставал в семь утра. В 9:15 он ехал в Кремль в своём лимузине «ЗИЛ». Горбачёв сидел на заднем сиденье, опускал стеклянную перегородку, отделявшую его от водителя и Медведева, делал заметки и звонил с двух телефонов, установленных в машине. «За это короткое время ему удавалось поговорить с тремя-четырьмя людьми, — вспоминал Медведев. — Пока поднимался от подъезда в кабинет, на ходу кому-то что-то поручает, советует, сообщает — ни секунды передышки. По пути он давал конкретные советы военным, гражданским — с кем поговорить, что сказать, на что обратить внимание, на чём настаивать, что игнорировать. Он говорил короткими, точными фразами».[386]

От Горбачёва стагнирующему советскому обществу передалась волна возбуждения. Люди привыкли к цветистым, но пустым официальным заявлениям, они покорно вешали на стены портреты генсеков, конформизм душил дискуссии. Стиль Горбачёва оказался освежающе прямым.[387] Он часто говорил слишком много, проявлял нерешительность в важных вопросах и медленно расставался с прежними установками. Но подлинной движущей силой его начинаний было желание реанимировать общество. Он верил, что открытая дискуссия необходима для сохранения социализма. Он не боялся услышать то, что люди хотели сказать. Он верил в ленинские идеалы, считал, что люди, руководившие страной после Ленина, сбились с пути, и хотел вернуть СССР на верную дорогу. Было бы проще вернуться к прежним привычкам, идти по истоптанным тропинкам, но Горбачёв этого не сделал.

В эти первые месяцы он съездил в Ленинград и там поговорил с большой, шумной толпой на улице. Это было необычайно: советский лидер, ведущий спонтанные разговоры с людьми.

— Я слушаю вас, — обратился он к ним. — Что вы хотите сказать?

— Продолжайте, как начали! — выкрикнул кто-то в ответ.

— Будьте ближе к людям, и мы вас не подведём, — послышался женский голос.

Горбачёв, плотно стиснутый толпой, ответил с улыбкой:

— Разве я могу быть ещё ближе?

Людям это понравилось.

Во время того же визита Горбачёв выступил с воинственной речью перед ленинградскими коммунистами в Смольном; он говорил в основном без бумажки. Он настаивал, что экономику нужно возродить, и требовал, чтобы люди, не способные принять перемены, ушли. «Не будьте помехой», — заявил он.[388] Горбачёв умело манипулировал старшими членами Политбюро; он заранее ничего не говорил им об этой речи, в которой изложил некоторые идеи, озвученные на закрытых совещаниях в марте-апреле. Он был взволнован энтузиазмом слушателей и взял домой видеозапись встречи. В следующие выходные он смотрел её с семьёй на даче, а затем приказал транслировать её по телевидению.[389] К газетным киоскам, где лежали брошюры с его речью, выстроились очереди. Анатолий Черняев вспоминал, что прежде подобные тексты валялись на полу киосков до самой смерти генсека. «Народ буквально ошарашен вчерашним показом по телевидению выступления и встреч Горбачёва в Ленинграде, — записал Черняев. — Только и разговоров сегодня: “Видел?” Мы наконец получили лидера, который знает предмет, увлечён делом, умеет выражать то он хочет донести до людей, своим языком, не уходит от общения, не боится показаться недостаточно величественным, действительно хочет сдвинуть с места этот застрявший воз, расшевелить, расковать людей, заставить их быть самими собой, руководствоваться здравым смыслом, думать и делать, делать».[390]

На заседании Политбюро 11 апреля нетерпение Горбачёва было абсолютно очевидным. Он был разгневан ужасным положением сельского хозяйства и тем, что продовольствие часто портилось при хранении и перевозке. Места хватало только для 26 % фруктов и овощей, да и те гнили: только на трети складов было охлаждение. Потери сельскохозяйственного сырья составляли 25 %. Как потом возмущался Черняев, любой руководитель увидел бы, что «страна была уже у черты». Горбачёв пригрозил министрам, что отнимет у них привилегии — столовую и специальный продуктовый магазин, — позволявшие им избежать столкновения с мрачной советской реальностью.[391]

И даже первый провал Горбачёва — кампания против алкоголизма — продемонстрировала его намерение спасти страну от самой себя.[392] Кампанию повсеместно осмеивали, и в конце концов её пришлось свернуть, но Горбачёв знал (и в этом был прав), что алкоголизм стал настоящим бедствием. Количество алкоголя, потребляемого на душу населения, было в два с половиной раза больше, чем в царской России. Как вспоминал Горбачёв, самое грустное — это то, что водка восполняла дефицит потребительских товаров; людям просто нечего было покупать. Черняев сразу почувствовал, что кампания обречена. Однажды он заглянул в продуктовый магазин: «От директора до продавщиц все пьяные. Им закон об алкоголизме не писан. Попробуй уволь! Найдёшь кого взамен?»[393]

***

Не прошло и двух недель с того момента, когда Горбачёв оказался у власти, как в его кабинет вошли два маршала. Один — ничем не примечательный новый министр обороны Сергей Соколов назначенный после смерти Устинова. Второй — Сергей Ахромеев, начальник генштаба. Ахромеев, худой и крепкий, невысокий с широкой грудью атлета и узким лицом, держался очень прямо. Его знали как требовательного командира. Он редко улыбался. Ахромеев вступил в Красную Армию в семнадцать лет, сразу после начала Великой Отечественной войны, участвовал в прорыве блокады Ленинграда, позднее командовал танковым батальоном на Украине. Войну он закончил в звании майора. Люди его поколения шли на войну неподготовленными, и им пришлось воевать с превосходящими силами врага: они сражались с нацистскими танками, вооружённые только винтовками и бутылками с «коктейлем Молотова». После войны они окончили военные академии и посвятили жизнь тому, чтобы, как сформулировал Ахромеев, «всё, чего добился Советский Союз в плане послевоенной организации Европы и мира, было под защитой».[394] Появление ядерного оружия укрепило их решимость.

Горбачёв был ещё мальчиком, когда немцы напали на СССР. Он никогда не служил в армии, не работал ни в ВПК, ни в военном руководстве. Он не восторгался великими конструкторами и учёными, которые создавали ракеты и превратили Советский Союз в ядерную сверхдержаву. Горбачёв просто не разделял взгляды на мир, которые генералы горячо защищали. Он не считал, что военная сила может помочь в международной конкуренции; он понимал, что экономическая мощь куда важнее. «Нас окружают не неуязвимые армии, — заключил он позднее, — а превосходящие нас экономики».[395]

На встрече с Соколовым и Ахромеевым Горбачёв впервые осознал истинный масштаб советской оборонной машины. В конце беседы Горбачёв повернулся к Ахромееву. «Мы начинаем работать вместе в трудные времена, — сказал он. — Я обращаюсь к вам как к коммунисту. Я знаю, что мне нужно делать в области экономики, чтобы исправить ситуацию; я знаю, что и где нужно делать. Но оборона — новая для меня область. Я рассчитываю на вашу помощь». Ахромеев, который был начальником генштаба всего шесть месяцев, а до тех пор замначальника, контролировал военную политику и планирование. Он пообещал Горбачёву помощь.[396]

Горбачёв понимал, что разросшиеся оборонные структуры — армия, ВМФ, ВМС, Ракетные войска стратегического назначения, силы ПВО и все институты, конструкторские бюро и заводы, которые работали на них, — были для страны колоссальным бременем. Как функционировал военно-промышленный комплекс, насколько велик он был и как дорого обходился стране, было загадкой.[397] Но, путешествуя по стране, Горбачёв замечал повсюду подсказки:

«Буквально из всех отраслей народного хозяйства оборонные расходы высасывали жизненные соки. Когда я попадал на заводы, выпускавшие “оборонку”, а параллельно и продукцию для села, меня всегда поражала одна и та же картина. Достаточно было заглянуть в цех, оснащённый новейшим оборудованием и выпускавший, скажем, самые современные танки, а затем зайти в другой, где на стародавних конвейерах собирали устаревшие модели тракторов… Ведь в последние пятилетки военные расходы росли в полтора-два и более раз быстрее, нежели национальный доход. Этот молох пожирал всё, что давалось ценой тяжкого труда и нещадной эксплуатации… Дело усугублялось тем, что не было никакой возможности проанализировать проблему. Все цифры, относящиеся к ВПК, хранились в строжайшем секрете даже от членов Политбюро».[398]

Один из сотрудников аппарата ЦК был знаком с тайными пружинами военно-промышленного комплекса. У Виталия Катаева была внешность погружённого в свои мысли профессора, вытянутое, угловатое лицо и волнистые волосы, которые он зачёсывал назад. Будучи подростком, он увлекался моделированием самолётов и кораблей. Он провёл двадцать лет в конструкторских бюро в Омске и в Украине, разрабатывавших самолёты и ракеты, и участвовал в крупнейших ракетных проектах холодной войны прежде чем его перевели в аппарат ЦК для работы над вопросами обороны. Катаев был остроумным и эксцентричным человеком, он любил петь и играть на музыкальных инструментах.[399] Но во всём, что касалось работы, он был очень серьёзным и дотошным. Его должность предполагала близость к самому сердцу власти, примерно как работа в Совете по национальной безопасности США. Катаев работал в отделе оборонной промышленности, позже переименованном в оборонный отдел, который контролировал ВПК. Много лет Катаев вёл подробные записи в больших блокнотах; он зачастую набрасывал ряды цифр, перерисовывал схемы боевых комплексов, записывал важные решения и ход дискуссий. Его блокноты и записи, материалы из которых впервые публикуются в этой книге, дают беспрецедентную возможность взглянуть на внутренние механизмы советского военно-промышленного колосса.[400] Катаев когда-то назвал его «чем-то вроде советского Техаса — всё здесь было построено с размахом». Но Катаев знал, что советский ВПК не столь грозен, каким его изображали. Катаев знал, что планирование просто не работает. Оружие выпускалось не потому, что оно было необходимо, а потому, что этого хотели выдающиеся конструкторы, генералы и члены Политбюро. Чтобы соответствовать искусственным контрольным показателям, надо было каждый год увеличивать объёмы производства, так что склады часто были переполнены не нужным армии оружием. Многие производства не отличались точностью и надёжностью, необходимыми для выпуска высокотехнологичных вооружений. Катаев вспоминал, что хотя в Советском Союзе были передовая наука и высокий конструкторский уровень, многие проекты были провалены из-за негодных материалов и небрежностей в производственном процессе, однако за это никого не увольняли. Даже качество такого простого сырья, как металл, зачастую было трудно предугадать, так что конструкторам приходилось предусматривать большие отклонения. Но одной конструкторской работой нельзя было решить проблемы в области высоких технологий. Увеличение размера печатной платы вдвое не прибавило бы ей надёжности. Между чертёжными досками и заводами наблюдался, по словам Катаева, «постоянный разрыв». Такой была оборотная сторона советской военной машины.

Согласно записям Катаева, у Горбачёва имелись основания для опасений: советский ВПК был действительно огромен. В 1985 году, по оценке Катаева, на оборону работало 20 % советской экономики.[401] Из 135 млн работников 10,4 млн работало непосредственно на 1770 предприятиях ВПК. Армию обслуживали девять отраслей, хотя была предпринята неуклюжая попытка скрыть назначение ядерной индустрии: атомное министерство называлось Министерством среднего машиностроения. Другие отрасли пытались замаскировать аналогичным образом. В оборонных проектах были полностью задействованы больше пятидесяти городов, ещё несколько сотен — частично. Оборонные заводы привлекались к выпуску гражданской продукции: они производили 100 % советских телевизоров, магнитофонов, кинокамер, фотоаппаратов и швейных машин.[402] Если принять во внимание все аспекты функционирования советского ВПК, учесть всё сырьё, которое он потреблял, и влияние его на жизнь общества, то истинные масштабы военного бремени могли быть даже больше, чем предполагал Катаев.

Чтобы бросить вызов этому левиафану, Горбачёву нужны были огромная сила и хитрость. На одном заседании Политбюро он пожаловался: «Страна производит больше танков, чем людей». Военно-промышленный комплекс был целой армией, где каждый имел личный интерес. Генералы, конструкторы и производители оружия, бюрократы, пропагандисты и партийные боссы — всех их объединяла не подвергавшаяся сомнению потребность отвечать на невидимую угрозу холодной войны. Десятилетиями эта угроза была важнейшим доводом в пользу траты ресурсов на оборону, а это несло советским людям тяготы.[403]

Горбачёв стал главным человеком в этой системе: Генеральным секретарём партии, Верховным главнокомандующим и Председателем совета обороны. Но придя к власти в 1985 году в действительности он ничем этим не управлял. Контроль был в руках поколения Ахромеева.

Взгляды Горбачёва на безопасность страны сформировались под влиянием группы прогрессивных деятелей, не имевших отношения к ВПК. Это были учёные — люди, которые, подобно Горбачёву, были взволнованы речью Хрущёва на XX съезде и утомлены стагнацией брежневских лет.[404] Они не доверяли военным, но знали об их беспредельной мощи. Теперь же они надеялись на реформы, и Горбачёв прислушивался к ним.

Важной фигурой в этом внутреннем круге Горбачёва был Евгений Велихов, добродушный физик с широкими взглядами, который тогда был заместителем директора Института атомной энергии им. Курчатова. В детстве Велихов одну за другой поглощал книги о науке. Он поступил в МГУ сразу после того, как умер Сталин, в 1953 году. После окончания университета он стал работать в институте, который возглавлял Игорь Курчатов. Руководителем Велихова стал знаменитый физик Михаил Леонтович, который курировал теоретические исследования в области контролируемого ядерного синтеза и физики плазмы. «Атмосфера была чудесной, — вспоминал Велихов. — Физика плазмы только начала развиваться, и мы понимали, что почти нигде в мире нет равных нам». Велихову было разрешено выезжать за границу, и летом 1962 года он побывал в университетах Нью-Йорка, Бостона и Чикаго, а затем в Лос-Аламосской лаборатории. У него была своя сеть контактов с американскими учёными.[405]

В 1977 году Велихов стал вице-президентом Академии наук — он был самым молодым человеком на этой должности. Прежде всего он должен был сосредоточиться на кибернетике и компьютерных технологиях. Велихов обнаружил, что в СССР они в «очень плохом состоянии». Однажды, в начале 1980-х, Велихов пригласил Горбачёва, тогда члена Политбюро, в академию. Он вспоминал потом, как показал Горбачёву «Apple», привезённый из-за границы: «Я сказал: “Смотрите, это революция”». Придя к власти, Горбачёв продолжал прислушиваться к Велихову.

В горбачёвский круг входили также реформатор Яковлев, беседовавший с Горбачёвым в канадском саду в 1983 году, а теперь работавший в Институте мировой экономики и международных отношений, и Георгий Арбатов, директор Института США и Канады — он стал важнейшим источником идей и информации для Горбачёва в первые годы у власти.

Горбачёв отчаянно нуждался в реальных данных, прорываясь сквозь горы вымысла. «Нам крайне необходима объективная информация, показывающая не то, что мы хотели бы видеть, а то, что есть на самом деле», — взывал Горбачёв к Политбюро.[406] Георгий Шахназаров утверждал, что военные пытались манипулировать руководством страны. «Они докладывали руководству что-то одно, а думали и делали совершенно другое, — говорил он. — Это была игра в кошки-мышки».[407]

***

Советская армия всё глубже увязала в Афганистане. В первые месяцы Горбачёва у власти аппарат ЦК наводняли потоки гневных писем, осуждающих войну. В апреле 1985 года Рейган написал Горбачёву: «Не пора ли уже найти политическое разрешение этой трагической истории?» За несколько недель до этого Рейган подписал секретный указ — Директиву по национальной безопасности № 166, дававшую юридические основания для масштабной эскалации войны ЦРУ против СССР в Афганистане. В ней ставилась новая смелая цель: теперь ЦРУ не просто поддерживало вооружённое сопротивление Советам — оно должно было выдавить русских из Афганистана.[408]

Арбатов передал Горбачёву меморандум, содержавший ряд далеко идущих идей, в том числе: «Мы должны покончить с Афганистаном». 19 июня 1985 года Горбачёв вызвал Арбатова в Кремль и сказал ему, что Афганистан — это «вопрос первостепенной важности».[409] В августе советские солдаты, ехавшие на поезде в Афганистан, взбунтовались: они не хотели, чтобы их отправляли на войну, где каждый день убивали по десять человек. Горбачёв начал планировать отступление, которое заняло несколько лет.

Оглядываясь назад, Горбачёв вспоминал, что ему нужно было «расчистить “снежные заносы” времён холодной войны». Афганистан был одним из них. В области внешней политики, как говорил Горбачёв, у него на уме были «не просто косметические перемены, но практически поворот на 180°».

Но мир ещё не понимал этого. Первые инициативы Горбачёва, обращённые к Рейгану, не получили отклика. 7 апреля Горбачёв предложил заморозить размещение в Европе ракет «Пионер», спровоцировавшее Запад разместить «Першинги-2» и крылатые ракеты. Рейган и Тэтчер немедленно отказались, заявив, что это пропагандистский ход. Размещение западных ракет только начиналось, так что замораживание оставило бы стороны в неравном положении.[410] «Бесполезно, — написал Рейган Горбачёву 30 апреля. — Я не могу не задумываться о том, с какой целью вы представляете предложение не только, по сути, старое, но и такое, о котором известно, что оно не даёт оснований для серьёзных переговоров».[411] Но Рейган, вероятно, не знал о том, что Кремль уже рассматривал размещение в Европе ракет «Пионер» (РСД-10) как ошибку. «Зачем нам нужны эти РСД-10? — задавался вопросом Черняев за две недели до письма Рейгана. — Их установка была такой же глупостью, как хрущёвские ракеты на Кубе в 1962 году».[412]

Семнадцатого апреля Горбачёв предложил ввести мораторий на ядерные испытания. Соединённые Штаты снова ответили отказом. Вскоре переговоры о контроле над вооружениями в Женеве, возобновившиеся в начале 1985 года, снова остановились.[413] Полный разочарования Шульц составил секретное предложение для Москвы. С одобрения Рейгана он встретился с Добрыниным в Вашингтоне в июне и предложил сделку: если обе стороны пойдут на серьёзное сокращение наступательных ядерных вооружений, то Стратегическую оборонную инициативу Рейгана можно будет приостановить. Шульц также предложил начать обсуждение по неофициальным каналам, в обход зашедших в тупик Женевских переговоров. Через две недели из Москвы пришёл недвусмысленный ответ: «нет». «Советы хотели остановить СОИ, а не просто ослабить её», — вспоминал Шульц.[414] Добрынин позднее говорил, что была и другая причина: Громыко зарубил идею, потому что боялся, что канал обмена информацией будет организован в обход него.[415]

Это был последний шанс Громыко сказать «нет». 29 июня Горбачёв сместил Громыко с поста министра иностранных дел и сделал его председателем Верховного совета. Громыко, возглавлявший МИД двадцать восемь лет, был носителем старого мышления — представления о мире как о столкновении двух противоположных лагерей, — которое Горбачёв собирался разрушить. Затем Горбачёв поразил всех, назначив министром иностранных дел грузинского партийного лидера Эдуарда Шеварднадзе. «Это было как гром среди ясного неба», — вспоминал Черняев.[416] Шеварднадзе, который сделал карьеру в Грузии, разделял представления Горбачёва о бедности центральной России. Они выделялись на фоне других руководителей страны — у них не было опыта работы в тяжёлом машиностроении или ВПК.[417] Шеварднадзе был не слишком знаком и с дипломатией, однако он был политиком и пользовался доверием Горбачёва. Шеварнадзе избрали членом Политбюро. На том же заседании Горбачёв поручил ленинградскому партийному чиновнику Льву Зайкову курировать ВПК. Катаев был одним из ключевых сотрудников Зайкова. «В этой области нашей работы много препятствий, — сказал Горбачёв. — Нам нужно разобраться с этим».[418]

Черняев говорил, что советская пропаганда была настолько затхлой, что никто в неё не верил, «и в этом были корни тупика в Женевских переговорах. Переговоры требуют революционных подходов, точно таких, какие Горбачёв продемонстрировал в Ленинграде… Вопрос в том, что хватит переливать из пустого в порожнее, ведь гонка вооружений вот-вот вырвется из-под контроля».[419]

***

В начале лета 1985 года, как раз тогда, когда Горбачёв вступил в должность, начальники, разработчики и конструкторы спутников, ракет-носителей, радаров и лазеров представили ему на одобрение новый грандиозный план — проект советских «звёздных войн». Этот план появился спустя два года с того момента, как Рейган объявил о своей Стратегической оборонной инициативе. Он должен был ускорить движение СССР по траектории холодной войны, по пути предшествующих десятилетий — постоянного столкновения и соревнования двух миров.

С 1984 года советское руководство всё больше тревожила мечта Рейгана, и тот дал им массу поводов для беспокойства. В речи на своей второй инаугурации в начале 1985 года Рейган в красках описал программу, назвав её глобальным щитом, который сделает ядерное оружие бессмысленным. «Я одобрил исследовательскую программу, которая позволит нам в случае успеха создать щит, который уничтожит ядерные ракеты до их приближения к цели, — сказал он. — Он не будет убивать людей. Он будет уничтожать оружие. Это не будет милитаризацией космоса, это поможет демилитаризовать арсеналы Земли. Это сделает ядерное оружие ненужным».

КГБ же сделал своим главным приоритетом сбор данных об американской «политике милитаризации космоса». Так называлась десятистраничная директива, выпущенная три с половиной недели спустя после речи Рейгана. Советским разведчикам было приказано собирать информацию о всех возможных американских программах размещения в космосе тех или иных систем для ведения обычной и ядерной войны. От них потребовали следить за использованием американских космических челноков для размещения оружия и попытками создать орудие для уничтожения спутников. И они получили подробные инструкции: изучать Стратегическую оборонную инициативу. В инструкциях были и детали, позаимствованные из газет, вроде бюджета рейгановской программы и её общего направления; и всё это сочеталось с изрядной дозой скептицизма и страха перед неизвестностью. Что, если программа Рейгана так и не заработает? А может, у неё есть скрытая цель? КГБ очень желал знать, говорилось в инструкции, каковы в точности планы администрации Рейгана, как они развиваются, а также каковы цели, даты и ожидаемые финансовые вложения. КГБ хотел знать, каких технических результатов добились американцы в ходе испытаний — можно ли было сбить ракету с помощью «кинетического оружия», например, ударить по ней другой ракетой? И каковы намерения администрации Рейгана в отношении переговоров? Не были ли «звёздные войны» на самом деле «крупномасштабной операцией по дезинформации», чтобы принудить советских переговорщиков к уступкам?[420]

На Москву обрушилась лавина новой информации, и кипы документов попадали на стол к Катаеву. Он заметил, что разведчики ленивы и пассивны: зачастую они посылали в виде разведданных подборки газетных статей. Катаев сообразил, что советские агенты и военные аналитики больше всего боялись недооценить серьёзность угрозы — так что они её переоценивали. Никто не мог обоснованно утверждать, что программа «звёздных войн» не заработает, и агенты докладывали, что её функционирование вполне возможно. Шпионы наводнили систему сообщениями об угрозе, и в скором времени военно-промышленный комплекс стал ускоряться, готовясь к борьбе с этой угрозой. С 1985 года и до конца десятилетия, вспоминал Катаев, каждый день в его кабинете в ЦК оказывалось около десятка телеграмм по военно-политическим и техническим вопросам. Из них 30–40 % относились к «звёздным войнам» и противоракетной обороне. Катаев задумывался: не намеренно ли американцы «сливают» информацию?[421] За два года после рейгановских заявлений Стратегическая оборонная инициатива так и не дошла даже до стадии чертежей; оставаясь, по большому счёту, мечтой, она завладела вниманием советского руководства.

Проект советских «звёздных войн» означал бы огромные субсидии конструкторским бюро, институтам и оборонным заводам. Многие их работники и так уже жили в более комфортных условиях, чем остальные граждане. Как будто, вспоминал Катаев, охотничья собака учуяла новую дичь. К лету 1985 года военное начальство подготовило обширный план советской противоракетной обороны. Согласно записям Катаева, были предложены две «зонтичные» программы, и каждая включала множество проектов — от фундаментальных исследований до создания готового к испытаниям оборудования. У этих программ были кодовые названия. Первая называлась Д-20 и касалась исследований в области наземной противоракетной обороны. Она относилась к ведению Министерства радиопромышленности. Это ведомство занималось системами раннего оповещения, оперативного управления и московской системой защиты от баллистических ракет. Вторая программа называлась СК-1000. Это была разработка конструкторских бюро Министерства общего машиностроения, курировавшего ракетные и космические исследования, разработку и производство в этой области. Всего, по подсчётам Катаева, было предусмотрено 137 проектов на стадии опытно-конструкторских работ, 34 — на стадии научно-исследовательских работ и 115 — в области фундаментальной науки. По оценкам, эти проекты обошлись бы в десятки миллиардов рублей и заняли бы все конструкторские бюро до конца 1980-х. Программы, пестревшие кодовыми названиями типа: «Фундамент-4», «Интеграл-4», «Онега-Е», «Спираль», «Сатурн», «Контакт», «Эшелон» и «Скиф», занимали много страниц в блокнотах Катаева. Многие проекты, внесённые в Кремль тем летом, должны были принести первые результаты в 1987-88 годах; Катаев отслеживал целевые показатели вплоть до 1990 года.[422]

При внушительных масштабах и затратах этот грандиозный пакет программ скрывал глубокие провалы в системе. Некоторые проекты были в работе уже несколько лет, не имели чётко обозначенных целей, конкретных результатов или же страдали от нехватки ресурсов. Некоторые были уже практически отвергнуты или устарели, но их создатели надеялись на возрождение. СК-1000 включала практически все проекты ракет-носителей и спутников, над которыми в то время работали в СССР.

Один из этих проектов, ярко иллюстрирующий амбиции советских разработчиков космического оружия, суету и преследовавшие их неудачи, — противоспутниковый аппарат «Скиф». Целью проекта, стартовавшего в 1976 году, было вывести в космос лазер, который мог бы сбивать вражеские спутники. Изначально планировалось построить в космосе целую боевую станцию. Её подняли бы на орбиту с помощью огромной ракеты-носителя «Энергия», которая тогда была ещё в разработке, и обслуживали бы при помощи «Бурана» — планировавшегося к запуску советского космического челнока. Но в 1984 году ещё только предстояло создать оборудование для «Скифа»: тогда не было лазеров, пригодных для применения в космическом оружии. В июне советские власти были потрясены новостью о том, что американцам удалось перехватить ракету над Тихим океаном с одного попадания; этот эксперимент описан выше. Советское правительство, даже не имея космического лазера, в августе потребовало создать «демонстрационный» космический аппарат «Скиф-Д» с небольшим лазером на борту, неспособный сбивать спутники, но хотя бы иллюстрирующий идею. Затем, в 1985 году, появились новые планы советских «звёздных войн». «Скиф-Д» снова модифицировали, и теперь его ускоренно готовили к запуску на следующий год. Однако у конструкторов по-прежнему не было лазера, так что они решили изготовить муляж вовсе без лазерного оборудования на борту и назвали его «Скиф-ДМ». Аппарат должен был иметь 36,9 метров в длину и весить 77 тонн. Этот проект был в числе прочих предложен Горбачёву летом 1985 года.[423]

Физик Роальд Сагдеев, директор Института космических исследований, ведущей организации в советской программе покорения космоса, вспоминал небольшое совещание в кабинете Горбачёва. Михаил Горбачёв всё ещё осваивал эту тему, задавал вопросы и усваивал детали проблемы контроля над вооружениями. По словам Сагдеева, один из руководителей советской космической индустрии призвал Горбачёва создать оружие собственных «звёздных войн». «Поверьте, — сказал этот чиновник, — мы теряем время, не предпринимая ничего для создания нашего аналога американской программы СОИ».

«Я чуть не подавился от смеха», — вспоминал Сагдеев. Он понимал, что Советский Союз не может позволить себе потратить миллиарды рублей на эту программу и не располагает необходимыми для этого технологиями — ни быстрыми компьютерами, ни точной оптикой.[424]

Горбачёв был всё ещё в начале пути и не контролировал ситуацию. Списки Д-20 и СК-1000 могли лишь усилить его страх перед ВПК. 15 июля 1985 года ЦК одобрил необъятный перечень проектов в области противоракетной обороны. Но главным было не само одобрение — многим из этих проектов требовалось ещё много лет, чтобы создать нечто ощутимое, — а необузданные амбиции конструкторов и производителей. Они хотели дать масштабный, дорогостоящий ответ рейгановской мечте. Они были главной движущей силой советской программы вооружений. Горбачёву нужно было перехитрить их.

***

По опыту и мировоззрению Велихов вполне подходил для того, чтобы стать штурманом Горбачёва в этой гонке. Велихов, предприимчивый учёный с широкими взглядами, оказался в нужном месте в нужное время. Он специализировался на ядерной физике и физике плазмы. Когда конструкторы предложили Горбачёву грандиозный план, Велихов заметил в нём недостатки. Он был знаком с историей сверхсекретных советских проектов противоракетной обороны, начиная с 1960-х, так как сам участвовал в них. Конечно, исследователи, несмотря ни на что, добились научных и инженерных прорывов, но Советский Союз так и не смог создать космическое оружие нового поколения.[425]

Самым ощутимым достижением было строительство системы противоракетной обороны наземного базирования вокруг Москвы, что позволял договор 1972 года об ограничении баллистических ракет. В случае нападения ракеты-перехватчики были готовы вылететь из шахт и сбить приближающиеся ракеты врага. СССР также запустил довольно примитивное оружие против спутников, разработка которого началась ещё в 1960-х; аппарат должен был разместиться на той же орбите, что и спутник-цель, и нанести по нему удар обычным оружием. К 1983 году эта система практически прекратила существование.[426]

Но в 1960-х и 1970-х произошло и множество неудач, повлекших колоссальные расходы. Особенно это касалось проектов создания лазерного и космического оружия. Для его испытаний построили специальную площадку в Сары-Шагане в Казахстане, неподалёку от восточного побережья озера Балхаш. Учёные, конструкторы и их покровители-военные мечтали о создании мощных лучей, способных ударять по ракетам с космических боевых станций и останавливать их на лету. Они рисовали схемы космических и наземных лазеров задолго до того, как Рейган рассказал о своей мечте миру. Но они так ничего и не сбили.

Одним из легендарных конструкторов времён холодной войны был Владимир Челомей — создатель межконтинентальной баллистической ракеты РС-18, пусковой установки «Протон», советских крылатых ракет и раннего варианта противоспутникового оружия. В 1978 году, уже на закате карьеры, он предложил создать и запускать космические челноки-малютки, несущие оружие против спутников. Велихов, восходящая звезда и представитель молодого поколения, работал в комиссии, оценивавшей проект Челомея. Комиссия отклонила его, и в процессе работы Велихов прочувствовал, насколько сложно создать систему противоракетной обороны. «Задумку Челомея зарубили, — говорил Велихов. — И это была очень хорошая прививка по сравнению с проектом “звёздных войн” Рейгана; у нас уже за пять лет до него прошли все эти внутренние дискуссии и очень подробный технический и инженерный анализ».

Идея остановить ракету на лету с технической точки зрения оказалась кошмаром. С 1962 по 1978 год советские учёные и инженеры бились над созданием сверхмощных лазеров, способных сбивать спутники и ракеты. Первый крупный проект в этой области — «ЛЕ-1», рубиновый лазер в Сары-Шагане, который со временем «научили» отслеживать самолёты с расстояния около ста километров (но не в космосе). Да и сбивать летающие объекты он не мог.[427] Около десяти лет конструкторы работали над более сложным лазером под кодовым наименованием «Терра-3»; его также планировалось испытывать в Сары-Шагане, где была инфраструктура для системы наведения лазерного луча и подключены источники энергии. Но хотя за время работы над проектом «Терра-3» советские учёные продвинулись в создании лазерных технологий, сделать на их основе оружие так и не получилось. Боеголовки баллистических ракет, которые система должна была сбивать, оказались очень трудными целями. К 1978 году проект был закрыт.[428] Планировалось также его продолжение, «Терра-3К» — лазер высокой мощности, способный бить по спутникам на низкой орбите, — но и здесь ничего не вышло.[429]

Несмотря на титанические усилия, конструкторы сталкивались с трудностями, приближаясь к естественному пределу развития советских технологий и натыкаясь на досадные ограничения, накладываемые физикой. Лазерное оружие требовало мощнейших источников энергии, великолепной оптики и точнейшего наведения. Конструкторы и учёные бились над лазерами: уходя в космос, лучи рассеивались. Велихов, будучи физиком и вице-президентом Академии наук, знал конструкторов и знал об их сложностях. В ходе собственных исследований он участвовал в создании магнитогидродинамического генератора, способного давать мощные короткие выплески электроэнергии; это был потенциальный источник питания для лазеров. Но Велихов также знал, что практически непреодолимым препятствием для советских конструкторов были примитивные компьютеры. Чтобы попасть в летящую из космоса ракету, требовалось быстро обрабатывать колоссальное количество данных. Велихов же руководил работой академии в области вычислительной техники и знал, что СССР отстал в компьютерных технологиях от Запада лет на десять, а то и больше.

Многие учёные, создававшие советское оружие, работали уединённо и за завесой тайны; Велихову удалось увидеть куда больше них. Когда папа Иоанн Павел II призвал учёных мира изучить опасности ядерной войны, именно Велихова советские власти выбрали своим представителем. В Папской академии наук осенью 1982 года Велихов много общался с другими учёными, споря с ними о ядерной войне и космическом оружии. Ватиканская декларация призывала мировые державы никогда не использовать ядерное оружие на войне. «Катастрофу ядерной войны можно и нужно предотвратить», — говорилось в декларации.[430] Это соответствовало тому, о чём кричала советская пропаганда; но благодаря опыту работы в Риме и участию в других встречах Велихов стал лучше понимать Запад, что помогло ему давать советы Горбачёву. Кроме того, в мае 1983 года, через два месяца после речи Рейгана о противоракетной обороне, Велихова назначили руководителем группы из двадцати пяти советских учёных, собиравшейся предупредить мир об опасностях ядерной войны.[431] Опять же, задачей этой группы, вероятно, была пропаганда разоружения в советских интересах, но у Велихова и других учёных был и собственный план.

В конце 1983 года Кремль вновь попросил Велихова оценить предложения Рейгана о противоракетной обороне с технической точки зрения. Вывод был таков: мечта Рейгана не может стать реальностью. Советские учёные знали это благодаря собственному тяжкому труду и провалам. Когда два года спустя Горбачёв пришёл к власти, Велихов смахнул пыль со старого документа. Он накопил знания и опыт, чтобы честно и трезво оценить реальность противоракетной обороны.[432]

На этот опыт он и опирался в критический момент летом и ранней осенью 1985 года. Велихов убеждал Горбачёва не планировать советский ответ «звёздным войнам». Он предложил отказаться от привычного для холодной войны подхода, когда противники соревновались во всём. Конечно, Горбачёв был изначально открыт для подобных аргументов и хотел уйти от игр с нулевой суммой. Велихов подвёл Горбачёва к новому решению.

Конструкторы советского оружия хотели повторить то, что делал Рейган: дать «симметричный» ответ. Велихов отстаивал «асимметричный ответ». Чтобы остановить ракеты, американской системе нужно было практически одновременно и безошибочно найти и уничтожить тысячу мчащихся с огромной скоростью точек в пространстве. Одним из вариантов «асимметричного ответа» было выпустить так много этих точек — боеголовок или муляжей, — что американская система противоракетной обороны окажется перегружена. Часть советских ракет, таким образом, проникнет сквозь щит и достигнет цели.

У советских экспертов были разные идеи насчёт этого «асимметричного ответа». Согласно записям Катаева, советские инженеры бились над технологическими трюками, позволяющими обмануть противоракетную систему. Например, можно было бы выпускать ложные цели или помехи, имитирующие боеголовки и способные ввести в заблуждение американскую защиту. Или крутить боеголовки и заставлять их маневрировать, чтобы избежать обнаружения, или же ослепить американские спутники и командные центры — вышибить глаз оборонной системы.

Существовал и другой подход: построить ещё больше ракет и выпустить целую лавину ядерных боеголовок. Ракеты Советскому Союзу, как правило, удавались, и ему было бы проще и дешевле удвоить или утроить количество боеголовок, чем создавать принципиально новую систему защиты от ракет. Это, конечно, были гипотетические соображения — но не вполне. Катаев вспоминал, что последняя версия межконтинентальной баллистической ракеты PC-20 имела десять боеголовок. Это было крупнейшее и самое страшное оружие в советском арсенале. Но если сократить дальность полёта ракеты и уменьшить боеголовки, писал он, РС-20 можно было модифицировать, чтобы она переносила «до 40 ядерных зарядов. И это одна ракета!» В документах Катаева была также другая, более точная диаграмма, из которой следовало, что РС-20 могла нести 38 боеголовок. В то время Советский Союз располагал 308 такими ракетами. Если бы их модифицировали, то арсенал вырос бы с 2464 боеголовок до 12084. Такую атаку американской системе обороны было бы куда труднее остановить. Конечно, это была только концепция, которую обсуждали конструкторы ракет, — но и возможный советский ответ на «звёздные войны» Рейгана.[433]

Горбачёв определённо не стал бы поддерживать такой вариант «асимметричного ответа». Он хотел ликвидировать оружие, а не плодить его. В мемуарах он не упоминает о деталях такого варианта. И когда автор этой книги спросил об этом в интервью у Горбачёва в 2006 году, последнему всё ещё было непросто говорить о нём. «У нас был проект, — сказал он. — Был. Но он был закрыт. И уничтожен. Это десятки миллиардов {рублей} … Страшный проект… Что такое одна ракета РС-20? Это сотня Чернобылей. В одной ракете».[434]

Наращивание выпуска оружия было не единственной альтернативой. Был и третий вариант «асимметричного ответа».

Слова были лучшим оружием Горбачёва. Он был хоть и многословным, но убедительным оратором. Не мог ли он просто сказать мечте Рейгана «нет», убедить Рейгана в том, что это сумасбродство? Он мог заключить сделку, прекратить создание гигантской военной машины, которой США ещё не обладали и которую Советский Союз никак не мог воспроизвести и вместо этого добиться того, чего хотели оба лидера: серьёзного сокращения существующего ядерного оружия.

Горбачёв понимал, что это и будет лучший ответ. Если он сможет уговорить Рейгана отказаться от мечты о противоракетной обороне, это предотвратит непростую конкуренцию на поле высоких технологий, на котором Советский Союз отстал на много лет. Тут был и важный внутренний аспект. Военно-промышленный комплекс требовал больше ресурсов, утверждая, что Соединённые Штаты представляют угрозу. Если бы Горбачёв смог уговорить Рейгана отказаться от безрассудной идеи, ему было бы проще и сопротивляться генералам и конструкторам ракет у себя в стране. Затормозив гонку вооружений, Горбачёв мог найти время и ресурсы на модернизацию экономики.

Но летом 1985 года могущество армии и оборонной отрасли всё ещё было велико. Велихов видел, что Горбачёв борется с противоположными течениями. Он был человеком партии и зависел от бюрократии ЦК; у него не было выбора, кроме как прислушиваться к генералам, министрам и КГБ; а военное руководство не доверяло Велихову, Яковлеву и другим прогрессивным деятелям, окружавшим генерального секретаря. Горбачёв лично опасался военных и оборонной индустрии и окружил себя советниками, разделявшими его тревогу, но он не мог резко и открыто выступить против них.[435]

Однако Горбачёв уже пытался направить страну в новом направлении. Смелость лидера обычно оценивают по тому насколько он сумел построить нечто новое, совершить некие действия; но в этом случае великим вкладом Горбачёва было решение о том, чего именно не стоит делать. Он не стал готовить советский ответ «звёздным войнам». Он предотвратил ещё одно соревнование в сфере вооружений.

Горбачёв не сразу раскрыл карты. Потребовалось время, чтобы проявились точные контуры этого нового вектора. Уж в чём, а в тактике Горбачёв был силён. В конце июля он объявил, что Советский Союз приостановит ядерные испытания, и пригласил Соединённые Штаты последовать за ним. Рейган этого делать не стал.

***

В ответ на уверенные заявления Велихова о том, что Стратегическая оборонная инициатива неработоспособна, его советские коллеги зачастую задавали трудный вопрос: если даже передовые американские технологии не позволяют создать эффективный противоракетный щит, а Рейган просто бредит отказом от ядерного оружия, то почему Соединённые Штаты год за годом выделяют на это столько денег? Катаев вспоминал, что советские аналитики видели «явное несоответствие целей и способов реализации» идей Рейгана. «Для чего это всё? — спрашивали себя советские специалисты. — Во имя чего американцы, известные своей прагматичностью, раскошеливаются на самый грандиозный проект в истории США, технико-экономический риск которого превышает все мыслимые пределы? Или же за этой завесой кроется что-то другое?» По его словам, пыл, с которым Рейган отстаивал свою мечту, наводил советских специалистов по стратегическим вооружениям на размышления о возможности политического блефа и надувательства. Они задумывались, не окажется ли это «голливудской деревней из фанеры и картона». Вопрос оставался без ответа.

По словам Катаева, некоторые советские эксперты — он не называл имён — придерживались ещё более мрачного взгляда на цели Рейгана. Они считали, что американцев всегда отличал системный подход к проблеме, что те ничего не делают просто так. Они решили, что Стратегическая оборонная инициатива была не блефом и не мистификацией, а прикрытием для гигантского тайного проекта субсидирования оборонной промышленности, позволяющего спасти её от «банкротства» и обеспечить прорыв в области военных высоких технологий. Возможно, писал Катаев, это «была подводная часть айсберга СОИ». Этот анализ был удручающе ошибочным. Хотя Рейган действительно умасливал подрядчиков, выделяя военным рекордные суммы в начале 1980-х, оборонные расходы составляли относительно небольшую часть американского бюджета. И хотя действительно произошёл взлёт в области новых технологий, в основном они пускали ростки в частном секторе, их порождал предпринимательский дух Кремниевой долины. И в целом в Соединённых Штатах оборонная отрасль не играла той же роли, что раздутый военно-промышленный комплекс в Советском Союзе. Советские аналитики ошибались, перенося свой собственный опыт, согласно которому ВПК был в центре принятия всех решений, на США. Обе стороны в холодной войне казались друг другу «чёрными ящиками». Американцы не видели, насколько радикальны намерения Горбачёва. Советский Союз не был способен понять мечту Рейгана.

***

В конце августа 1985 года Горбачёв дал интервью журналу «Тайм». Когда Горбачёва спросили о Стратегической оборонной инициативе, он сказал, что, по убеждению советских экспертов, это «чистая фантазия, воздушный замок». Его прогрессивные советники помогли подготовиться к интервью.[436] Через две недели Рейган записал в дневнике: «Я принял решение, что мы не станем отказываться от нашей программы исследований — СОИ — в обмен на обещание русских сократить ядерные вооружения».[437] Шеварднадзе, впервые прибыв в Вашингтон 27 сентября, передал Рейгану письмо от Горбачёва, где предлагалось на 50 % сократить ядерные арсеналы большой дальности обеих держав в обмен на «полный запрет оружия для нападения из космоса». Предложение не было принято.

Зато Рейган был готов к серьёзным сокращениям существующего ядерного потенциала.[438]

***

И Министерство обороны, возглавляемое Вайнбергером, и ЦРУ под руководством Кейси и Гейтса относились к Горбачёву скептически. Пентагон ежегодно публиковал глянцевую брошюру «Советская военная мощь» — это был элемент пропаганды, нацеленный на то, чтобы укрепить поддержку военных расходов Рейгана в конгрессе. В четвёртом издании, опубликованном в апреле 1985 года, утверждалось, что у Советского Союза есть «два наземных лазера, способных наносить удар по спутникам на разных орбитах».[439] Это было колоссальное преувеличение: лазеры «ЛЕ-1» и «Терра-3» не могли ничего сбить. На странице 58 был опубликован чёрно-белый карандашный набросок — предположительно полигона Сары-Шаган. Белый лазерный луч, исходивший из куполообразного здания, бил в небеса. Подпись гласила: «На площадке исследований в области направленной энергии на полигоне Сары-Шаган размещены лазеры наземного базирования, которые могли бы использоваться сегодня против спутников, а в будущем, возможно, и в качестве обороны против баллистических ракет». Ключевые слова тут — «могли бы» и «возможно». В действительности долгие и дорогостоящие изыскания в области космического лазерного оружия к этому моменту уже сходили на нет. Советский Союз, конечно, ещё не отказался от своей идеи, однако брошюра Пентагона выдавала старые провалы за новые угрозы.

В октябре Министерство обороны и госдепартамент выпустили доклад «Советские программы стратегической обороны». В нём снова фигурировал карандашный набросок Сары-Шагана. В тексте говорилось о «впечатляющих» советских достижениях в области лазерного оружия. Советские учёные действительно добились больших успехов в области лазеров. Однако их экзотическое оружие не работало. В докладе утверждалось, что СССР «возможно, способен разработать оптические системы, необходимые для того, чтобы лазерное оружие могло отслеживать цели и наносить по ним удары». На деле отслеживать цели они могли, а наносить удары — нет.

Рейган поднял эту тему в радиовыступлении 12 октября. «Советы долгое время вели продвинутые разработки своей версии СОИ, — сказал президент. — Они так преуспели, что наши эксперты говорят, что они смогут разместить в космосе высокотехнологичную систему обороны к концу этого столетия». От этого можно было бы отмахнуться как от пропаганды, но слова Рейгана подсказывают, что он так в действительности и не осознал, какое влияние экономический упадок и репрессивные методы руководства советской системой оказали на военную мощь СССР. Благодаря нечеловеческим усилиям и вопреки всему Советский Союз смог достичь статуса сверхдержавы, но его подрывали огромное внутреннее напряжение и мучительные разрывы в обществе и экономике. Советский Союз, вопреки утверждениям Рейгана, не был готов разместить в космосе оборонительную систему. Советские военные так и не научились сбивать спутники лазерами. Это была настоящая трагедия: страна, породившая столько великих математиков и физиков, в начале 1980-х плелась в арьергарде компьютерной революции, тонула в экономической отсталости и была абсолютно не готова к наступлению следующего столетия. Но Рейган видел проблемы только во внутренних делах СССР, а советских военных считал настоящими титанами.

Весьма характерное ошибочное суждение содержалось в октябрьском докладе о советской стратегической обороне, обвинявшем ведущих советских учёных, включая Велихова, в лицемерии. В одном абзаце отмечалось, что многие из них подписали письмо, опубликованное в газете «New York Times» в 1983 году и критиковавшее Стратегическую оборонную инициативу. Там упоминалось имя Велихова и была приведена его фотография. В документе верно говорилось, что Велихов возглавляет Институт атомной энергии в Троицке — филиал Курчатовского института, «где разрабатывали лазеры стратегического и тактического применения». Подразумевалось, что Велихов — бездумная марионетка режима и разработчик вооружений. Американцы упустили из виду, что донести до Горбачёва всю правду о противоракетной обороне Велихов смог именно потому, что работал над оружием.

***

Приближался ноябрьский саммит в Женеве, и Рейган предвкушал встречу с Горбачёвым: он хотел проверить на нём силу своего обаяния. Саммиты не проводились с 1979 года, а до окончания президентского срока Рейгана осталось три года. Он не желал терять время. «Я мечтал о том, чтобы встретиться с советским лидером лично, один на один, ещё со времён Брежнева», — позднее писал Рейган в мемуарах. По его словам, он был уверен: если лидеры стран договорятся о чём-то, всё остальное приложится. Теперь у него наконец появился шанс.

При подготовке к саммиту на Рейгана, любившего короткие презентации длиной в страницу, обрушилась целая гора информации. Макфарлейн и Мэтлок собрали две дюжины справок ЦРУ и госдепартамента, каждая в 8-10 страниц, отпечатанных через один интервал. По словам Макфарлейна, Рейган охотно взялся их изучать, делая заметки на полях.[440] Но в личной беседе он жаловался: «Я чертовски устал зубрить как школьник».[441] Эксперты доложили президенту, что Горбачёв был носителем нового стиля в советском руководстве, что грядут большие перемены, но ни одна из них не угрожает системе как таковой.[442] Шульц вспоминал: «В разведке и вообще среди правительственных специалистов по России бытовало мнение, что Советский Союз никогда, вообще никогда не изменится, какие бы тяжёлые экономические и социальные бедствия его ни постигли».[443] В справке ЦРУ «Личная повестка Горбачёва для ноябрьской встречи», которую получил Рейган, говорилось, что Горбачёв «не ожидает какого-либо крупного и существенного прорыва в области контроля над вооружениями или по региональным вопросам». Гейтс, давно занимавшийся Советским Союзом, который также инструктировал президента, заключил, что Горбачёв не допустит, чтобы им помыкали. Его вывод был таков: «Горбачёв просто собирается переждать, пока Рейган не уйдёт».[444]

Один инструктаж в ЦРУ особенно увлёк Рейгана; его провела специалист Кей Оливер, только что подготовившая доклад национальной разведки под названием «Внутреннее напряжение в советской системе». Она рассказала Рейгану об упадке в СССР — об алкоголизме, отчуждении, наркомании, экономических неурядицах — и объяснила, что в 1970-х и начале 1980-х «правящая элита стала циничной, инертной, невероятно коррумпированной и неэффективной».[445] Эти рассуждения укрепили давние предположения Рейгана. Он записал в дневнике, что Оливер «подтвердила то, что я слышал из непроверенных источников. Советский С. — это эк. свалка для инвалидов, и, в числе прочего, люди стали резко обращаться к религии».[446]

Рейган внимательно слушал Сьюзен Мэсси, писательницу и эксперта по русской культуре, и прочёл её книгу «Земля жар-птицы: красота старой России». Мэсси вспоминала о встрече с Рейганом — он, похоже, хотел узнать о русском народе больше, чем мог из докладов разведчиков: «Он был актёром; а актёры любят впитывать в себя эмоции, и он не получал этого… самого сока, если хотите, который бы позволил ему понять смысл событий, о которых он узнавал из официальных источников». На встрече с Рейганом Мэсси попыталась разрушить голливудские стереотипы о русских. Она рассказала ему, что Горбачёва выбрали руководить недисциплинированной и капризной страной: «Далеко не все коммунисты маршировали в ногу, отнюдь нет». Мэсси также посоветовала Рейгану не волноваться насчёт контраста между ним и более молодым Горбачёвым: позиции Рейгана были сильнее.[447]

Суммируя впечатления, Рейган надиктовал секретарю меморандум на четыре с половиной страницы. Записку отпечатали, а затем сам Рейган внёс исправления шариковой ручкой; это ценная возможность оценить его образ мыслей перед встречей. Рейган исходил из предположения, что Горбачёв не станет что-то радикально менять. «Я уверен, — писал он, — что Горбачёв — весьма разумный руководитель, полностью преданный традиционным советским целям… Он будет серьёзным переговорщиком и попытается сделать советскую внешнюю и военную политику более эффективной. Он (как и все советские генеральные секретари) зависит от советской коммунистической иерархии и будет вынужден доказывать им свою силу и преданность традиционным советским целям». Что касается контроля над вооружениями, то Рейган писал, что Горбачёв хочет «снизить бремя оборонных расходов, из-за которых советская экономика стагнирует», и что это «может иметь отношение к тому, что он против СОИ», поскольку «не хочет принимать на себя издержки конкуренции с нами».[448]

Той осенью экономическое давление на советскую систему серьёзно усилилось. Саудовская Аравия радикально изменила свою политику и повысила добычу нефти, чтобы расширить своё присутствие на рынке. Избыток сырья ударил по мировому рынку нефти, цены рухнули, а с ними упали и советские валютные доходы. По некоторым оценкам, Москва ежегодно теряла 20 млрд долларов. Отсталая страна Горбачёва вдруг ещё больше обеднела.[449]

***

В меморандуме Рейгана было любопытное замечание насчёт советских военных. В оригинале записки он указывал, что, согласно анализу разведки, «ясно, что русские планируют войну. Они бы хотели одержать верх, не вступая в неё; их шансы на это зависят от того, смогут ли они подготовиться к ней настолько хорошо, что нам останется лишь сдаться или погибнуть». Сдаться или погибнуть — это была давняя тема, которую Рейган поднимал в своих антикоммунистических речах. Такое ощущение, что эту фразу он позаимствовал из своих лозунгов конца 1970-х, предупреждавших об «окне уязвимости».

По словам Мэтлока, Рейгану «не говорили, что русские планируют начать войну — но что они намерены вести её в случае необходимости и в этом случае одержать в ней верх».

Когда Рейган прочёл то, что надиктовал, он вычеркнул фрагмент о том, что русские планируют войну. Вместо этого он вставил: «Им бы хотелось победить, подготовившись настолько хорошо, что мы столкнёмся с ультиматумом: сдаться или погибнуть». Это всё ещё была скептическая, мрачная оценка оппонента.

***

В рамках подготовки к саммиту Шульц и Макфарлейн выехали в Москву. 5 ноября они встретились с Горбачёвым. Он был раздражителен и не настроен идти на компромисс. Его замечания в целом соответствовали концепции «асимметричного ответа», но звучали довольно резко. Горбачёв критиковал Стратегическую оборонную инициативу Рейгана и заявил, что её цель — выручить военно-промышленный комплекс США, в котором, по его словам, было трудоустроено 18 млн американцев. Шульц — экономист и бывший министр труда — был удивлён недостоверностью информации Горбачёва и ответил, что оборона — небольшая часть американской экономики. Он прочитал Горбачёву короткую лекцию (он обдумал её перед поездкой) о том, как глобальная экономика входит в новую информационную эпоху. Горбачёв был непреклонен. «Мы знаем, что происходит, — настаивал он. — Мы знаем, почему вы это делаете. Вас вдохновляют иллюзии. Вы думаете, что обошли нас в области информации. Вы думаете, что впереди нас по части технологии и что можете на это опереться, чтобы получить преимущество над Советским Союзом. Но это иллюзия». Горбачёв предупредил: если Рейган будет продолжать со своим планом «звёздных войн», то мы «позволим вам обанкротить себя».

Потом Горбачёв прибавил: «Мы займёмся наращиванием, которое сломает ваш щит».[450]

После встречи Шульц позвонил Рейгану. Тем вечером Рейган записал в дневнике: «Горбачёв непреклонен: мы должны сдать нашу СОИ; ну, это будет случай непреодолимой силы, натолкнувшейся на абсолютно недвижимый объект».[451]

После того, как Шульц вернулся и рассказал Рейгану о результатах поездки, президент добавил: «Похоже, у м-ра Г. полно ложной информации о США, и он во всё это верит. Например, в то, что американцы ненавидят русских, потому что наши производители оружия будоражат их своей пропагандой, чтобы и дальше продавать оружие».[452] Рейган поклялся: «В Женеве мне понадобится сесть с ним где-нибудь наедине и вправить ему мозги».[453]

***

За несколько недель до саммита, Роальда Сагдеева — директора космического института, скептически настроенного по отношению к советским «звёздным войнам», — пригласили на совещание в ЦК вместе с другими представителями научной и культурной элиты. Им сообщили, что теперь они совершенно свободно могут встречаться с иностранцами. «Это было волнующее чувство, — вспоминал Сагдеев. — В нашем обществе, где всё было под жёстким контролем и строго регулировалось, иностранцу нельзя было даже дать свой телефонный номер». Он должен был вместе с Велиховым и другими советниками Горбачёва лететь в Женеву за неделю до саммита. Их проинструктировали: будьте открыты, общайтесь с прессой.[454] К ним обратились сотни репортёров, и группа всё время была занята. На саммит аккредитовалось 3614 журналистов (включая технических сотрудников телевидения). Их влекло ощущение непредсказуемости: редко бывало, что саммит сверхдержав проходил без заранее подготовленного сценария и договора, который предполагалось подписать. Неопределённости добавляли и давние антикоммунистические взгляды Рейгана, и любопытство в отношении Горбачёва, который всего несколько месяцев находился у власти. ЦРУ тоже там было. Управление «нажало на все рычаги, чтобы сделать пребывание Горбачёва в Женеве некомфортным», — вспоминал Гейтс. ЦРУ спонсировало антисоветские демонстрации, встречи и выставки.[455]

Рейган, прибывший в Женеву 16 ноября (ему было тогда 74 года), был полон ожиданий. «Боже, надеюсь, я готов и не перетренировался», — записал он в дневнике. Первое совещание должно было пройти в двадцатикомнатной вилле XIX века «Флер д’О» на западном берегу Женевского озера. Рональд и Нэнси прошлись по территории виллы заранее, приметив уютный домик у бассейна. Рейган позаботился о том, чтобы команда Белого дома знала: он хочет отвести туда Горбачёва для личной беседы у камина. Готовясь к встрече, Рейган провёл репетицию саммита, на которой Мэтлок играл роль Горбачёва, говоря по-русски и пытаясь воспроизвести его жестикуляцию.[456] Ещё на одном инструктаже взгляд Рейгана как будто остекленел. Повисло долгое молчание. «Я в 1830 году, — неожиданно произнёс президент, и помощники насторожились. — Что случилось со всеми этими маленькими лавочками в Санкт-Петербурге 1830 года и со всеми этими одарёнными русскими предпринимателями? Как же вышло, что они просто исчезли?» Тут сотрудники Рейгана поняли, что он вспомнил о книге Мэсси.[457]

Около 10 утра 19 ноября Рейган без пальто спустился по ступенькам, чтобы встретить Горбачёва; над Женевским озером дул холодный ветер. Горбачёв — ему было 54, и свой пост он занимал меньше года — вышел из чёрного лимузина «ЗИЛ» в синем клетчатом шарфе и пальто, снял фетровую шляпу и спросил Рейгана: «Где ваше пальто?» «Внутри», — ответил Рейган, держа Горбачёва за локоть и продвигаясь к стеклянным дверям, чтобы вернуться на тёплую виллу. Они обменялись рукопожатием для фотографов. Рейган после вспоминал: «Я должен был признать… в Горбачёве было что-то располагающее. В его стиле и на его лице была теплота, а не холодность, граничащая с ненавистью, которую я видел у большинства высших советских чиновников, с которыми встречался до тех пор».[458]

Следуя плану, они должны были, оказавшись внутри, провести пятнадцать минут наедине, а затем перейти к расширенному совещанию. Но первая же встреча заняла у Горбачёва с Рейганом час — присутствовали только они и переводчики. Рейган сразу объявил, что хочет избавиться от недоверия между ними. Они держали судьбу мира в своих руках, сказал он. Он сыпал банальностями и афоризмами, накопленными за ораторскую карьеру. Нельзя говорить, что страны не доверяют друг другу из-за вооружений; наоборот, они вооружаются из-за недоверия, заметил он. Люди попадают в беду не тогда, когда говорят друг с другом, а тогда, когда говорят друг о друге. Горбачёв отвечал без эмоций. Две сверхдержавы не могут игнорировать друг друга, сказал он. Их дела слишком тесно переплетаются. Горбачёв сказал, что приехал, чтобы улучшить их отношения. Им нужно было обеспечить «импульс», чтобы показать миру: они действительно собираются покончить с гонкой вооружений. Горбачёв — это был запланированный жест — сообщил президенту: советские учёные подсчитали, что в Калифорнии в течение ближайших трёх лет весьма вероятно большое землетрясение. Рейган сказал, что понимает: землетрясение уже близко. Лидеры двух стран сломали лёд.

На последовавшей формальной встрече их окружили советники, и лидеры двух стран принялись обсуждать гонку вооружений. «В обеих странах военные пожирают огромные ресурсы, — заметил Горбачёв. — Главный вопрос заключается в том, как прекратить гонку вооружений и начать разоружение». Рейган вспомнил речь Эйзенхауэра о «мирном атоме», в которой тот предлагал интернационализировать атомные технологии. Соединённые Штаты всегда что-то предлагают, а Советский Союз отвергает, жаловался Рейган. Ранее сверхдержавы достигли договорённости о замедлении роста вооружений, сказал Рейган, а теперь он хотел уменьшить «горы оружия». Затем Рейган принялся описывать свою мечту о «противоракетном щите, который будет уничтожать ракеты до их попадания в цель». Рейган сказал, что называет это не оружием, а системой обороны и что если она окажется работоспособной, то он готов поделиться ею с Советским Союзом. Это был небольшой и заранее спланированный сюрприз, который Рейган решил преподнести Горбачёву. У советского лидера не было времени на ответ до перерыва на обед, но возвращаясь в свою резиденцию, он был подавлен.[459]

«В политическом плане это не просто консерватор, а “динозавр”», — позднее вспоминал Горбачёв свои первые впечатления о Рейгане.[460]

Но президент был бодр: «Наша банда сказала мне, что я отлично справился».[461]

После обеда Горбачёв вернулся во всеоружии; на этот раз он энергично и ярко излагал концепцию «асимметричного ответа» на СОИ. Она вызовет продолжение гонки вооружений в космосе, и не только оборонительной, но и наступательной, сказал он. Учёные говорят, что любой щит можно пробить, заметил он, так зачем тогда его создавать? Он угрожал возмездием: если Рейган будет продолжать, тогда, возможно, никакого сокращения существующих наступательных вооружений не будет. «Советским ответом станет не зеркальное отражение, — говорил Горбачёв, — а более простая и эффективная система… Мы будем наращивать вооружения, чтобы разбить ваш щит вдребезги».

Если в космической обороне будет «семь слоёв», добавил Горбачёв, она потребует автоматизации, то есть важные решения придётся принимать компьютерам. Политические лидеры будут лишь прятаться в бункерах. «Это может запустить неконтролируемый процесс. Вы не продумали это, это будет просто пустая трата денег; при этом и недоверия, и оружия станет больше», — заявил он Рейгану.

Рейган ответил лучшим, на его взгляд, образом, проясняя свои взгляды и свою мечту. В идее взаимного гарантированного уничтожения «есть что-то нецивилизованное». Рейган рассказал Горбачёву историю. Американский посол в ООН повстречался с китайцами. Они спросили его: что если человеку с копьём, способным пронзить всё, что угодно, встретится человек, чей щит отражает любые удары? Посол сказал, что он не в курсе, но знает, что произойдёт, если человек без щита встретит человека, имеющего копье. Никто не хочет оказаться тем человеком без щита, подчёркивал Рейган.

В этот момент Рейган предложил Горбачёву глотнуть свежего воздуха и спуститься к бассейну. Горбачёв «вскочил из кресла», полный желания пройтись, как вспоминал Рейган.[462] Когда они добрались до маленькой комнаты у бассейна, огонь в камине уже горел. Они сидели в креслах, и рядом не было никого, кроме переводчиков.

Рейган достал папку из манильской бумаги и протянул документы Горбачёву. Вот цели переговоров по контролю над вооружениями, сказал Рейган, способные стать планом будущего соглашения. Горбачёв начал читать, и в комнате несколько минут стояла тишина. Вскоре они вернулись к самому сложному вопросу — противоракетной обороне, космическому оружию. Горбачёв хотел знать: почему в списке Рейгана нет ничего об этом? Рейган повторил, что его мечта — это оборонительная система, которая не будет обострять гонку вооружений. Они ходили по кругу — Горбачёв пытался уговорить Рейгана отказаться от мечты, Рейган описывал Горбачёву её преимущества. В заметках переводчиков этот диалог отражён так:

Горбачёв: Если ваша цель — избавиться от ядерного оружия, зачем начинать гонку вооружений в другой сфере?

Рейган: Это не то оружие, которое убивает людей или уничтожает города, это оружие, которое уничтожает ядерные ракеты.

Горбачёв: Давайте запретим исследования, разработки, испытания и размещение космического оружия, а затем сократим наступательные вооружения на 50 %.

Рейган: Почему вы продолжаете говорить о космическое оружии? У нас нет намерений размещать в космосе что-то, что может угрожать людям.

Горбачёв: Защита от ракет какого-то определённого класса, одно дело, но защита от гораздо большего их числа просто не может быть надёжной.

Рейган: Наши люди необыкновенно хотят получить эту защиту. Они смотрят на небо и думают: что произойдёт, если вдруг появятся ракеты и взорвут всю нашу страну?

Горбачёв: Но ракеты пока никуда не летят. Если СОИ действительно будет внедрена, тогда в космосе будут слой за слоем появляться наступательные вооружения, и советские, и американские, и один бог знает, что это будет за оружие. А господь делится информацией редко и избирательно. Пожалуйста, примите сигнал, что мы вам подаём: у нас теперь есть шанс, который нельзя упустить!

Они вернулись в главное здание, ни о чём не договорившись. Но что-то произошло с обоими. Они наконец оценили друг друга. «Он несгибаем, но и я тоже», — записал Рейган в дневнике тем вечером. «Незаметно начал работать “человеческий фактор”, — вспоминал Горбачёв. — Чутьё подсказало обоим не идти на разрыв, продолжить контакт».[463]

По дороге назад Горбачёв вдруг замёрз. Но он сказал Рейгану, что это не последняя их встреча. Рейган предложил: им обоим стоит поехать в гости друг к другу. Горбачёв согласился, даже не дойдя до двери виллы.[464]

На следующий день страсти разгорелись ещё сильнее. Горбачёв сказал, что один советский учёный провёл исследование и выяснил: упорство Рейгана в создании Стратегической оборонной инициативы объясняется возможностью увеличить военные расходы на сумму от 600 миллиардов до 1 триллиона долларов. Рейган сказал, что учёный просто фантазирует. Если оборонительная система может быть разработана, она будет доступна всем. Она положит конец ядерному кошмару народов США, СССР, вообще «всех людей».

Горбачёв начал перебивать Рейгана. Почему Рейган не верит ему, когда он говорит, что Советский Союз никогда не нападёт первым? Прежде чем Рейган успел ответить, Горбачёв повторил вопрос. А затем снова перебил отвечавшего ему Рейгана, чтобы подчеркнуть свою реакцию. Горбачёв усомнился, что Рейган искренне готов поделиться исследованиями, заметив, что Соединённые Штаты не делятся продвинутыми технологиями даже со своими союзниками.

Рейган пытался справиться с этими попытками перебить его и в какой-то момент в раздражении высказал свою потаённую мечту — о том, чтобы ликвидировать всё ядерное оружие. А потом он спросил Горбачёва, верит ли тот в перерождение душ, и предположил, что, возможно, он, Рейган, изобрёл щит в предыдущей жизни.

Во время одного из высказываний Рейгана насчёт кооперации в «звёздных войнах» Горбачёв потерял выдержку. Не обращайтесь с нами как с простаками! Рейган ответил, что не понимает, в чём было неуважение с его стороны. Это же открытая дискуссия.

Вечером Рейган запечатлел настроения того дня в дневнике: «…запахло скандалом. Он был действительно враждебен, а я — чертовски твёрд».

Вечером, после ужина, Рейган с Горбачёвым встретились в кабинете и за кофе обсудили, как представить миру саммит следующим утром. Шульц возмущённо пожаловался Горбачёву — на повышенных тонах, пытаясь найти виноватых, — что советские переговорщики, особенно заместитель министра иностранных дел Георгий Корниенко, тормозят соглашения. Шульц сказал, что если нужно, то переговорщики должны работать всю ночь, чтобы закончить дело.

В этот момент Рейган и Горбачёв, сидевшие рядом на красном шёлковом диване и слушавшие его, решили вмешаться. Рейган сказал, что им нужно взять дискуссию в свои руки и приказать переговорщикам вернуться за стол — разобраться с разногласиями. Горбачёв согласился. На следующее утро 21 ноября, было готово совместное заявление. Когда Рейган и Горбачёв пришли в международный пресс-центр, чтобы зачитать свои заявления, Рейган повернулся к Горбачёву и прошептал: «Клянусь, реакционеры и у вас, и у нас истекают кровью, когда мы пожимаем руки». Горбачёв кивнул.[465]

Главной новостью саммита было то, что Горбачёв н Рейган встретятся снова. Но это была не самая важная новость. Гораздо более существенной была короткая фраза в совместном заявлении: две сверхдержавы согласились с тем, что «ядерная война недопустима, и в ней не может быть победителей».

Эти слова можно списать со счетов как стандартный позитивный лозунг, да и Рейган произносил их раньше.[466] На переговорах в Женеве не было принято решения ни по одной ядерной боеголовке; Рейган нисколько не приблизился к лелеемой мечте о системе противоракетной обороны; Горбачёв также не приблизился к тому, чтобы устранить её. Но объявив открыто, что ядерная война недопустима и в ней не может быть победителей, реформатор из Ставрополя и голливудский мечтатель добились передышки после долгих лет напряжённости и страха. Они отбросили страхи перед ядерной атакой. Они отказались от мысли, что Советский Союз планирует вести ядерную войну и победить в ней. Оба хотели, чтобы в мире было меньше ядерного оружия, и они вместе сделали в Женеве первый шаг по этому пути. Слова имеют силу. Они нашли эти слова. Теперь нужно было переходить к делу.

На Новый год Рейган и Горбачёв впервые в истории обменялись телевизионными поздравлениями, адресованными жителям стран друг друга; обращения транслировались одновременно. Выступление Рейгана показали в начале главной вечерней программы новостей, и многие граждане Советского Союза впервые увидели американского президента.

«Ядерная война недопустима, и в ней не может быть победителей», — сказал Рейган.[467]