Глава 16. Возвращение героя домой

Мы потеряли Чехословакию. Мы потеряли Финляндию. Норвегия под угрозой. Когда Берлин падет, следующей будет Западная Германия… Если мы намереваемся… уберечь Европу от коммунизма, мы не должны сходить с места… Если Америка этого не понимает, если еще не знает, что жребий брошен, то коммунизм будет не остановить. Я полагаю, что мы должны стоять намертво, как того требует демократическое будущее.

Генерал Люсиус Клей, объясняя вышестоящим начальникам, почему Соединенные Штаты должны оставаться в Берлине, 10 апреля 1948 года

Почему никто не хочет написать книгу о правительстве, которое не проявило себя ничем, кроме череды бедствий?

Президент Кеннеди – журналисту Эли Абелю в ответ на просьбу написать книгу о его президентстве, 22 сентября 1961 года

Аэропорт Темпельхоф, Западный Берлин

Триумфальное возвращение генерала Люсиуса Д. Клея пришлось на жаркий и солнечный сентябрьский день – нехарактерная погода для этого времени года.

Бесчисленные берлинские уличные кафе, которые обычно уже закрывали в это время, опять заполнили своими столиками тротуары. Берлинский зоопарк сообщил о рекордном количестве посетителей. Парусные лодки, подгоняемые слабым ветерком, скользили по озеру Ванзее, вдоль реки Хафель и по Грибницкому каналу. Военные годы, разделение города и теперь стена только усилили желание берлинцев наслаждаться каждым счастливым моментом.

Но, вообще-то говоря, приподнятое настроение Западного Берлина объяснялось скорее появлением генерала Клея, а не хорошей погодой. Жители сочли решение президента Кеннеди назначить Клея своим «личным представителем» в их городе убедительным доказательством того, что Америка по-прежнему полна решимости защищать свободу Западного Берлина. Берлинцы сделали вывод, что такой человек, как Клей, никогда бы не согласился на эту работу, если бы не был уверен, что Кеннеди действительно готов противостоять Советам.

В 1948 году Клей, военный губернатор американской зоны в Германии, стал немецким народным героем за организацию и осуществление, вместе с британцами, воздушного моста, который спас жителей Западного Берлина от выбора между голодной смертью и властью коммунистов. Его трехсотдвадцатичетырехдневная операция имела особое значение еще и потому, что прошло всего три года с тех пор, как Соединенные Штаты и их союзники одержали победу над нацистской Германией. В то время еще не было полной уверенности в том, станут ли американцы рисковать своими жизнями и богатством ради безопасности в Европе, не говоря уже о половине бывшей гитлеровской столицы, незащищенном острове, окруженном со всех сторон коммунистической территорией.

Берлинцы до сих пор с удовольствием вспоминали «конфетные бомбардировщики» Клея. В истории крайне редки случаи такого опасного и успешного предприятия по оказанию гуманитарной помощи побежденному противнику. Отцы города назвали один из самых широких и длинных городских бульваров именем человека, совершившего этот подвиг, – Клей-аллее в районе Далем.

Уверенность Клея в необходимости защищать свободу Западного Берлина основывалась на убеждении, о чем он сообщил вышестоящим начальникам, что для поддержания репутации Америки нет более важного места на планете. «Мы потеряли Чехословакию. Мы потеряли Финляндию. Норвегия под угрозой. Когда Берлин падет, следующей будет Западная Германия… Если мы намереваемся… уберечь Европу от коммунизма, мы не должны сходить с места… Если Америка этого не понимает, если еще не знает, что жребий брошен, то коммунизм будет не остановить. Я полагаю, что мы должны стоять намертво, как того требует демократическое будущее».

Во всем этом был только один изъян: побуждения Клея согласиться занять новую должность были более благородными, чем причины, по которым Кеннеди предложил ему эту должность.

Для Клея это был шанс вернуться на основное поле боя холодной войны в очередной исторический момент, когда его действия опять могли стать решающими. Для Кеннеди отправка Клея в Берлин больше имела отношение к внутренней политике и поддержанию репутации.

Назначение Клея могло помочь в нейтрализации консервативных критиков Кеннеди, поскольку отставной генерал был не только героем Берлина, но и американцем и республиканцем. Клей сыграл важную роль в том, что Эйзенхауэр согласился баллотироваться на пост президента, а затем принимал активное участие в его избирательной кампании. Кроме того, удержание Клея «под боком» минимизировало опасность язвительной критики с его стороны в адрес президента.

Нерешительность Кеннеди в отношении того, сколько власти он может дать Клею в Берлине, подчеркнула его двойственное отношение к тому, как лучше всего противостоять Хрущеву. Хотя Кеннеди сделал Клея единственным американцем в Берлине, имевшим прямую линию связи с президентом, он, однако, не был наделен никакими реальными полномочиями.

Кеннеди даже написал Клею письмо с инструкциями, существенно сузив широкие полномочия, которые первоначально предоставил генералу, чтобы он «целиком и полностью отвечал за все решения по Берлину». Президент принес Клею извинения за внесенные изменения: «Я сожалею относительно этого письма, мне не нравятся внесенные изменения, я был за первоначальный вариант, но это мнение Государственного департамента».

Клею ничего не оставалось, как согласиться, поскольку он уже ушел с хорошо оплачиваемой работы в качестве главы «Континентал Кэнкомпани» (компания по производству металлических контейнеров). Этот преданный солдат ответил президенту: «Поскольку ситуация в Берлине будет только осложняться, не имеет значения, каким образом действовать… если для вас проще так, как вы написали в письме, то меня это устраивает». Они договорились, что Клей будет звонить президенту по всем важным вопросам.

Кеннеди опять старался устроиться с возможным комфортом в преддверии ухудшения и без того тяжелой ситуации. Он все больше боялся, что Хрущев может загнать его в такое положение, при котором он будет вынужден защищать Берлин с помощью ядерного оружия, но ни при каких обстоятельствах и ни в каком случае он не был готов развязать ядерную войну. Кеннеди не имел понятия, какую роль будет играть Клей в процессе принятия решений.

Трудное положение, в котором находился Кеннеди, никак не отразилось на его популярности. Согласно опросу общественного мнения, проведенному институтом Гэллапа [83], большинство американцев считали, что серия неудач в 1961 году не связана с плохим президентским руководством.

Рейтинг Кеннеди после предпринятой им неудачной попытки вторжения на Кубу в заливе Свиней достиг рекордной отметки в 83 процента. Только у Франклина Рузвельта после Перл-Харбора и у Гарри Трумэна после смерти Рузвельта были сопоставимые с Кеннеди показатели популярности.

Кеннеди, живо интересовавшийся результатами опроса общественного мнения, выяснил, что 64 процента американцев одобрят американское военное вмешательство в том случае, если Советы или восточные немцы блокируют доступ в Западный Берлин, и всего 19 процентов опрошенных против военного вмешательства. Более 60 процентов американцев считали, что начнется война, если Советы решат управлять Берлином.

С таким агрессивно настроенным электоратом выбор Клея добавил Кеннеди популярности. Что уж говорить о берлинцах, которые радовались Клею, словно гладиатору, вернувшемуся домой. С предангарной бетонированной площадки аэропорта Темпельхоф, связанного с его героическими делами в 1948 году, американские танки приветствовали Клея девятнадцатью залпами орудий. Западноберлинская элита собралась для встречи генерала в ангаре под огромным американским флагом, по обеим сторонам которого находились флаги Берлина. В отличие от Кеннеди Клей обращался ко всем жителям Берлина, а не только к западным берлинцам. Он сказал о «нашей решимости защищать свободу Берлина и его жителей… Я прибыл сюда с верой в наше дело и в мужество и стойкость берлинцев».

Зализывая раны после поражения на выборах, состоявшихся двумя днями ранее, бургомистр Западного Берлина Вилли Брандт встретил Клея во Франкфурте и эскортировал его в Берлин. Брандт был глубоко разочарован, потерпев поражение от канцлера Аденауэра, который в период предвыборной кампании запятнал его репутацию. Правда, Брандт тоже не остался в долгу. У его избирателей вызывали серьезную озабоченность преклонный возраст Аденауэра и его равнодушная реакция на закрытие берлинской границы. Христианские демократы Аденауэра остались самой многочисленной политической партией в стране, но сам канцлер утратил абсолютное большинство и ради своего политического выживания пошел на сделку с новыми партнерами по коалиции, свободными демократами.

Христианские демократы и их баварские партнеры потеряли 5 процентов голосов по сравнению с предыдущими выборами, получив в общей сложности 45,3 процента. Социал-демократы Брандта набрали на 4,5 процента больше, получив в общей сложности 36,2 процента голосов. Свободные демократы со своими 12,8 процента заняли третье место на политической арене Германии. Закрытие берлинской границы перестроило политику Германии, и Аденауэр уже не смог полностью возвратить утраченные позиции [84].

Брандт обратился к жителям Берлина с просьбой оказать Клею радушный прием, но их и не требовалось уговаривать. Сотни тысяч берлинцев стояли в два-три ряда вдоль всего десятимильного пути следования автомобиля, на котором ехал Клей. Дети, сидя на плечах отцов – свидетелей воздушного моста, размахивали маленькими американскими флажками. Многие бросали букеты цветов. Вскоре не только сидевший в машине Клей утопал в цветах, но и за машиной тянулся шлейф из цветов.

Согласно должностной инструкции Клей должен был «сообщать, рекомендовать и советовать». Однако с самого начала он стремился расширить свои полномочия и действовать как военный губернатор. Это привело к острым разногласиям с людьми, которые были категорически против его назначения, теми, которые опасались утратить власть в связи с появлением Клея. Это генерал Лорис Норстед, верховный главнокомандующий объединенными вооруженными силами НАТО (штаб в Париже); генерал Брюс Кларк, командующий силами США в Европе (штаб в Гейдельберге); Уолтер Доулинг, американский посол в Германии, в Бонне.

Клей возвестил, что его задача – в том, чтобы «продемонстрировать силу и решимость Соединенных Штатов» и заставить Советы признать ответственность каждого за свой сектор. Он собирался ясно дать понять, что четыре державы продолжают управлять Берлином, а не Восточной Германией, которую он считал марионеточным государством, какой она и была. Клей был в ужасе от того, что Соединенные Штаты и их союзники за прошедшие годы утратили многие права в Берлине, и был решительно настроен изменить эту тенденцию силой собственной воли.

Мартин Хилленбранд, сотрудник Государственного департамента, опасался, что Клей не понимает, насколько меньшую свободу для маневра он будет иметь в Берлине теперь, когда США утратили ядерную монополию. Однако только капитулянт мог думать, что Клей откажется от своих намерений. В 1948 году Клей организовал воздушный мост по собственной инициативе после того, как президент Трумэн отказался от первоначального плана направить войска для взятия штурмом автострады, чтобы вновь открыть доступ в Берлин. Благодаря разработанной Клеем системе в аэропорту Темпельхоф каждые три минуты приземлялись самолеты – новые С-54 и побитые войной С-47 – с продовольствием, углем, бензином, медикаментами и другими необходимыми городу предметами.

Неожиданный начальный успех Клея убедил президента Трумэна поддержать продолжение операции, несмотря на протесты со стороны чиновников Пентагона и Государственного департамента, которые были недовольны тем, что Клей может спровоцировать новую войну всего через три года после окончания Второй мировой войны. Так называемые военные эксперты заявили Клею, что воздушным путем не удастся оказать помощь двухмиллионному населению Берлина, поскольку потребуется ежедневно доставлять порядка четырех тысяч тонн груза. Это более чем в десять раз превышало размеры нацистского воздушного моста, организованного для снабжения попавшей в окружение под Сталинградом 6-й армии, операции, которая в конечном счете потерпела неудачу.

Клей бросил вызов противникам и победил. Наступал решающий момент в его жизни, и с той минуты, как он приземлится в Берлине в сентябре 1961 года, он будет информировать президента о каждом принятом решении.

Западный Берлин

Спустя месяц после закрытия границы строительные бригады стали заменять временные барьеры более труднопреодолимыми Todesstreifen – полосами смерти. Восточногерманские власти ежедневно отправляли так называемых добровольцев помогать рыть траншеи и очищать от деревьев и кустарников широкую нейтральную зону вдоль быстрорастущей стены.

Восточногерманская газета «Зонтаг» хвастливо сообщила, что на строительстве трудятся ученые, филологи, историки, врачи, режиссеры, журналисты, розничные торговцы. «Все заняты на строительстве стены», – с гордостью сообщалось в газете. Жители закладывали фундамент собственной тюрьмы. Каждую неделю несколько человек из числа этих «добровольцев», пользуясь тем, что находились рядом со стеной, предпринимали попытку сбежать. Самые яркие истории превратились в легенду.

Студент Института сельскохозяйственного машиностроения Альбрехт Петер Рос (ему было двадцать один год) начал готовить побег, работая в строительной бригаде у Бранденбургских ворот. Две его сестры уже жили в Западной Германии, и он хотел уехать к ним, а не строить стену, которая сделает это невозможным. Когда рабочие ушли на обед, Рос подошел к полицейскому, надзиравшему за работой, с просьбой разрешить ему отлучиться.

«Только ненадолго», – равнодушно ответил охранник.

Рос отошел к растущим неподалеку деревьям и сразу наткнулся на двух студентов, скрывавшихся за деревьями, – они тоже надеялись совершить побег. Втроем они рванули в западном направлении, Рос бежал первым. Он перебрался через канаву, пролез под ограждением, но зацепился за колючую проволоку. С помощью подбежавших студентов он отцепился и преодолел препятствие, а потом помог им перебраться. Эти трое, в порванной одежде, с многочисленными порезами, из которых текла кровь, с бешеной скоростью зигзагами бежали на Запад, боясь, что подошедшие сзади охранники откроют стрельбу.

Западноберлинский полицейский встретил их на свободной земле с бутылкой вина и бананами, которые Рос никогда до этого не то что не ел, но даже не видел.

Западноберлинские газеты ежедневно печатали на видном месте под кричащим заголовком подобные душераздирающие истории побегов. В газете, например, был напечатан рассказ о том, как двадцатичетырехлетний водитель на машине скорой помощи под пулеметным обстрелом прорвался через колючую проволоку на Принценштрассе. На фотографии улыбающийся водитель стоял рядом со своей пробитой пулями машиной. Рассказывалось о трех жителях Восточного Берлина, которые на шестисполовинойтонном грузовике попытались прорваться через ограждения на Бушештрассе, но пробили колеса, наехав на колючую проволоку. Остаток пути к свободе они преодолели бегом, уворачиваясь от выстрелов восточноберлинских полицейских. Западноберлинский полицейский с торжествующим видом перебросил их ключи через заграждение сотрудникам народной полиции.

Воскресенье для берлинцев было тем днем, когда вместе собирались члены семьи и друзья, но с закрытием границы берлинцы лишились этой возможности. Телефонная связь была прервана, и жители Западного и Восточного Берлина общались, стоя по обе стороны границы, на перронах и лестницах, многие с новорожденными на руках, чтобы показать их бабушкам и дедушкам, некоторые с плакатами, на которых большими жирными буквами были написаны любовные записки.

То, что казалось странным, быстро стало привычным. Западногерманские невесты и женихи в свадебных нарядах подходили как можно ближе к стене, чтобы их родственники с Востока могли поздравить их, помахав руками. В определенные дни к стене подходили дети, чтобы посмотреть на родителей и бабушек с дедушками, стоявших с другой стороны границы.

Восточногерманская полиция, уставшая от разъяренных жителей Западного Берлина, разгоняла их с помощью брандспойтов и слезоточивого газа у пограничных пунктов в районах Нойкёльн, Кройцберг и Целендорф.

Туристические автобусы знакомили жителей и гостей города с новейшими достопримечательностями: заложенная кирпичами церковь, заблокированный вход на кладбище, печальные люди за колючей проволокой – странные животные в сюрреалистическом зоопарке. Гид в одном из автобусов с туристами из Нидерландов сказал, что несколько человек из Восточного Берлина ночью совершат побег – еще один аспект нового образа жизни берлинцев.

Анклав Штайнштюккен, Западный Берлин

Генерал Клей сразу начал действовать, чтобы восточные немцы и Советы узнали о его появлении в Западной Германии.

В течение двух суток с момента приземления в Берлине он внимательнейшим образом изучал ситуацию, в которую попали около ста девяноста жителей Штайнштюккена, в общей сложности порядка сорока двух семей. В силу географических особенностей крошечный анклав западноберлинского района Целендорф – располагавшийся в юго-западном углу американского сектора – был отделен от Западного Берлина участком советской зоны. Единственный доступ – короткая извилистая дорога, которая контролировалась восточногерманской полицией.

В результате закрытия границы 13 августа уединенная деревня стала самым уязвимым местом Западного Берлина и, следовательно, Запада. Восточногерманская полиция окружила Штайнштюккен заграждениями из колючей проволоки, а позже добавила сторожевые башни и нейтральную зону шириной сто метров. Жители Штайнштюккена оказались отрезаны от внешнего мира; люди внутри этого замкнутого сообщества с растущим отчаянием думали о своем будущем.

Восточногерманские власти угрожали штурмом деревни, чтобы вернуть восточного немца, который нашел там убежище, и только тогда он понял, что оказался в ловушке. Ходили упорные слухи, что Ульбрихт заявил, что к концу года, если Запад не выкажет намерения защищать деревню, он заявит на нее права. Восточная Германия уже поступила так с некоторыми подобными частями территории Западного Берлина, но это были хотя бы ненаселенные территории – садовые участки и лесные массивы.

21 сентября за несколько минут до одиннадцати утра Клей, не ставя в известность относительно своих планов ни американское начальство, ни коммунистические власти, вылетел в Штайнштюккен на военном вертолете в сопровождении двух вертолетов для защиты с флангов. Он доставил жителям две вещи, в которых они нуждались: телевизор и надежду. Толпа окружила вертолет, как только он опустился на травянистое поле. Клей встретился с бургомистром в баре, где они за бутылкой вина обсудили, какой выход можно найти из создавшегося положения и как успокоить людей.

Генерал Клей провел в Штайнштюккене всего пятьдесят минут, но этого было достаточно, чтобы восточногерманская газета «Нойес Дойчланд» назвала его действия «воинственными». Британское посольство заявило протест Вашингтону – Клей слишком рискует ради столь незначительной выгоды.

На следующий день Клей, желая показать, что его не запугать, доставил на вертолете трех человек из военной полиции в Штайнштюккен, где они установили первый пограничный пост, который оставался в течение следующего десятилетия. Лейтенант военной полиции Верн Пайк прилетел в Штайнштюккен, чтобы помочь оборудовать командный пункт в цокольном этаже в доме бургомистра. Затем Клей приказал, чтобы генерал Уотсон 24 сентября организовал наземное наступление двумя ротами для «освобождения» Штайнштюккена с тем, чтобы пробить коридор в новом берлинском заграждении.

Надо же так случиться, что именно в то утро из Гейдельберга поездом прибыл с инспекцией генерал Брюс Кларк, командующий силами США в Европе. За завтраком Уотсон и бригадный генерал Фредерик О. Хартель радостно сообщили своему непосредственному начальнику, что он появился «очень вовремя», поскольку через три часа они начнут операцию «Штайнштюккен».

«Кто приказал организовать операцию?» – спросил Кларк Уотсона. «Генерал Клей», – ответил Уотсон.

«Эл, вы забыли, кому подчиняетесь? – грозно спросил Кларк. – Разве вы не знаете, кто пишет вашу служебную характеристику?»

Кларк приказал своим подчиненным впредь не выполнять приказы Клея, отозвать свои подразделения из леса и отправить в казармы. Затем он пришел в кабинет Клея и, указав на красный телефон, сердито потребовал, чтобы Клей позвонил Кеннеди или «убрал свои никуда не годные руки от моих войск».

«Что ж, Брюс, теперь я вижу, что вместе нам не ужиться», – ответил Клей.

Клей был уверен, что знает, какое давление можно оказывать на Советы, и что в данном случае он в полной безопасности, поскольку Москва «не может позволить незначительной проблеме [такой, как Штайнштюккен] превратиться в международный инцидент из-за допущенного их восточногерманскими марионетками плохого обращения [с жителями Штайнштюккен]».

Спустя несколько дней американцы эвакуировали семерых восточных немцев, которые в поисках убежища въехали на грузовике, сломав забор, на задний двор дома бургомистра. Беглецов постригли, чтобы они были похожи на джи-ай, солдат армии США, выдали форму военной полиции и шлемы и эвакуировали на американском военном вертолете. Восточногерманские власти угрожали обстрелять вертолет, но Клей был прав, утверждая, что Москва не пойдет на риск.

Полеты в и из Штайнштюккена стали обычным делом; регулярно переправляли туда и обратно солдат военной полиции, а иногда вывозили беженцев. Клей понимал, что не только доказал свою точку зрения берлинцам и вышестоящему начальству, но и сам укрепился во мнении, что Советы отступят, когда столкнутся с решимостью Запада.

Это придало ему сил, и Клей продолжал действовать с прежней энергией. Он объявил, что американские солдаты возобновят патрулирование вдоль автострады, которое Вашингтон прекратил шесть лет назад. Это был его ответ на действия восточногерманской полиции, которая иногда по нескольку часов проводила досмотр американских транспортных средств. Патрули вмешивались во все случаи, связанные с транспортом. В скором времени с этой проблемой было покончено.

Жители Западного Берлина ликовали. «Берлинер морген-пост» поместила на первой полосе фотографию генерала Клея, целующего жену Марджори в аэропорту Темпельхоф. «Каждый берлинский ребенок знает, что сделал этот американец для свободы нашего города. Его последние дела согревают сердца жителей Берлина: размещение американских коммандос в Штайнштюккене и возобновление патрулирования вдоль автострады».

Но они не могли знать, что самые опасные враги Клея уже планируют контрудар – в Вашингтоне. В прошлый раз, когда Клей нарушил приказ в Берлине, президент Трумэн встал на его защиту. Клей не знал, будет ли защищать его Кеннеди, но он собирался это выяснить.

Хайяннис-Порт, Массачусетс

В выходной день в дом Кеннеди в Хайяннис-Порте, где президент работал над речью, которую должен был произнести на следующий день на Генеральной ассамблее ООН, съехались все те, кто обычно приезжал сюда на выходные.

Брат президента Тедди; зять Кеннеди, актер Питер Лоуфорд; Фрэнк Синатра и доминиканский плейбой Порфирио Рубироза с последней женой. Синатра прибыл с теми, кого шофер Джозефа Кеннеди, отца президента, называл «толпой завсегдатаев модных курортов», среди которых были женщины, которые, по его мнению, выглядели как проститутки. Девицы болтали не переставая.

Позже Сондерс утверждал, что услышал среди ночи звуки вечеринки, вышел из своего коттеджа и пошел в главный дом, чтобы вернуть Джо Кеннеди его сапоги для верховой езды. В прихожей он наткнулся на старого друга, ласкающего хихикающую полногрудую женщину.

«Мои сапоги для верховой езды! – услышал Сондерс. – Как раз вовремя!»

Общественная репутация президента как трудоголика, скорочтеца и семьянина не имела ничего общего с реальностью; об этом станет известно только спустя несколько лет благодаря свидетельствам очевидцев, среди которых были агенты его секретной службы. Они не заботились, как члены семьи Кеннеди и его ближайшие помощники, о наведении блеска на имидж президента – они обеспечивали безопасность президента и волновались, чтобы распутство не довело Кеннеди до беды.

Ларри Ньюмена, ставшего агентом секретной службы в 1960 году, не столько волновали вопросы морали, сколько главный поставщик женщин для президента Дэйв Пауэрс, не позволявший агентам секретной службы проверять и обыскивать женщин, которых он проводил мимо телохранителей. И это в то время, когда всех агентов предупредили, что Фидель Кастро, возможно, вынашивает план мести за операцию в заливе Свиней. «Мы не знали, будет ли президент на следующее утро жив или мертв», – рассказывал позже Ньюмен журналисту Сеймуру Хершу. Ньюмен сказал, что агенты полушутя обсуждали между собой, кто утром первым пойдет к президенту, и решали, что тот, кто вытянет черный боб.

Тони Шерман, сотрудник охраны Кеннеди из Солт-Лейк-Сити, позже вспоминал дни, когда Кеннеди «вообще не работал». Шерману не нравилось, что в его должностные обязанности входило предупреждать помощников Кеннеди о неожиданном появлении жены президента, чтобы она не узнала об интрижках мужа. Агент Уильям Т. Макинтайр из Финикса, штат Аризона, как человек, давший клятву охранять президента, переживал, что его просили делать вид, будто ничего не происходит, когда Кеннеди доставляли проституток. Агент Джозеф Паолелла из Лос-Анджелеса обожал Кеннеди, ему очень нравилось, что президент помнил по именам сотрудников службы безопасности, но он волновался, что американский президент из-за своих бесчисленных интрижек может стать объектом шантажа. Он и другие агенты называли одного из гостей Кеннеди, приехавших в тот день в Хайяннис-Порт, Питера Лоуфорда, «тухлой задницей», за чрезмерное увлечение алкоголем и грубое обращение с женщинами.

Гости веселились, а Кеннеди в это время вносил последние правки в одну из самых важных речей в период президентства и первый сигнал миру о том, как он собирается обращаться с Москвой после закрытия берлинской границы. Генеральная ассамблея была назначена на 25 сентября, а 17 сентября в авиакатастрофе погиб Генеральный секретарь ООН Даг Хаммершельд. Советы развернули кампанию по замене Хаммершельда триумвиратом – один представитель от западных держав, один от социалистических и один от неприсоединившихся государств.

Высокий общественный рейтинг не учитывал серьезности ситуации, но президент понимал, что за ним скрывается ряд неудач во внешней политике и наболевших внутренних проблем, которые с течением времени могли подорвать его руководство. В пятницу перед отъездом из Вашингтона в Хайяннис-Порт Кеннеди встретился с начальником вашингтонского бюро газеты «Детройт ньюс» Эли Абелем, которого нью-йоркский издатель попросил написать книгу о первом сроке президента. Разговор велся в одной из жилых комнат Белого дома, под рев моторов Marine One [85].

Абель пил «Кровавую Мэри», пока Кеннеди пытался отговорить его от проекта, предложенного нью-йоркским издателем. «Почему никто не хочет написать книгу о правительстве, которое не проявило себе ничем, кроме череды бедствий?» – спросил президент. Абель, оказавшись в щекотливом положении, попытался убедить Кеннеди, что, несмотря на трудное начало, он в конце концов совершит великие дела и все будут гордиться своим правительством.

В воскресенье в 18:35 вертолет с Кеннеди и Лоуфордом приземлился в Marine Air Terminal нью-йоркского аэропорта Ла-Гуардиа, где их встречали мэр Роберт Вагнер, государственный секретарь Раск и постоянный представитель США в ООН Эдлай Стивенсон. Пьер Сэлинджер, пресс-секретарь президента, известный бонвиван, прилетел перед ними. Его срочно вызвал советский агент Георгий Большаков, который продолжал играть роль неофициального связника Хрущева. Большаков сказал, что Сэлинджер должен немедленно встретиться с Михаилом Харламовым, заведующим отделом печати Министерства иностранных дел СССР, у которого есть срочное сообщение для президента.

Большаков все увереннее чувствовал себя в роли связного, не допуская утечки информации; начальство было им довольно. Хотя он по-прежнему оставался обычным агентом военной разведки, теперь он был стражем хорошо организованной и часто используемой прямой линии связи с Хрущевым. Сэлинджер считал Большакова «одним человеком в трех ипостасях… переводчика, редактора и шпиона».

Следуя указаниям Сэлинджера, в воскресенье в 19:15 Большаков провел Харламова через незаметный боковой вход в «Карлайл», отель, в котором останавливался президент, приезжая в Нью-Йорк. В холле всегда слонялись репортеры, в надежде увидеть президента, поэтому агент секретной службы провел двоих русских к грузовому лифту.

Сэлинджера поразили первые слова Харламова: «Гроза в Берлине закончилась».

Сэлинджер ответил Харламову, что, с его точки зрения, трудно представить ситуацию, которая была бы хуже, чем нынешняя ситуация в Берлине.

«Минуту терпения, мой друг», – сказал Харламов и спросил, получил ли президент письмо, которое Хрущев послал ему через парижского корреспондента «Нью-Йорк таймс» Сайруса Лео Сульцбергера, который в начале сентября брал интервью у советского лидера.

Сэлинджер сказал, что президент не получал письма от Хрущева. На самом деле Сульцбергер 10 сентября передал Кеннеди личное письмо, которое Хрущев вручил Сульцбергеру после интервью, но Кеннеди на него еще не ответил.

Хрущев сказал Сульцбергеру: «Если у вас есть возможность лично встретиться с президентом Кеннеди, то я хочу, чтобы вы сказали ему, что я не против установить с ним неофициальный контакт, чтобы найти способ урегулировать [Берлинский] кризис, не нанося ущерб престижу Соединенных Штатов – на основе мирного договора с Германией и превращения Берлина в вольный город». Хрущев предложил Кеннеди установить неофициальные отношения для обмена мнениями и «чтобы договориться, как подготовить общественное мнение и сделать так, чтобы не повредить престижу Соединенных Штатов».

Харламов, пересказывая Сэлинджеру суть сообщения Хрущева, говорил настолько быстро и взволнованно, что Большаков не успевал переводить. Сэлинджер попросил говорить помедленнее, объяснив, что у них есть время. Президент после обеда пошел смотреть пьесу на Бродвее и вернется в отель после полуночи, заверил Сэлинджер.

Харламов перевел дух и сказал, что дело не терпит отлагательства. Хрущев расценивает наращивание вооруженных сил США в Германии как непосредственную угрозу миру. Вот почему советский лидер сообщил Сульцбергеру о своем желании установить личный канал с Кеннеди, чтобы достигнуть урегулирования германского вопроса.

Хрущев готов к встрече с Кеннеди в ближайшее время, сказал Харламов, чтобы рассмотреть американские предложения по Берлину. Он оставил Кеннеди свободу принять решение, учитывая «очевидные политические трудности» президента. Харламов рассказал о продолжающемся «сильном давлении» на Хрущева в части заключения мирного договора с Восточной Германией. Кроме того, заявил Харламов, обстановка в Берлине остается настолько напряженной, что нельзя откладывать решение этого вопроса.

Хрущеву необходимо было повлиять или, по крайней мере, знать содержание речи, с которой Кеннеди должен был выступить в понедельник, поскольку хотел избежать того, что в период возрастания напряженных отношений могло бы дать новую надежду его противникам перед октябрьским съездом партии. Харламов сказал Сэлинджеру, что советский лидер надеется, что «выступление президента в ООН не явится еще одним воинственным ультиматумом, вроде того, что был сделан 25 июля».

Сэлинджер оставил Кеннеди записку с просьбой позвонить, когда он вернется в отель. Затем Сэлинджер налил советским гостям виски с содовой. Они провели в отеле почти два часа, и перед их отъездом Сэлинджер пообещал, что передаст ответ президента утром в 11:30, до выступления Кеннеди на Генеральной ассамблее ООН.

Кеннеди позвонил Сэлинджеру в час ночи и пригласил в свой двухкомнатный номер на тридцать четвертом этаже. Это был его нью-йоркский «дом», арендованный его отцом и украшенный предметами антиквариата. Шторы были раздвинуты, и из окон открывался потрясающий вид на Нью-Йорк. Когда Сэлинджер вошел в номер, Кеннеди в белой пижаме лежал на кровати, жевал незажженную сигару и читал. По просьбе президента Сэлинджер несколько раз повторил основные моменты беседы с Харламовым.

Президент сообщил Сэлинджеру, что Сульцбергер ничего не говорил ему о встрече с Хрущевым. Президент встал с кровати, подошел к окну и стал смотреть на Манхэттен. Он сказал, что Сэлинджер сообщил хорошие новости, «если Хрущев готов выслушать наше мнение о Германии», и это, вероятно, означает, что он не собирается в этом году в одностороннем порядке подписывать мирный договор с режимом Ульбрихта и вызывать новый кризис. Однако Кеннеди считал, что Москва будет продолжать настаивать на мирном договоре, чтобы закрыть доступ американцам в Западный Берлин.

В 1:30 президент позвонил секретарю Раску, и они втроем стали обсуждать ответ, который утром Сэлинджер должен был дать русским. Президент диктовал, Сэлинджер записывал. Сэлинджер должен был передать русским, что Кеннеди готов в ближайшее время встретиться с Хрущевым для обсуждения вопросов по Берлину, но ставит условием прекращение наступления Патет-Лао в Лаосе. Если мы будем соблюдать наши венские договоренности по Лаосу, сказал Кеннеди, то можно будет решить и германский вопрос.

Тон письма должен был быть сердечным, но слова следовало подбирать очень тщательно. Хотя Кеннеди и Хрущев договорились в Вене о независимом, нейтральном Лаосе, Советы, как и Северный Вьетнам, продолжали оказывать экономическую и военную помощь коммунистам Патет-Лао. Сэлинджер должен был в точности повторить слова президента Харламову: «Мы посмотрим и подождем».

До 3:00 Кеннеди обсуждал текст своего выступления в ООН с Сэлинджером. Окончательный вариант был даже мягче, чем могли ожидать Советы.

Президент мучился над текстом выступления несколько недель. Хотя до выборов было еще три года, внутренние противники Кеннеди почувствовали его слабость. Барри Голдуотер, сенатор-республиканец от штата Аризона, оставив прежнюю сдержанность, подверг Кеннеди жесткой критике по Берлину и сказал, что опасения Западной Германии, что от нее откажутся, «совершенно оправданны». «Дипломаты начинают говорить о переговорах относительно созданной Советами ситуации, но там не о чем говорить, сейчас защитникам свободы надо проявлять осторожность», – подчеркнул Голдуотер. На съезде Республиканской партии 28 сентября Голдуотер заявил, что если бы на следующий день проводились выборы, то республиканцы одержали победу на выборах с подавляющим большинством голосов.

Кеннеди было необходимо вернуть инициативу. Хрущев «трижды плюнул нам в глаза», сказал Кеннеди постоянному представителю США в ООН Эдлаю Стивенсону. «У него была серия явных побед – космос, Куба, тринадцатое августа… и ему кажется, что он обратил нас в бегство».

Вице-президент Линдон Джонсон убеждал президента, что он не может выступить с требованием о разоружении в Нью-Йорке, а затем вернуться в Вашингтон и призвать больше дивизий и возобновить испытания ядерного оружия, именно то, что планировал сделать Кеннеди. За десять месяцев общения с Хрущевым президент понял, что с этим человеком нельзя соглашаться, ему следует возражать.

В своем выступлении в ООН Кеннеди сделал упор на перспективе ядерного конфликта. Его речь произвела сильное впечатление. Каждое слово отражало озабоченность президента растущей напряженностью. «Само существование современного оружия – в десять миллионов раз более мощного, чем любое другое, какое мир когда-либо видел, и только в нескольких минутах от любой цели на земле, – это источник ужаса, раздора и недоверия».

«Ядерная катастрофа, распространяемая ветром, водой, страхом, может охватить великих и малых мира сего, богатых и бедных, идейных и не бравших на себя никаких обязательств. Человечество должно положить конец войне – или война положит конец человечеству», – заявил Кеннеди.

Кеннеди обрисовал свой план «общего и полного разоружения под жестким международным контролем». «Сегодня каждый обитатель этой планеты, – сказал Кеннеди, – должен думать о том дне, когда эта планета может стать необитаемой. Каждый мужчина, женщина и ребенок живет в условиях ядерного дамоклова меча, висящего на тончайших нитях, которые могут быть порваны в любой момент вследствие аварии, или просчета, или сумасшествия. Оружие войны должно быть уничтожено до того, как оно уничтожит нас».

Что касается Берлина, то президент только отметил, что считает оправданным беспокойство Советов относительно Восточной Германии, и в очередной раз высказал мнение, которое вызывало сильную тревогу видавших виды дипломатов, что американские интересы в Европе не простираются за пределы Западного Берлина. Позже Сэлинджер уверял, что той ночью Кеннеди ничего не изменил в тексте своего выступления в ООН, так как оно, в отличие от выступления 25 июля, не было слишком жестким и должно было удовлетворить Хрущева.

«Мы не придерживаемся жестких стереотипов, – сказал Кеннеди. – Мы не видим идеального решения. Мы признаем, что войска и танки могут какое-то время защищать страну, разделенную против ее желания, однако нам эта политика кажется неразумной. Но мы считаем, что возможно такое мирное соглашение, которое защищает свободу Западного Берлина и доступ союзников, в то же время признавая исторические и законные интересы других в обеспечение европейской безопасности».

Кеннеди закончил выступление на высокой ноте: «События и решение следующих десяти месяцев могут определить судьбу человека на последующие десять тысяч лет… И нас, сидящих в этом зале, будут вспоминать или как часть поколения, которое превратило планету в пылающий погребальный костер, или как поколение, которое сдержало клятву «спасти последующие поколения от бедствий, вызванных войной».

Он закончил речь предложением провести переговоры, не высказав ни единого упрека в адрес Москвы в связи с августовским закрытием границы. «Мы никогда не будем вести переговоры из страха, и мы никогда не будем бояться вступить в переговоры… Мы вместе спасем нашу планету, или вместе погибнем в огне».

Высокая риторика способствовала укреплению репутации Кеннеди как мирового лидера. Американский сенатор Майк Мэнсфилд назвал его речь «одной из великих речей нашего поколения». Однако в Западном Берлине те, кто слышал речь президента, обратили внимание на готовность Кеннеди пойти в дальнейшем на компромисс за их счет и то, что он не высказал намерения убрать разделявший их барьер.

Зато Восточная Германия была в восторге от его речи. Режим Ульбрихта назвал ее вехой на пути к мирному сосуществованию. Партийная газета «Нойес Дойчланд» назвала речь Кеннеди «замечательной, поскольку она продемонстрировала готовность Соединенных Штатов к переговорам».

Западногерманские авторы передовых статей сосредоточили внимание не на цветистых выражениях, а на невыразительном стиле изложения мыслей. «Бильд цайтунг» с горечью вопрошала, предполагала ли ссылка Кеннеди на «исторические и законные интересы других», что Москва имела право «расколоть Германию и отказаться от воссоединения».

Западногерманский министр иностранных дел Генрих фон Брентано на собрании партии Христианско-демократического союза, одним из основателей которой он является, сказал, что страна должна «напрячь все силы для борьбы с тенденциями урегулировать берлинский вопрос за счет Западной Германии».

Западногерманский канцлер Конрад Аденауэр жаловался друзьям, что президент даже не упоминал об объединении Германии в Организации Объединенных Наций. Кеннеди не обратился с традиционным призывом к общегерманским свободным выборам. Он, казалось, уступил во всех вопросах, связанных с Берлином. Аденауэр решил предпринять поездку в Вашингтон в надежде повлиять на Кеннеди, если уже не было слишком поздно.

Аденауэр настолько боялся, что Кеннеди может предать Западную Германию, что 29 августа через западногерманского посла Ганса Кролля передал секретное послание Хрущеву. «Две огромнейшие опасности, – написал он, – это когда танки стоят против танков на расстоянии всего нескольких метров, как это происходит сейчас в Берлине, и еще большая опасность в неправильной оценке ситуации».

В газете «Берлинер моргенпост» разгорелась читательская дискуссия относительно того, можно ли еще доверять американцам защищать свободу Берлина. Один из участников дискуссии из городского района Штеглиц спрашивал, не предоставил ли Запад Советскому Союзу свободу действий, чтобы он мог делать все, что ему заблагорассудится, в Западном Берлине до конца этого года. Другой читатель высказал мнение, что марксисты получили это право, поскольку американский капитализм создал общество изобилия, нерешительное и равнодушное.

Помимо этих писем было одно от Раймона Арона [86], известного французского философа, повторявшее предупреждение французского лидера Шарля де Голля, выступившего на той неделе по телевидению.

«Под угрозой не только судьба двух миллионов берлинцев, – написал Арон. – Вопрос, способны ли Соединенные Штаты убедить Хрущева, что не намерены уступать в хитроумной политической игре».

Жители Западного Берлина были в смятении. Генерал Клей приземлился в Штайнштюккене и установил патрули на автостраде. А на следующий день Кеннеди произнес речь, в которой даже не упомянул о существовании стены и о том, что восточные немцы ежедневно укрепляют ее.

Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Джеймс Скотти Рестон написал, что Кеннеди «говорил как Черчилль, но действовал как Чемберлен». В той же статье Рестон сообщил о просочившейся в прессу записке Кеннеди относительно конфронтационных мер, предпринятых Клеем в Берлине, в которой президент спрашивал высших должностных лиц, почему его политика поиска переговоров по Берлину не находит понимания.

Читая сообщения разведывательных служб, Хрущев начал понимать, что жесткая линия Клея в Берлине была не чем иным, как смелой импровизацией отставного генерала, не получившей президентского благословения. Это свидетельствовало о явных разногласиях в политических кругах Соединенных Штатов, и, значит, пришло время изучить эти разногласия.

Итак, маршал Конев направил резкое письмо генералу Уотсону, потребовав положить конец «незаконному» патрулированию автострады, возобновленному по приказу Клея. Его письмо, подчеркнул Конев, «не протест, а предупреждение». Правительство Кеннеди приказало прекратить патрулирование после недели успешных операций. Союзники генерала Конева были американскими противниками Клея.

27 сентября генерал Кларк прилетел в Берлин, чтобы опять сделать выговор командующему. После протокольного завтрака (специально для прессы) генерал Кларк вновь предупредил генерала Уотсона, что американские силы не могут использоваться для нейтрализации действий Советов и Восточной Германии без его согласия. Восточногерманская пресса прослышала о разногласиях между Клеем и правительством Кеннеди и много говорила об этом.

Затем Кларк узнал о следующей секретной операции Клея.

Клей приказал построить в лесу на окраине Берлина барьеры, которые по возможности были точной копией стены. Под наблюдением Клея американские солдаты на танках с навесным бульдозерным оборудованием проламывались через барьеры, с разной скоростью и поднятыми на разную высоту ковшами бульдозеров, для достижения максимальной эффективности. Клей хотел опытным путем выяснить, как и чем лучше всего пробить брешь в стене.

«Как только я узнал об этом, – позже написал Кларк в личном письме, – я прекратил эти испытания и приказал уничтожить эту стену».

Кларк не сообщил об операции Клея и своих действиях в Вашингтон, надеясь, что вопрос исчерпан.

Кеннеди так никогда и не узнал об этом – а Хрущев узнал. Советский агент, прятавшийся в лесу, сделал фотографии. Хрущев не знал, что Кларк прекратил испытания. Теперь у Хрущева было, по его мнению, конкретное доказательство того, что американцы планируют операцию в Берлине, которая унизит его достоинство во время съезда партии.