Глава 20. Обещание Ельцина

Вскоре после того, как Ельцин стал президентом России, он начал в частных беседах признавать существование программы по разработке биологического оружия. 20 января 1992 года он встретился в Москве с министром иностранных дел Великобритании Дугласом Хердом. Английский посол Родрик Брейтвейг перед встречей передал Херду записку с предложением спросить Ельцина о бактериологическом оружии. Брейтвейт уже почти два года требовал ответов по этой программе, но натыкался на стену. На этот раз, по словам Брейтвейта, Ельцин сказал нечто «захватывающее»:

«Я знаю всё о советской программе биологического оружия. Она всё ещё продолжается, хотя её организаторы утверждают, что это только исследования в целях обороны. Это фанатики, и по собственной воле они не остановятся. Я лично знаю этих людей, я знаю их имена, я знаю адреса институтов, где они ведут эту работу. Я собираюсь закрыть институты, отправить на пенсию директора программы, а остальных — заставить работать над чем-нибудь полезным; например, чтобы они добились удоя в десять тысяч литров в год с коровы. Когда я сам буду уверен, что эти институты действительно прекратили работу, я намерен пригласить международную инспекцию… Эти люди могут вырастить корове пятую ногу».

«Мы были ошеломлены, — вспоминал Брейтвейт. — Нам ничего не оставалось, кроме как поблагодарить его».[804]

Двадцать девятого января состоялась встреча Ельцина с Бейкером, и госсекретарь был столь же поражён. Ельцин предложил ещё большее сокращение стратегических вооружений. «Я видел перед собой совсем другого Ельцина — вспоминал Бейкер. — Если прежде он часто выражался туманно и довольно поверхностно, то теперь говорил о сложных технических вопросах, и безо всяких бумажек». Ельцин признал, что программа биологического оружия действительно существовала, и пообещал ликвидировать её в течение месяца. Он повторил это обещание британскому премьеру Джону Мейджору в Лондоне 30 января и президенту Бушу в Кемп-Дэвиде 1 февраля. Отмечая день своего рождения в Кемп-Дэвиде, Ельцин сказал: «Теперь проведена новая черта, и перечёркнуто всё, что ассоциировалось с холодной войной». Ни Ельцин, ни Буш ничего не говорили о биологическом оружии публично, но историк Дмитрий Волкогонов, который тогда был советником Ельцина, довёл до сведения журналистов, что во время саммита в Кемп-Дэвиде они обсуждали эту тему. Она не попала в газеты, где доминировали новости о более серьёзном сокращении стратегических вооружений и о планах сотрудничества в других областях, всё же она упоминалась. По словам Волкогонова, Ельцин заверил, что «ряд центров и программ, связанных с этой задачей, уже закрыты», и пообещал, что с 1992 года «из бюджета не будут выделяться средства на эту программу».[805]

***

Сергей Попов, занимавшийся смелыми генетическими экспериментами в «Векторе» и Оболенске, чувствовал, что угодил в тупик. Его не интересовала продажа знаний. Он просто хотел справиться с трудностями. «Когда всё стало рушиться, — говорил он, — люди начали продавать всё, что было в лабораториях. В итоге наши лаборатории оказались практически пустыми. Всё, что у нас было — реагенты, оборудование, — было продано».

Его друг из Кембриджа Майкл Гейт прислал ему заявку на исследовательскую стипендию в Англии. Попов аккуратно заполнил бумаги. В резюме он указал, что в Оболенске, в числе прочего, он занимался «микробиологией патогенов», но иных подробностей приводить не стал. Он обозначил себя как «заведующего отделом», где выполнялись работы по «рекомбинантным белкам», и умолчал о том, что занимался генной инженерией микробов в военных целях. Попов беспокоился что если отправит заявку из Оболенска, то КГБ перехватит её, так что он поехал в Москву и послал её с главпочтамта. Письмо дошло до адресата, а затем Гейт сообщил новости: Попова ждёт грант Королевского общества.

На выезд из страны — даже временный — Попову нужно было разрешение КГБ. Он сказал директору института в Оболенске Уракову, что получил грант Королевского общества и едет в Англию, «чтобы установить контакты» для возможных коммерческих сделок. Попов знал, что Ураков хочет отправить своего сына за пределы страны. Когда Попов пообещал помочь с этим, директор не стал ему отказывать. Ураков обратился к главному офицеру КГБ в своей организации: «Можем мы его отпустить?»

Человек из КГБ кивнул. Попову выдали документы.[806]

***

Канатжан Алибеков решил уволиться из армии после поездки в США в декабре 1991 года. «Последней каплей», но его словам, стал десятистраничный «отчёт» о визите, подготовленным шефом «Биопрепарата» Калининым и приложенный к отчёту Алибекова. В документе Калинина была ложь: поездка якобы «подтвердила, что в Америке по-прежнему существует программа наступательных вооружений». Теперь Алибеков понимал, что генералы надеялись продолжить разработки, несмотря даже на распад СССР и открытие, что у США такой программы нет. 13 января 1992 года Алибеков передал Калинину рапорт об увольнении.

«Я жил в стране под названием Советский Союз, — вспоминал Алибеков сказанное им. — Я верно ей служил, но её больше нет. Так что я свободен». Калинин разозлился, они поссорились. Калинин обвинил Алибекова в предательстве, Алибеков вспоминал: он вышел из кабинета Калинина, в здании было тихо. Он отправился в отдел кадров, сдал свой пропуск и забрал вещи. Калинина он больше не видел.[807]

***

Ельцин рассказал Бушу правду о советской программе по разработке биологического оружия, но военные в Москве всю правду говорить не торопились. Вроде бы Ельцин, наконец, выложил всё начистоту; но на деле произошло нечто иное.

Ельцин вернулся на родину в феврале 1992 года и учредил правительственный комитет, чтобы проконтролировать ликвидацию химического и биологического оружия. При этом по непонятным причинам он поставил во главе комитета двух генералов, представителей «старой гвардии». Председателем стал Анатолий Кунцевич, генерал-лейтенант в отставке, который посвятил жизнь химическому оружию. Генерал Валентин Евстигнеев, начальник 13-го Главного управления министерства обороны, в ведении которого находилось биологическое оружие, был назначен заместителем председателя. Десять лет Кунцевич возглавлял полигон в Шиханах, где в 1987 году журналистам и международным экспертам показывали образцы химического оружия. Евстигнеев лично отвечал за программу по разработке биологического оружия, в ходе которой в орудие превращались патогены из лабораторий «Биопрепарата».

Ельцин назначил людей из прошлого ответственными за будущее. Он был революционером и популистом. Он любил эффектные выступления, но заниматься тяжёлой управленческой работой предоставлял другим. Принимая американского и британского послов 4 апреля 1992 года, он выглядел уверенным в себе и был откровенным. Вот что Брейтвейт записал во время встречи:

«Ельцин говорит, что он твёрдо намерен исполнить обещание данное премьер-министру в январе. Он уже отправил в отставку ответственного за программу генерала, планирует закрыть производства и испытательные полигоны и провести переподготовку учёных. Я замечаю, что донимал этим предыдущее правительство ещё два года назад, но ничего не произошло… Ельцин говорит с ухмылкой, что у него было множество проблем с генералами, но им против него трудно выстоять».[808]

Однако генералы устояли. 15 апреля 1992 года для России наступала важная дата — срок раскрытия для ООН информации о предыдущей работе по программе наступательных биологических вооружений. Все стороны Конвенции о биологическом оружии 1972 года — включая Советский Союз — договорились подготовить к этой дате полные декларации в качестве меры по укреплению доверия.[809] Всего за четыре дня до даты Ельцин подписал указ № 390, признающий незаконной любую работу над биологическим оружием, нарушающую конвенцию. Ельцин дал своему комитету указание: в течение месяца подготовить меры по укреплению открытости, доверия и расширению международного сотрудничества в рамках конвенции.[810] Но затем Россия не предоставила в срок информацию в ООН. 22 апреля британского дипломата вызвали в МИД и предложили ему ознакомиться с проектом российской декларации. Прочитав проект, Брейтвейт был удовлетворён тем, что там признавалось наличие программы наступательных биологических вооружений с 1946 года по март 1992 года. «Сейчас программа закрыта президентским указом, и объекты будут доступны для инспекции. По крайней мере, это то, на что мы могли надеяться», — записал Брейтвейт в дневнике. В то же время он беспокоился, что эксперты в Лондоне и Вашингтоне «найдут лазейки, написанные мелким шрифтом».[811]

Пробелы в декларации были огромны: там не упоминались ни «Биопрепарат», ни вспышка сибирской язвы в Свердловске, ни генные эксперименты. Генералы девальвировали Ельцинское обещание полной открытости.[812] 5 мая Брейтвейт и американский дипломат Джеймс Коллинз направили в российский МИД протесты в частном порядке. 7 мая Брейтвейт вновь стал донимать одного из кремлёвских чиновников вопросами о биологическом оружии. Согласно записям Брейтвейта, чиновник признался, что у Ельцина были трудности «из-за уровня секретности» программы и «ряда фанатиков, лично заинтересованных в её продолжении».[813]

Двадцать седьмого мая Ельцин сделал ещё один шаг в сторону открытости, дав интервью «Комсомольской правде». Интервьюер отметил, что Ельцин знал о разработке биологического оружия в Свердловске, но заговорил об этом только недавно. Почему? «Во-первых, — ответил Ельцин, — меня об этом никто не спрашивал. И, во-вторых, когда я выяснил, что такая работа ведётся, я нанёс визит Андропову… когда произошла вспышка сибирской язвы, в официальном заключении утверждалось, что её переносила какая-то собака, но потом КГБ признал, что причиной были наши военные разработки».[814]

Слова Ельцина — «причиной были наши военные разработки» — это почти официальное признание советского и российского руководства того, что в эпидемии были виноваты военные.

Выступая 17 июня на совместной сессии палат американского конгресса, Ельцин снова недвусмысленно заявил: «Мы твёрдо решили больше не лгать. Обмана больше не будет. Никогда». Это, по его словам, касалось и экспериментов с биологическим оружием.[815] После обсуждения на саммите Ельцин и Буш также объявили, что договорились о ещё более серьёзном сокращении стратегических ядерных вооружений.

Однако, несмотря на обещание Ельцина, обман продолжался. Весной и в начале лета младший научный сотрудник из института, в котором работал Пасечник, начал передавать британцам секреты. Агенту присвоили кодовое имя «Xpaм Фортуны». Британцев встревожили его слова о том, что программа биологического оружия продолжалась даже после того как Ельцин пообещал ее закрыть. Перебежчик сказал, что старый институт Пасечника — НИИ особо чистых биопрепаратов в Ленинграде, ныне Санкт-Петербурге, — продолжает работать над разновидностью возбудителя чумы Yersinia pestis устойчивого к антибиотикам. Более того, рассказывал перебежчик, весной разработка была закончена, и патоген готовили к полномасштабному производству, которое предполагалось наладить в Лахте. Учёный говорил, что была подготовлена легенда: производство якобы было предназначено для выпуска гражданской фармацевтической продукции. Опять выходило, что Ельцин не контролирует ситуацию.

Вопрос о честности России по поводу биологического оружия был важен не только потому, что нужно было установить прошлые нарушения международных договоров, но и потому, что от этого зависело будущее законопроекта Нанна-Лугара об устранении наследия холодной войны. Если бы оказалось, что Россия нарушает конвенцию о биологическом оружии, по нормам закона она не могла бы претендовать на деньги, выделяемые в рамках программы Нанна-Лугара. Деньги уже поступали, но критики воспользовались бы нарушением договора и завернули бы кран.

В июне российские чиновники предложили американцам и британцам три варианта их предполагаемой декларации для ООН. Кунцевич — генерал, которого Ельцин назначил следить за соблюдением договоренностей, — настаивал, что декларация соответствует всем юридическим требованиям. Но все три проекта были удручающе неполными. Американским чиновникам было ясно, что между русскими произошёл раскол: Ельцин не хотел иметь отношения к бактериологическому оружию, а его генералы защищали свою империю, как и в советские годы.[816]

На встречах в Лондоне 25 августа Дуглас Херд, министр иностранных дел Британии, и Лоренс Иглбергер, исполняющий обязанности госсекретаря США, выступили с ещё одним резким протестом по поводу биологического оружия. В ответ министр иностранных дел России Андрей Козырев — вкрадчивый кадровый дипломат, разделявший ельцинские идеалы, пригласил британских и американских чиновников приехать в Москву. Возможно, он надеялся, что если они выложат свои доказательства, это поможет Ельцину взять верх над своими генералами. Американцы приняли приглашение, также надеясь, что такая дипломатическая миссия поможет открыть какие-то двери. Делегацией США руководил опытный дипломат, заместитель госсекретаря Фрэнк Уиснер. Прибыв в МИД 10 сентября 1992 года, Уиснер представил педантичную аналитическую записку. Его выступление было одним из самых откровенных и мощных протестов, какие Запад когда-либо предъявлял Москве по поводу биологического оружия. Когда Уиснер начал рассказывать русским о том, что ему известно, в конференц-зале воцарились неуверенность и напряжённость. Кунцевича там не было, но присутствовал Евстигнеев, его заместитель.

Уиснер верно описал масштабные операции «Биопрепарата», исследования в области генной инженерии в Кольцове и Оболенске, а также важнейшую роль, которую институт Пасечника сыграл в подготовке механизма доставки патогенов. Уиснер выделил крупные производства, готовые приступить к действию, в том числе фабрику сибирской язвы в Степногорске — ни об одном из этих производств в проекте декларации не говорилось. Он указал на то, что противочумные институты оказывали помощь программе наступательных вооружений; об этой их роли власти молчали. Он также заявил, что официальные объяснения эпидемии в Свердловске — неправда.

Самый драматический момент презентации наступил, когда американец добрался до восьмой страницы, где была изложена информация, полученная от информатора «Храм Фортуны», о том, что работа над биологическим оружием продолжалась в течение прошлого года, в том числе и в те месяцы когда Ельцин был уже у власти.

«Мы располагаем данными о том, что Всесоюзный институт особо чистых биопрепаратов в Санкт-Петербурге занимается проектированием, оборудованием и наймом персонала на производство в Лахте, чтобы нарастить объёмы работы до уровня промышленного производства штамма чумы — специально сконструированного, устойчивого к холоду, высокой температуре и шестнадцати видам антибиотиков, — для наступательных задач».

Уиснер заверил, что Соединённые Штаты теперь знают, как именно СССР удалось скрыть работу над бактериологическим оружием в НИИ особо чистых препаратов, когда группа британских и американских экспертов впервые посетила его в 1991 году: «лишняя» информация была сокрыта; лаборатории очищены от следов чумы; сотрудникам, которые были в курсе дела, в тот день приказали не являться в институт; для записи всех разговоров были установлены микрофоны. После этого визита институт по-прежнему занимался усовершенствованием возбудителя чумы. В США, по словам Уиснера, были уверены в этом: «К весне этого года, согласно полученной нами информации, разработка была закончена и вопрос о пригодности к крупномасштабному производству был решён». Это делало проблему сверхострой: Уиснер обвинял русских в том, что они готовятся к производству оружия на основе суперчумы.

В «обвинительном акте» Уиснера были обозначены города, программы, институты и болезнетворные микробы, задействованные в советском проекте биологического оружия. Он надеялся, что такой подход поможет начать осторожно открывать запертые двери. Но российские чиновники даже не дрогнули. Они с каменными лицами слушали его презентацию и в ответ упорно повторяли, что у них нет биологического оружия. За столом был и генерал Евстигнеев. «Они не сдали ни на дюйм, находясь лицом к лицу с нами», — вспоминал Уиснер. Никто не признал, что российская декларация для ООН содержит пробелы. Когда встал вопрос об инциденте в Свердловске, Евстигнеев вновь придерживался легенды. Он ответил, что причиной могло быть заражённое мясо, и настаивал, что его источником не был Свердловск-19. Он также сказал, что «Биопрепарат» не имеет никакого отношения к программе наступательного бактериологического оружия.[817]

На следующий день Уиснер и российские чиновники достигли договорённостей о новом раунде инспекций с участием России, США и Великобритании, известных как «трёхстороннее соглашение». Русские вновь настаивали, что инспекции должны быть обоюдными, хотя именно Россия, а не Соединённые Штаты или Британия, нарушила конвенцию. Как и прежде, российские генералы пытались выиграть время. В 1991 году уже прошёл один раунд инспекций, который усугубил подозрения Запада в том, что Россия рассказывает не всё.

Если бы обвинения Уиснера были опубликованы, они бы вызвали по всему миру бурю требований о том, чтобы Россия немедленно закрыла все проекты. Но Уиснер предпочитал тайную дипломатию. «Мы пришли, не рассчитывая, что получим сразу целую буханку, а надеясь, что со временем нам удастся добиться хотя бы её половины, — говорил он. — Попытки вызвать общественное смятение, шок, конфронтацию ничего бы нам не дали; игра на внутренних противоречиях русских, подталкивание, продолжение работы были оптимальной стратегией».

О достижении трёхстороннего соглашения было объявлено на пресс-конференции в Москве 14 сентября 1992 года. Три страны подтвердили свою «приверженность полному соблюдению» Конвенции о биологическом оружии и «заявили о своём согласии, что биологическому оружию не место в вооружённых силах». Россия утверждала, что приняла меры «к устранению беспокойства по поводу соблюдения конвенции», в том числе «прекращение исследований в наступательной сфере», сокращение бюджета и закрытие учреждений. В заявлении говорилось, что Ельцин потребовал провести «ревизию» в НИИ особо чистых биопрепаратов в Санкт-Петербурге в ответ на «выражение беспокойства» со стороны США и Великобритании.

На пресс-конференции российские чиновники заверяли что всё в порядке. Замминистра иностранных дел Григорий Берденников, руководитель российской стороны на переговорах, сказал, что после ельцинского указа «деятельность, противоречащая конвенции, больше не ведётся в нашей стране». Евстигнеев отмёл все предположения о том, что в институте Пасечника работали над чумой — на самом деле это была якобы «вакцина против чумы у цыплят».

Новая Россия ещё не добилась полной открытости, и, по словам Уиснера, он понимал, что миссия не была полностью успешной: «Русские не сказали: “Ага! Вы нас поймали! Мы будем всё соблюдать”». Напротив, и в частных беседах, и в публичных заявлениях российские чиновники лгали.

***

Крах Советского Союза дал Мэттью Мезельсону, микробиологу из Гарварда, возможность исследовать причины вспышки сибирской язвы в Свердловске. ЦРУ консультировалось с ним по этому поводу в 1980 году, в 1986 году он ездил в Москву, а в 1988 году отвез советских чиновников в США, где они утверждали, что причина эпидемии — зараженное мясо. Но Мезельсону так и не дали побывать на месте событий.

Осенью 1991 года депутат из Свердловска Лариса Мишустина потребовала, чтобы Ельцин провел новое расследование. Мишустина представляла семьи погибших; она говорила, что они получили в виде компенсации всего по пятьдесят рублей, а военные по-прежнему отрицают свою ответственность за гибель людей. “Я думаю, вы не хуже меня знаете, что гибель семидесяти человек была следствием утечки бактериологического оружия”, — написала она Ельцину. После ее обращения, 6 декабря 1991 года, известный эколог Алексей Яблоков, которого Ельцин назначил своим советником по экологии и здравоохранению, подготовил справку о ситуации и отдельное письмо Ельцину, где говорил, что официальная версия не отражает правду о роли военных в этой истории. Без сомнений, писал Яблоков, эпидемия связана со Свердловском-19. Яблоков также сказал, что, по его данным, основные официальные документы по делу были уничтожены КГБ годом ранее.[818]

Когда Мезельсон услышал об интересе Яблокова к этой истории, он написал ему письмо — это было 22 января 1992 года — и предложил помощь в расследовании. 5 февраля Яблоков ответил: у него есть сомнения, “что после всех этих лет можно найти научные свидетельства” того, что случилось в Свердловске. Но Мезельсон настаивал. 23 марта Яблоков в ответе ему назвал эту историю “скелетом в шкафу”. Он писал: приехав в Свердловск, вы сможете только узнать слухи и посетить кладбище, где похоронены шестьдесят четыре человека”. Тем не менее Яблоков подготовил почву для визита и написал для Мезельсона пригласительные письма.

Мезельсон возглавил депутацию, в которую вошли специалист по медицинской социологии Джин Гиллемин и другие эксперты.[819] Они приехали в Свердловск (теперь город назывался Екатеринбургом) в июне 1992 года. Им удалось изучить слайды и образцы тканей жертв, спрятанные Гринбергом и Абрамовой в 1979 году. Два патологоанатома написали на основе сохранившихся материалов по 42 погибшим доклад, в котором была указана причина их гибели: «Пациенты умерли, вдохнув аэрозоль с В. Anthracis».[820]

Эксперты сделали несколько важных открытий. Депутат Мишустина получила в КГБ имена 64 людей, погибших во время эпидемии, и нашла одиннадцать выживших. Гиллемин с помощью коллег из Уральского госуниверситета проинтервьюировала родственников и друзей жертв, прошлась по улицам в зоне заражения, изучила памятники на кладбище и медицинские записи. На основе всего этого они с Мезельсоном составили карту мест, где жили и работали жертвы сибирской язвы в момент начала эпидемии. Они также нанесли на карту направление ветра 2 апреля 1972 года, опираясь на метеорологические данные. Картина была весьма красноречивой: большинство людей, заболевших сибирской язвой в те дни, работали и жили в узкой подветренной зоне, простирающейся примерно на 4,5 км на юг от Свердловска-19, или были там на военных учениях. А на протяжении ещё 40 км наблюдалась гибель овец и коров от сибирской язвы.

За десять с лишним лет до того, когда Мезельсона в первый раз пригласили на консультацию в ЦРУ, он записал свои вопросы: «Как много людей могли находиться в пределах эллипса, включающего объект и те места, где предположительно заболели первые пострадавшие? Многие ли из них заболели? Где живут или работают те, кто пострадал позднее?»

Теперь у него были ответы. Люди действительно находились внутри этого эллипса. Жертвы оказались в этом шлейфе выброса. Мезельсон, Гиллемин и их группа не попали в Свердловск-19 и не смогли выяснить точную причину эпидемии. Но они сорвали покров секретности, за который правительство США не могло проникнуть долгие годы официальных протестов в адрес советских и российских руководителей. Они нашли твёрдое доказательство того, что источником спор сибирской язвы было военное учреждение в Свердловске-19.[821]

***

Покинув «Биопрепарат», Алибеков какое-то время работал официальным представителем казахстанского банка в Москве. Но он чувствовал, что спецслужбы следят за каждым его шагом. «Я вскоре стал слышать в телефонной трубке щелчки и потрескивания всякий раз, как кому-то звонил», — говорил он.

В сентябре 1992 года Алибеков решил бежать в США. Он вступил в контакт с чиновником Минобороны, с которым познакомился во время инспекции американских объектов годом раньше. В сентябре он с семьёй покинул Россию, вначале поехав в третью страну, а затем в Соединённые Штаты. Он не был обычным перебежчиком, ведь Советский Союз уже распался, Россия начинала возрождаться. Но приезд Алибекова стал большой удачей для американской разведки. Это был самый высокопоставленный сотрудник «Биопрепарата», доставшийся противнику.[822]

Неделю или две спустя Сергей Попов тоже покинул Россию — навсегда. Перед покупкой авиабилета он обменял месячную зарплату на американскую валюту; теперь в бумажнике лежало четыре доллара. Билет он купил на собственные сбережения. В лондонском аэропорту Хитроу его не ждали агенты разведки. Они даже не проявили к нему интерес. 1 октября Попов получил стипендию приглашённого исследователя в лаборатории молекулярной биологии Кембриджского университета, где старшим научным сотрудником был Майкл Гейт. «У меня с собой ничего не было, только небольшой чемоданчик», — вспоминал он. Увидев, что у него нет денег, принимающая сторона предложила ему небольшой кредит. «Я не мог рассказать им, чем занимался раньше, — вспоминал Попов. — И намерений таких у меня не было». Попов знал о поступке Пасечника, но себя в роли перебежчика он не видел: «Я никогда не задумывался о бегстве и сдаче секретов. Я намеревался начать жизнь сначала».

***

В ноябре появились первые результаты «трёхстороннего соглашения» — начался новый раунд инспекций. Их целью был НИИ особо чистых биологических препаратов, где Пасечник был директором и где, как боялись британцы и американцы, Россия готовилась производить суперчуму. Кунцевич, главный Уполномоченный Ельцина по вопросам химического и биологического оружия, назначил «комиссию по расследованию», которая заседала в институте с 18 по 21 ноября 1992 года. Туда пригласили и группу британских и американских наблюдателей, но те вскоре поняли, что всё это мероприятие — «жалкая попытка надувательства», как вспоминал один из них. Российские участники комиссии, сотрудники «Биопрепарата», Минздрава и Минобороны, в основном сидели и молчали. Вместо того, чтобы искать правду, они заявили, что работа над биологическим оружием не ведётся, а директор института сказал что никогда и не велась. Это было смешно, учитывая что Пасечник занимался новаторскими разработками в этой области и рассказал о них британцам. Среди участников делегации был Кристофер Дэвис, один из людей, допрашивавших Пасечника. Дэвид Келли, британский микробиолог, вспоминал потом, что «вопросы, по сути, задавали только американские и британские наблюдатели», а не члены комиссии от России.

Во время ноябрьской инспекции наблюдатели снова — как и в 1991 году, когда Алибеков неуклюже пытался скрыть улики, — обследовали три здания института. И опять американцы и британцы — в этот раз в сопровождении российских членов комиссии — заметили большую динамическую камеру для испытаний аэрозоля. Это был очевидный признак работы над биологическим оружием. Гости спросили о ней и не получили убедительных ответов. Они также увидели машину Пасечника для размалывания бактерий, предназначенную для производства частиц определённого размера без повреждения микробов. Этого российская сторона также не могла объяснить. «Ревизия» была закончена, русские не сдались. Их отрицания усилили подозрения американцев и британцев.[823]

Трёхсторонний процесс шёл мучительно медленно. На следующем этапе инспекций, в октябре 1993 года, ещё одна группа американских и британских экспертов прибыла во Всесоюзный НИИ ветеринарной вирусологии в Покрове, в 98 км к востоку от Москвы. Среди них был Келли. Поездка в Покров возродила его подозрения, что масштабную советскую — а теперь и российскую — программу биологического оружия увидеть нетрудно, стоит копнуть чуть глубже. Хотя российские чиновники настаивали, что в Покрове производятся вакцины, Келли видел красноречивые признаки работы над биологическим оружием. «Там были бункеры, укреплённые против ядерного взрыва, и инкубаторы на тысячи яиц — их используют как среду для выращивания вируса оспы», — рассказывал он. Келли видел, что производственные мощности в Покрове куда серьёзнее, чем требовались для работы над вакцинами, а укреплённые бункеры явно намекали на то, что всё это учреждение готовилось к военной мобилизации. Но российская сторона придерживалась истории о вакцинах и уклонялась от вопросов о прошлом. Дочернее предприятие института в Покрове гостям увидеть не позволили.[824]

К концу 1993 года аналитики в США и Британии всё больше тревожились о том, что российская программа биологического оружия продолжается, теперь уже в нарушение ельцинских указов. В одном секретном докладе разведки приводилась фраза самого Ельцина, что в трёх учреждениях, несмотря на его указ, идёт работа над биологическим оружием. В том же году спецслужбы США тщательно допросили Алибекова.

Осенью США подготовили обзор ситуации и проанализировали доказательства. Этот обзор вошёл в совершенно секретный доклад национальной разведки, где были сведены воедино данные из множества разных источников.

Вскоре после передачи доклада правительству США он попал в руки Олдрича Эймса, который всё ещё работал в ЦРУ и шпионил в пользу России. Последняя встреча Эймса с русскими состоялась 1 ноября 1993 года в колумбийской столице Боготе. Согласно одному источнику, в тот момент или вскоре после этого он передал кураторам доклад национальной разведки, описывающий то, что Соединённые Штаты знали о биологическом оружии Кремля, в том числе местоположение объектов. Если России нужно было принять ещё более эффективные меры по сокрытию программы бактериологического оружия, то Эймс протянул им руку помощи: в докладе было перечислено всё, что известно американцам.

С тех пор визиты в российские лаборатории надолго прекратились. В 1994 году в трёхстороннем процессе произошла заминка: российские чиновники потребовали организовать две поездки в учреждения американского фармацевтического гиганта «Пфайзер», а компания этому сопротивлялась. В конце концов под давлением Белого дома она согласилась. Русские также потребовали визита на объект в Виго, штат Индиана — там в конце Второй мировой войны построили производство для культивации сибирской язвы и конвейер для бомб. Теперь объект был заброшен, и, как выразился Келли, «археологические свидетельства явно указывали на то, что там техника 1940-х годов». После этого трёхсторонний процесс замедлился.

***

Седьмого апреля 1994 года Ельцин уволил Кунцевича — генерала, которого в 1992 году назначил главой комитета по химическому и биологическому оружию. {Кунцевич Анатолии Демьянович (1934–2002) — генерал-лейтенант. Специалист в области прикладной и органической химии, академик АН СССР. — Прим. ред.}. Пресс-служба Кремля сообщила, что Кунцевич был отправлен в отставку из-за «однократного грубого нарушения должностных обязанностей». В то время подробности не разглашались, хотя они всплыли в следующем году, когда Кунцевич баллотировался в Госдуму от ультранационалистической партии Владимира Жириновского. Российские чиновники объявили, что в отношении Кунцевича возбуждено уголовное дело: его обвиняли в организации незаконной поставки около 800 кг реагентов, используемых в производстве нервно-паралитического газа, в Сирию и в планировании ещё более крупных поставок. В России дело Кунцевича так и не было доведено до конца. Он утверждал, что стал жертвой интриг. Однако Соединённые Штаты сочли обвинения достаточно серьёзными, чтобы подвергнуть Кунцевича санкциям[825] за предоставление помощи Сирии и её программе по разработке химического оружия. {В 2004 году санкции были сняты. — Прим. ред.}.

Человек, которому по долгу службы следовало охранять оружие холодной войны от посягательств, занимался его распространением.