Послесловие Минное поле

Конфликты начала 90-х зарождались и проходили в разных условиях, однако для большинства из них можно вычленить некие общие тенденции.

Советский Союз сам вырастил собственных могильщиков. В подавляющем большинстве случаев сепаратизм имел две опоры. Во-первых, это национальная бюрократия. Именно коммунистические партии союзных республик дали кадры для будущих государств. Обратившись к списку первых президентов постсоветских республик, мы обнаружим, что, как правило, новые страны возглавили выходцы из советской номенклатуры. Путь к президентству Бориса Ельцина, опытного аппаратчика, начавшего политическую карьеру задолго до перестройки, широко известен. Познакомившись с биографиями других постсоветских политиков, мы опять-таки обнаружим, что почти все они — представители старой номенклатуры. Так, Аяз Муталибов, первый президент Азербайджана, — член Политбюро ЦК КПСС. Президент Молдавии Мирча Снегур в 80-е годы был секретарем ЦК компартии Молдавии. Одиннадцать из пятнадцати президентов независимых республик благополучно делали партийную карьеру, прежде чем внезапно обнаружить в себе пробудившиеся национальные чувства. Особенно смехотворное впечатление производит первый президент Украины Леонид Кравчук, который, прежде чем возглавить независимую республику, ведал вопросами идеологии в местной компартии. Первый президент Литвы Альгирдас Бразаускас с 1965 года занимал высокие должности в советской администрации.

Вторым источником кадров для молодых республик стала национальная — и националистически настроенная — интеллигенция. Из нее вышли четверо из первых президентов новых республик — это были национальные лидеры Армении, Белоруссии, Грузии и Эстонии. Однако не стоит думать, что ее роль была ниже, чем у партийных кадров. Именно национальные интеллигенции обычно занимались идеологическим обоснованием национальных революций, именно они занимались тем, что сейчас назвали бы нацбилдингом. Интеллигентская фронда была необходима бюрократии как раз для идеологического оформления своих претензий. Сами национально ориентированные интеллигенты, как правило, слабо разбирались в тонкостях управления и руководить страной в текущем режиме не умели. А вот симбиоз аппаратчиков и диссидентов позволял создавать новые страны буквально «под ключ».

Тем не менее само по себе наличие новых элит вовсе не означало, что они окажутся разумными и дееспособными. Благодаря сочетанию разнообразных факторов многие республики сумели пережить первые десятилетия независимости довольно благополучно. Эстония, Латвия и Литва превратились из самых благоустроенных советских республик в наименее благоустроенные европейские, но это, пожалуй, можно назвать даже успехом. Не блестяще, но вполне сносно обстояли и обстоят дела у Белоруссии. Да, ее сложно назвать образцом для подражания, но состояние «бедненько, но чистенько» — это далеко не худшее, что может произойти со страной.

Однако для многих других бывших советских республик события пошли по катастрофическому сценарию.

После распада СССР почти все новообразования на его руинах столкнулись с тем фактом, что на их новой территории живут какие-то национальные и/или религиозные меньшинства. Перед всеми новыми национальными элитами встал примерно одинаковый вызов. Во многих из этих стран самое многочисленное меньшинство составили русские, в других это были народы, включенные ранее в состав имперских губерний и советских республик чисто административным решением. Армяне в Азербайджане (Карабах), абхазы и осетины в Грузии, русские в странах Балтии, на Украине и в Молдавии оказались в сходном положении. Множество малочисленных народов оставалось и в составе самой России. Такие национальные меньшинства становились проблемой для страны. Зачастую они отличались не только языком или верой, но и самим укладом жизни, как это было, например, в Приднестровье, где славяне населяли к тому же самый промышленно развитый район. Но при умелом руководстве эти люди могли принести огромную пользу своим новым странам.

Почти все республики, возникшие на обломках Советского Союза, провалили экзамен на способность к компромиссу с собственными малыми народами. Чаще всего никто не хотел или не мог идти на уступки. С одной стороны, было очень сложно сделать так, чтобы война все-таки не состоялась в Карабахе, поскольку на армян и азербайджанцев давили груз предшествующей истории и местная специфика. Однако на берегах Днестра или в Грузии ничего подобного не было и война не выглядела предопределенной. И все же хоть сколько-то гуманное разрешение вопроса скорее было радостным исключением, чем правилом. Гораздо чаще никакой склонности к компромиссу никто не являл. Попытка силой подчинить меньшинства не обязательно приводила к войне. Так, в странах Балтии, несмотря на такую же, как и в других республиках, общую линию, было пролито совсем немного крови. Судя по всему, очень многое зависело от человеческого фактора, и если бы такой же, как на Днестре, уровень самоорганизации оказался у русских Прибалтики, то судьбу Степанакерта и Бендер могла разделить, к примеру, Нарва. Война в Прибалтике не состоялась также и в силу смягчающего нравы более высокого уровня жизни. О большей же мудрости местных политиков говорить не приходится. В сущности, Эстонии, Латвии и Литве повезло.

Перед самими меньшинствами тоже стояли очень серьезные вызовы. После неожиданного краха привычного мира они оказались перед нехитрым выбором. Предстояло либо мимикрировать, превращаться в образцовых граждан страны пребывания, либо уезжать, либо поднимать восстание. Из Средней Азии русскоязычные по большей части уехали, в Прибалтике они по большей части растворились в основной массе населения. Однако в Абхазии, Южной Осетии, Карабахе, Приднестровье народы, представляющие меньшинство, по тем или иным причинам решили защищаться и силой оружия отстаивать свою самостоятельность и свои права. С запозданием, но эта же проблема настигла Украину: события 2014 года стали не результатом каких-то совершенно уникальных событий или следствием происков России. Это детонировали мины, заложенные еще на рубеже 80-х и 90-х годов.

Войны на территории бывшего СССР в огромной степени были вызваны неспособностью новых элит решать хоть сколько-нибудь сложные задачи. Говоря без обиняков, в большинстве случаев лидеры новых держав продемонстрировали поражающий воображение инфантилизм и узкий взгляд на вещи. Вопрос «а как отреагируют на наши действия?» просто не посещал головы правителей. Конечно, здесь невозможно вывести универсальную закономерность. Дискриминация новых сограждан могла по тем или иным причинам и сойти с рук, как произошло в Прибалтике. Однако она могла вылиться и в кровавое противостояние и в конечном счете — в потерю страной значительных территорий и человеческих жизней. Именно так произошло в Грузии, Азербайджане и Молдове, а много позднее — в Крыму и на Донбассе. Но во всех случаях пострадавшие почему-то винили Россию. Иногда это принимало и вовсе гротескные формы: например, претензии к РФ имеют и армянские, и азербайджанские националисты — за помощь, разумеется, противоположной стороне. Понятно, что такое объяснение только экономило интеллектуальные усилия и позволяло упиваться своим моральным превосходством (не очевидным, правда, никому за пределами родных границ). Разрешению практических проблем подобный стиль мышления, конечно, нимало не способствовал.

Другой типичный сценарий предполагал раскол этих самых новых элит. В такой логике развивались события и в Грузии — во время борьбы звиадистов и сторонников Госсовета, и в Таджикистане. Подобные мотивы прослеживаются и во внутренней смуте в Азербайджане, хотя здесь Алиеву удалось разрешить конфликт в свою пользу, причем быстро и сравнительно бескровно. В этой же малопочтенной компании оказалась и Россия. В целом надо отметить, что такие войны велись менее кроваво (исключение составил Таджикистан), чем те, что развились на этнической почве.

Характерно, что прямых противостояний между государствами, по сути, не было, и даже во время войны в Карабахе Армения не считалась стороной конфликта. Театр военных действий всегда исчерпывался территорией, формально принадлежащей какому-то одному государству.

Во многих из этих войн само формирование вооруженных сил происходило на лету, почти всегда — с использованием арсеналов советских силовых ведомств, но далеко не всегда — их структур. Часто основой новой армии становились кадры милиции (ОПОН Молдовы и Азербайджана) и военизированные отряды местных националистов («Барсуки» в Молдове, отряды «Мхедриони» в Грузии).

В общей сложности, по подсчетам современного исследователя Владимира Мукомеля,[94] в военных конфликтах на руинах СССР погибли до 100 тысяч человек. В масштабах 250-миллионного Советского Союза это, кажется, сравнительно немного. Однако эти подсчеты страдают очевидной неполнотой. Так, потери в Чеченской войне даны только с 1994 года, в то время как фактически боевые действия начались значительно раньше, поименные списки погибших в Приднестровье содержат больше фамилий, чем указано в этом исследовании (при том, что и они, вероятно, неполны). Зачастую стороны вообще не вели точных подсчетов потерь. Огромную часть военных формирований сторон во всех случаях составляли разнообразные иррегулярные подразделения, часто обладавшие нулевым уровнем дисциплины и учета.

Кроме того, в исследовании зафиксированы результаты только непосредственной гибели в результате применения оружия или чрезвычайных лишений во время войны. Косвенные потери, вероятнее всего, были значительно выше. К тому же до пяти миллионов человек превратились в беженцев и вынужденных переселенцев. Печальный антирекорд здесь принадлежит армянско-азербайджанской войне за Карабах (более двух миллионов человек). Наконец, эти потери, разумеется, не распределялись равномерно по территории СССР. Для России или тем более всего постсоветского пространства гибель тысячи или двух тысяч человек — это трагедия, но остальная страна может разве что сопереживать, привычный ритм жизни не нарушается. Однако для южных осетин гибель полутора тысяч соплеменников — чудовищная катастрофа, коллективная травма на всю жизнь, учитывая, что в республике жило всего 100 тысяч человек. В Бендерах за время штурма города правительственными войсками Молдавии погибло от 200 до 500 человек — из 138 тысяч, живших там на момент распада СССР.

В этих конфликтах роль России была различной, причем остается только удивляться, насколько непохожи были результаты усилий Российской Федерации в разных концах бывшего Союза и на собственной территории. Безусловным успехом стало спасение Таджикистана от превращения его либо в радикальную теократию, либо, напротив, в выморочную территорию, которой правят полевые командиры. Можно назвать успехом и миротворческие операции в Приднестровье и Грузии. Хотя они только зафиксировали уже сложившееся положение, но, безусловно, деятельность российских политиков и военных серьезно уменьшила количество смертей в этих горячих точках. Усилия России однозначно способствовали и заморозке карабахской проблемы — продолжение войны в Закавказье могло привести только к грандиозному умножению числа жертв без практического результата, и московская дипломатия, безусловно, может записать себе в актив хотя бы прекращение резни.

Однако при этом российская политика феноменальным образом провалилась на собственных территориях. Для начала, политические элиты РФ не смогли предотвратить внутренний вооруженный конфликт между ветвями власти. Побоище, устроенное в центре Москвы, принесло лидерам обеих сторон только позор и заложило пороки нашей политической системы, сказывающиеся до сих пор.

Не достойно добрых слов и разрешение конфликта в Северной Осетии. Фактически здесь федеральный центр вообще выступил в роли пассивного наблюдателя чужой вооруженной борьбы, причем одна из сторон сумела использовать Россию — ядерную державу и крупнейшее государство мира — в своих узких интересах борьбы за несколько деревень. Но наиболее позорным образом развивались события в Чечне. Здесь последовательно принимались наихудшие решения, и в конечном счете никто, кроме Кремля, не виноват в том, что Дудаев сумел превратиться из мелкого горлопана в лидера воинственной и крайне жестокой вооруженной группировки, а чеченский вопрос стал наиболее болезненной проблемой России на десятилетия вперед.

Однако здесь мы должны сказать пару слов в оправдание центральным властям. Россия в начале 90-х годов оказалась перед острейшим вызовом. «Парад суверенитетов» продолжался уже в самой РСФСР, и в течение примерно десятилетия государству грозил дальнейший распад. В конце концов интригами и посулами удалось сохранить в составе страны практически все национальные республики и остановить дробление. Чечня стала самым страшным срывом российской национальной политики, но остается только гадать, что могло произойти, если, к примеру, центробежные тенденции взяли бы верх в Татарстане или Башкирии. Вооруженный конфликт в Поволжье означал бы грандиозную катастрофу и для самих национальных республик, и для самой России. Точно так же грандиозную катастрофу означало бы расширение конфликта на Северном Кавказе за пределы Чечни. В реальности это произошло уже значительно позднее, и по чеченскому сценарию события в целом не пошли.

Конфликты, носившие исключительно политический характер, были разрешены довольно быстро. Звиадистское движение умерло вместе со своим лидером, в России законодательная власть оказалась в целом лишена самостоятельной роли. Однако этнические конфликты, напротив, удалось только заморозить. Карта постсоветского пространства покрыта непризнанными государствами: Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Арцах. В наше время к ним добавились Донецкая и Луганская республики на востоке Украины, кроме того, возник территориальный спор из-за Крыма. Во всех случаях Россия является основным гарантом безопасности для этих новообразований, однако ни одна из новых республик международным сообществом не признана, и сворачивание активности России, скорее всего, приведет к расконсервации этих войн и конфликтов. К тому же замороженные противостояния (особенно в Карабахе) часто в принципе не могут быть разрешены так, чтобы это всех удовлетворило. Армения и Азербайджан ни при каких условиях не могут пойти на компромисс. Точно так же недостижимо соглашение по поводу повстанческих республик Грузии, особенно после Пятидневной войны в Южной Осетии, разбередившей все старые раны. Разрешением конфликта в этих случаях может стать только полный разгром одной из сторон и навязывание воли победителя под дулом пистолета, что, безусловно, не будет иметь ничего общего ни с человечностью, ни со справедливостью.

Какие бы проблемы ни терзали поздний Советский Союз, приходится признать, что его распад принес море страданий миллионам людей. Но главное — выход из многих постсоветских кризисов не виден даже сейчас, через четверть века после повсеместного спуска красных знамен. СССР давно не существует, но, как ни парадоксально, его распад продолжается.