Глава 9. Рискованная дипломатия

Американское правительство и президент обеспокоены тем, что советское руководство недооценивает способности нового правительства США и лично президента.

Роберт Кеннеди советскому агенту военной разведки Георгию Большакову, 9 мая 1961 года

Берлин – гнойный нарыв, который следует удалить.

Премьер Хрущев американскому послу Льюэллину Томпсону на ледовом шоу Ice Capades о цели Венского саммита, 23 мая 1961 года

Вашингтон, округ Колумбия

Генеральный прокурор Роберт Кеннеди в белой рубашке, с ослабленным галстуком и перекинутым через плечо пиджаком вышел из министерства юстиции, спустился по ступеням на Пенсильвания-авеню и протянул руку советскому секретному агенту Георгию Большакову.

«Привет, Георгий, давно не виделись», – сказал генеральный прокурор, словно встретил друга, которого давно не видел, хотя на самом деле они виделись всего один раз, притом недолго и давно, около семи лет назад. Кеннеди сопровождал Эд Гатман, журналист, лауреат Пулитцеровской премии, ставший пресс-секретарем Роберта Кеннеди. Гатман устроил эту беспрецедентную встречу через человека, который привез Большакова к министерству юстиции на такси и стоял рядом с ним, корреспондента «Нью-Йорк дейли ньюс» Фрэнка Хоулмена.

«Прогуляемся?» – спросил Кеннеди Большакова.

Кеннеди кивнул Гатману и Хоулмену, приказывая остаться, и вместе с советским агентом прогулочным шагом в сгущающихся весенних сумерках пошел по Национальной аллее, ведя светскую беседу о журнале, редактором которого был Большаков.

В воздухе стоял запах свежескошенной травы, и Кеннеди предложил сесть на лужайке в уединенной части парка. С одной стороны на заднем плане возвышался Капитолий, с другой – памятник Вашингтону, а непосредственно за ними находились парадные ворота Смитсоновского замка. Любители прогулок и туристы наблюдали за дождевыми облаками, предвещавшими грозу.

Большаков рассказал о своей близости к Хрущеву и сам предложил себя в качестве связного, как имеющего непосредственный контакт с советским лидером и более полезного, чем посол Москвы в Соединенных Штатах Михаил Меньшиков, которого Бобби с братом считали клоуном.

Бобби сказал Большакову, что брат очень хочет встретиться с Хрущевым и что надеется наладить отношения в преддверии первой встречи. Генеральный прокурор заметил, что знает о связи Большакова с некоторыми влиятельными людьми из окружения Хрущева и уверен, что Большаков способен исполнять выбранную им роль. «Было бы замечательно, если бы они получали информацию непосредственно от вас, – сказал Бобби. – И у них, я полагаю, была бы возможность сообщать ее Хрущеву».

При первых раскатах грома Кеннеди шутливо заметил: «Если меня убьет молния, то газеты сообщат, что русский шпион убил брата президента. Это может вызвать войну. Давайте уйдем, пока этого не случилось». Хлынул ливень, заставив их с быстрого шага перейти на бег. Подбежав к министерству юстиции, они на личном лифте генерального прокурора поднялись в его кабинет. Там они сняли мокрые пиджаки и, оставшись в рубашках, продолжили беседу в маленькой комнате, в которой стояли два кресла, холодильник и книжный шкаф.

Так было положено начало одним из самых удивительных – и даже спустя годы – только отчасти объяснимых отношений холодной войны. С этого дня генеральный прокурор и советский агент стали часто встречаться – были периоды, когда они встречались два-три раза в месяц. Это общение практически не оставило следов в документах и отчетах – упущение, о котором позже сожалел Роберт Кеннеди. Он никогда не вел записи их встреч и сообщал о них только брату, причем в устной форме. Таким образом, эти встречи удалось восстановить только по рассказам Роберта Кеннеди, советским отчетам, частично по воспоминаниям Большакова и некоторых людей, присутствовавших на встречах.

Президент Кеннеди одобрил первую встречу брата с Большаковым, не консультируясь ни с одним из своих советников по внешней политике и экспертов по Советскому Союзу. Это свидетельствовало о растущем недоверии Кеннеди к военному и разведывательному аппарату после залива Свиней, склонности Кеннеди к секретным действиям, желании так аккуратно сложить вместе отдельные части, чтобы саммит прошел по возможности гладко.

А вот для Хрущева Большаков был скорее полезной пешкой, чем значимой фигурой. Словно на шахматной доске, Хрущев мог так управлять Большаковым, чтобы вызывать на откровенность Кеннеди, не показывая собственной игры. С самого начала советский лидер получил преимущество. Президент Кеннеди мог узнавать от Большакова только то, что Хрущев и другие руководители хотели, чтобы узнал Кеннеди, в то время как Большаков мог получать намного больше информации от Бобби Кеннеди, который хорошо знал президента и его взгляды.

Канал Большаков – Роберт Кеннеди был одним из каналов связи, используемых Хрущевым в начале мая для оказания влияния на президента. В то время как советское руководство с максимальной выгодой использовало два канала, американские коллеги знали только об официальном канале, установленном пятью днями ранее, когда министр иностранных дел Андрей Громыко позвонил послу Томпсону, чтобы передать запоздалый ответ на февральское письмо Кеннеди, в котором содержалось предложение о встрече.

Громыко принес извинения Томпсону, что Хрущев не смог лично сообщить, что согласен на встречу. Советский лидер уехал из Москвы в очередную поездку по стране, чтобы хорошенько подготовиться к октябрьскому съезду партии, и собирался вернуться не раньше 20 мая. Но говоря от имени Хрущева, Громыко сообщил, что советский лидер «сожалеет о разногласиях» между двумя странами в отношении залива Свиней и Лаоса.

Тщательно подбирая слова, Громыко сказал, что «если Советский Союз и Соединенные Штаты считают, что между ними нет непреодолимой пропасти, то они должны сделать из этого соответствующие выводы, а именно что мы живем на одной планете, а потому должны находить способы улаживать необходимые вопросы и выстраивать отношения». Хрущев, сказал Громыко, готов принять предложение Кеннеди о встрече и верит, что «удастся построить мосты, которые свяжут наши страны».

Громыко хотел узнать у Томпсона, остается ли после провала операции в заливе Свиней приглашение Кеннеди «в силе или пересматривается». Хотя Громыко корректно сформулировал вопрос, за ним скрывался вызов. По сути, он спрашивал, посмеет ли Кеннеди встретиться с Хрущевым после столь неудачной попытки на Кубе.

Таким образом, сближение Хрущева с президентом Кеннеди вступило в третью стадию. Первая стадия – отчаянные усилия Хрущева по организации встречи с Кеннеди сразу после выборов и в первые дни вступления Кеннеди в должность. Вторая стадия – утрата Хрущевым интереса к встрече с Кеннеди после выступления новоизбранного президента с обращением «О положении страны». Теперь Хрущев вновь хотел встретиться с президентом и оказать давление на ослабевшего, по его представлению, противника.

После телефонного разговора с Громыко Томпсон подготовил телеграмму. Он мгновенно сделал вывод, что если президент хочет изменить резко ухудшающиеся отношения, то риски, связанные с этой встречей, во много раз перевешиваются ее необходимостью. В секретной телеграмме, отправленной в 16:00 государственному секретарю Дину Раску и содержавшей отчет о беседе с Громыко, Томпсон убеждал президента ухватиться за протянутую Хрущевым руку. Критики утверждали, что Кеннеди, словно раненая добыча, шел в медвежий капкан, но Томпсон предложил Кеннеди открыто заявить, что он отправил приглашение Хрущеву задолго до событий в заливе Свиней и что советский лидер ответил на него только сейчас.

Затем Томпсон изложил свои аргументы в пользу встречи.

? Перспектива встречи сделает Советы более сговорчивыми при обсуждении проблем Лаоса, запрещения ядерных испытаний и всеобщего разоружения.

? Встреча наедине будет наилучшим вариантом для Кеннеди, чтобы повлиять на ключевые решения октябрьского съезда партии, который может подготовить почву для отношений на последующие годы.

? Поскольку Мао Цзэдун выступает против таких американо-советских консультативных совещаний, то, по мнению Томпсона, сам факт встречи углубит кризис в советско-китайских отношениях.

? И наконец, демонстрация миру готовности вести переговоры лично с Хрущевым окажет влияние на общественное мнение таким образом, что облегчит Кеннеди удержание твердой позиции в пользу защиты свобод Западного Берлина.

Томпсон утверждал, что, несмотря на обострение отношений с Москвой, Хрущев не передумал наладить деловые отношения с Западом и не отказался от своей внешнеполитической программы мирного сосуществования. Томпсона беспокоило, что критики в Вашингтоне часто навешивали ему ярлык апологета Хрущева, однако он утверждал, что советский лидер не способствовал усилению конфронтации с Западом в странах третьего мира, а просто использовал в своих интересах неудачи Соединенных Штатов на Кубе, в Лаосе, Ираке и Конго.

Но для Кеннеди эта встреча была сопряжена с большим риском, и прежде, чем встречаться, следовало тщательно изучить намерения Советов, чтобы избежать дальнейших ошибок во внешней политике. Кеннеди, желая понять, действительно ли Хрущев стремится к улучшению отношений между их странами, решил прибегнуть к помощи дипломатов.

Проведя день в раздумьях, Кеннеди обратился к Томпсону через Раска. Он хотел, чтобы посол сказал Хрущеву, что президент не намерен отказываться от идеи саммита и надеется, что его можно будет провести в начале июня в Вене, которой Советы отдают предпочтение. Однако, к большому сожалению, Кеннеди еще не принял окончательного решения, но примет его до возвращения Хрущева в Москву 20 мая.

Важнее всего, говорилось в телеграмме Раска, чтобы Томпсон передал Хрущеву, что в том случае, если Советы не изменят своего отношения к событиям в Лаосе, встреча может не состояться. На следующей неделе начинаются переговоры в Женеве, и Кеннеди хочет сделать все для достижения и создания действительно нейтрального Лаоса.

Посол по особым поручениям Аверелл Гарриман, возглавлявший американскую делегацию в Женеве, сообщил Кеннеди, что сомневается относительно готовности Хрущева согласиться на нейтральный Лаос, поскольку «коммунисты в Женеве полны уверенности и, кажется, совершенно не волнуются относительно достижения своих целей в Лаосе». Советы, по словам Гарримана, делают все возможное, чтобы поставить США в невыгодное положение накануне предстоящей встречи на высшем уровне.

Кроме того, Раск сказал Томпсону, что «по внутриполитическим причинам» президент хочет, чтобы во время переговоров в Вене Хрущев поделился, в каком направлении он собирается действовать, чтобы достигнуть соглашения по проблеме запрещения ядерных испытаний. Кроме того, президент хотел быть уверен, что в публичных заявлениях в Вене не будет никаких ссылок на Берлин – вопрос, по которому он не готов к переговорам.

Спустя три дня президент Кеннеди запустил ту же информацию через своего брата, и Бобби поделился ею с Большаковым, когда они спрятались от дождя в кабинете Бобби в министерстве юстиции.

Большакова устраивало, что Бобби выбрал для их первой тайной встречи 9 мая – национальный праздник Советского Союза. В Вашингтоне это был обычный рабочий день, а у сотрудников советского посольства – выходной; в этот день они отмечали шестнадцатую годовщину победы над нацистами. Таким образом, Большакову удалось скрыть даже от ближайших товарищей установленный им сверхсекретный канал связи с президентом Кеннеди.

Большаков не сообщил, что идет на встречу, даже своему начальнику, главе резидентуры ГРУ, советской военной разведки, работавшему под крышей советского посольства в Вашингтоне. Начальник Большакова не мог допустить мысли, чтобы рядовой советский агент устанавливал наиважнейший американо-советский канал связи. На встрече с Робертом Кеннеди Большаков устанавливал связь не просто с братом президента, его самым доверенным лицом, но и с генеральным прокурором, тем самым устанавливая наблюдение за всеми действиями контрразведки ФБР.

Уверенные действия Большакова по выполнению задания такого высокого уровня объяснялись тем, что он действовал с согласия советского лидера, полученного через Алексея Аджубея, зятя Хрущева, редактора газеты «Известия» и друга Большакова. Аджубей порекомендовал Большакова Хрущеву, когда в 1959 году советский лидер планировал свою первую поездку в США, как одного из тех, кто мог оказать ему помощь. (Незадолго до этого Большаков служил в качестве «офицера по особым поручениям» у маршала Георгия Жукова, героя войны и министра обороны, который в 1957 году был снят Хрущевым со всех постов.)

В 1959 году Большаков был направлен в США под видом советника посольства по печати и редактора англоязычного советского пропагандистского журнала «Совьет лайф». Это была вторая командировка Большакова в Вашингтон – первая, под видом корреспондента информационного агентства ТАСС, длилась с 1951 по 1955 год.

Для разведчика у Большакова была весьма нетипичная внешность. Это был человек высокого роста, с пронзительными голубыми глазами, темными вьющимися волосами, с типичным русским акцентом, кутила и весельчак. Среди его друзей и знакомых было много людей из круга Кеннеди: главный редактор газеты «Вашингтон пост» Бен Брэдли; журналист Чарльз Бартлетт, в доме которого президент познакомился с будущей женой, Жаклин; начальник штаба Кен О’Доннелл; спичрайтер Тед Соренсен и пресс-секретарь Пьер Сэлинджер.

Однако самым важным связующим звеном Большакова с Кеннеди был Фрэнк Хоулмен, вашингтонский журналист, который тесно общался с Никсоном и теперь пытался снискать расположение правительства Кеннеди. Коренастый, с акцентом и манерами южанина, с галстуком-бабочкой и вечной сигарой, он был известен коллегам как «полковник». Хоулмену было всего сорок лет, но он уже считался вашингтонским старожилом, поскольку освещал жизнь Рузвельта, Трумэна, Эйзенхауэра, а теперь Кеннеди.

Большаков был информатором Хоулмена с того времени, когда в 1951 году они встретились в советском посольстве на обеде в честь американского журналиста. Хоулмен вызвал к себе любовь Кремля, сорвав план Национального пресс-клуба лишить всех советских журналистов аккредитации в ответ на арест чешским правительством по обвинению в шпионаже всех сотрудников пресс-бюро Ассошиэйтед Пресс в Праге. Объясняя, почему он выразил несогласие с общим решением, Хоулмен, смеясь, сказал, что хотел, чтобы клуб оставался открытым для всех, «кто хочет обмениваться ложью». Он пошел еще дальше, обеспечив членство в клубе новому советскому пресс-атташе, человеку, который вполне мог быть шпионом. Советское посольство выразило ему признательность, пригласив на обед. Вот тогда Хоулмен и познакомился с Георгием Большаковым.

Когда в 1955 году Большакова отозвали в Москву, он передал свой контакт другому сотруднику ГРУ, своему преемнику Юрию Гвоздеву, работавшему под «крышей» посольства в качестве атташе по культуре. Гвоздев передал через Хоулмена, который называл себя «почтовым голубем», важное сообщение, что правительство Эйзенхауэра не должно остро реагировать на берлинский ультиматум Хрущева от 27 ноября 1958 года, поскольку Хрущев не начнет войну из-за Берлина. Действуя через Хоулмена, Гвоздев также помог подготовить почву для визита Никсона в Советский Союз.

Осенью 1959 года ГРУ заменило Гвоздева Большаковым, который возобновил встречи с американским журналистом. Они стали дружить семьями, часто ходили друг к другу в гости и обсуждали «самые острые проблемы» в советско-американских отношениях. Хоулмен находился в дружеских отношениях с пресс-секретарем генерального прокурора Эдом Гатманом и передавал ему «самые интересные места» своих бесед с Большаковым. Гатман, в свою очередь, суммировал «наиболее существенную информацию» и передавал ее своему боссу, Роберту Кеннеди. Хоулмен не скрывал, что делился информацией с Гатманом для передачи Роберту Кеннеди, который «живо интересовался положением дел в американо-советских отношениях». 29 апреля с благословения Гатмана Хоулмен впервые заговорил с Большаковым о встрече с Робертом Кеннеди, спросив своего советского друга, не думает ли он, что ему было бы лучше непосредственно встречаться с Робертом Кеннеди, чтобы тот получал информацию «из первых рук».

Спустя десять дней, прошедших в бесконечных переговорах, Большаков понял, что случилось что-то важное, когда Хоулмен позвонил ему в 16 часов и пригласил на «поздний ланч». Когда Большаков спросил, почему он звонит так поздно, Хоулмен ответил, что разыскивал Большакова целый день и дежурный в посольстве сказал, что Большаков в типографии, занят выпуском журнала.

Почти сразу после того, как они сели за стол в ресторане в Джорджтауне, Хоулмен посмотрел на часы. На вопрос Большакова, не торопится ли он домой, Хоулмен ответил, что торопится не он, а Большаков, поскольку сегодня в 18:00 у него встреча с Робертом Кеннеди. «Черт побери, – сказал Большаков. – Почему ты не предупредил меня заранее?» – «Ты что, боишься?» – спросил Хоулмен. «Нет, просто я не готов к встрече», – ответил Большаков, посетовав, что не одет надлежащим образом. «Ты всегда готов», – улыбнулся Хоулмен.

Бобби сказал Большакову, что его брата волнует напряженность между двумя странами, вызванная в значительной степени неправильным пониманием и истолкованием намерений и действий друг друга. Его брат, сказал Бобби, опираясь на опыт, полученный в заливе Свиней, понял, насколько опасно предпринимать действия, основываясь на неверной информации. Бобби сказал Большакову, что его брат сделал ошибку, немедленно уволив после провала операции в заливе Свиней высших должностных лиц, ответственных за операцию.

«Американское правительство и президент обеспокоены тем, – сказал Бобби, – что советское руководство недооценивает способности нового правительства США и лично президента». Сообщение, которое он хотел, чтобы Большаков передал в Кремль, было более чем недвусмысленным: если Хрущев предпримет попытку проверить решимость его брата, то у президента не будет иного выбора, как ужесточить меры в отношении Москвы. «Недавние события на Кубе, в Лаосе и Южном Вьетнаме усугубляют опасность непонимания Москвой политики новой администрации. Если недооценка сил США имеет место, то это может вынудить американских руководителей выбрать соответствующий курс».

Роберт сообщил Большакову, что «в настоящее время нашу особую тревогу вызывает ситуация в Берлине. Важность этой проблемы, возможно, очевидна не для всех. Президент считает, что дальнейшее расхождение наших мнений по Берлину может привести к войне». Однако, добавил Бобби, президент не хочет, чтобы венская встреча сосредоточилась исключительно на этой проблеме из-за невозможности решения столь сложной проблемы за несколько дней.

Президент, объяснил Бобби Большакову, рассматривает венскую встречу как возможность лучше понять друг друга, установить личные связи и наметить в общих чертах курс дальнейшего развития отношений. Что касается Берлина, то, по мнению президента, не стоит предпринимать важных дипломатических шагов до тех пор, пока не появится необходимое количество времени для глубокого изучения этого серьезнейшего вопроса.

Человеку, которого пригласили на встречу всего несколько часов назад, казалось, что Советский Союз готов дать ответ. Если состоится встреча лидеров двух держав, сказал Большаков, то Хрущев будет обсуждать вопросы, связанные с ядерными испытаниями и положением в Лаосе. Большаков никак не отреагировал на заявление RFK [37] о том, что на этой встрече Берлин останется запретной темой и по нему не будет приниматься никаких решений.

Ответ Большакова вдохновил Бобби, и он вкратце обрисовал возможное соглашение о запрете ядерных испытаний. США и Советский Союз вели переговоры на более низком уровне начиная с 1958 года, но камнем преткновения были инспекции. США безуспешно добивались права проводить инспекции в Советском Союзе. Бобби был готов пойти на уступки и уменьшить количество инспекций на территории обоих государств для определения источника сейсмических колебаний с двадцати до десяти. При этом, сказал Бобби, ни одна из сторон не будет накладывать вето на создание международной комиссии для наблюдения за соблюдением договора.

Ранее Москва соглашалась самое большее на три ежегодные инспекции и хотела, чтобы наблюдение за выполнением договора осуществляла тройка: один представитель от коммунистической страны, один – от США или Великобритании и один – от нейтральных стран. Оппоненты президента внутри страны, сказал Бобби, будут яростно сопротивляться смягчению позиции, но США могут пойти на компромисс. Президент не хочет повторять печальный опыт встречи Хрущева с Эйзенхауэром в Кемп-Дэвиде и надеется, что встреча в Вене закончится конкретным соглашением.

Большаков не сказал ничего, что бы заставило Бобби считать, будто предварительные условия президента неприемлемы для Хрущева. Была только одна проблема: Большаков был простым курьером, который не мог знать мысли Хрущева так хорошо, как Бобби знал мысли своего брата.

Для Соединенных Штатов контакт Большаков – Бобби Кеннеди был сопряжен с огромным риском. Большаков, действуя по указанию Москвы, мог дать ложную информацию, сам того не ведая, в то время как Бобби вряд ли стал бы предоставлять заведомо ложную информацию, но даже если бы он попытался это сделать, то едва ли у него это получилось. Кроме того, агенты ФБР почти наверняка следили за Большаковым, и, скорее всего, у директора ФБР Джона Эдгара Гувера, получавшего отчеты агентов о встречах Кеннеди с Большаковым, усилились подозрения в отношении братьев Кеннеди.

И наконец, поскольку JFK [38] до окончания саммита в Вене держал эти контакты в тайне даже от членов кабинета, то у него не было независимых источников, которые могли бы проверить надежность Большакова и достоверность его информации.

Москва решала не только что может обсуждать Большаков, но и как и в какой момент он должен поднимать тот или иной вопрос. Если Роберт Кеннеди задавал вопрос, к обсуждению которого Большаков был не готов, то советский агент отвечал, что обдумает его и позже вернется к обсуждению.

Важнейшая информация, переданная Большаковым после первого разговора с Бобби, состояла в том, что президент готов к встрече на высшем уровне и боится, что советский лидер воспринимает его как нерешительного человека, избегающего вести переговоры о статусе Берлина и стремящегося в первую очередь достичь соглашения о запрете ядерных испытаний. Бобби после первой встречи не смог составить мнения о Хрущеве. У него создалось ложное впечатление, что Хрущев готов принять условия, выдвинутые его братом.

После пятичасовой беседы Бобби отвез Большакова домой. Советский секретный агент был настолько возбужден, что ночью не мог заснуть и лег спать только после того, как рано утром отправил в Москву телеграмму с подробным докладом. От Большакова Хрущев узнал, чего Кеннеди надеется достигнуть во время саммита и чего опасается. Ему, в свою очередь, удалось создать у президента ложное впечатление о готовности советской стороны принять его предложения.

Москва

Хрущев, стремившийся достигнуть соглашения на венской встрече, мгновенно отреагировал на желание Кеннеди установить доверительные отношения.

В Женеве во время переговоров по Лаосу советские чиновники достигли договоренности с британскими представителями по разрядке нависшей напряженности. Результатом международного совещания представителей четырнадцати стран по урегулированию лаосского вопроса стали Женевские соглашения, включающие Декларацию о нейтралитете Лаоса и Протокол к Декларации, предусматривающие уважение участниками совещания суверенитета, независимости, нейтралитета, единства и территориальной целостности Лаоса.

12 мая Хрущев, выступая с речью в Тбилиси, столице Грузинской Советской Республики, сказал, что чиновники из Государственного департамента приняли во внимание крайне сдержанное советское заявление об американо-советских отношениях начиная с инцидента с U-2, случившегося в мае прошлого года. Он повторил свои слова, сказанные в ответ на приглашение Кеннеди на саммит: «Хотя президент Кеннеди и я – люди разных полюсов, мы живем на одной Земле и должны найти общий язык по некоторым вопросам».

В этот же день Хрущев отправил Кеннеди письмо, сообщив, что принимает его приглашение на саммит, отправленное президентом более двух месяцев назад. В письме не упоминалось о запрещении ядерных испытаний, но говорилось о тех вопросах, по которым они могли бы достигнуть договоренности, в частности по Лаосу. Однако Хрущев не был готов отложить решение берлинской проблемы. Он сообщил Кеннеди, что не добивается одностороннего преимущества в разделенном городе, но хочет с помощью саммита удалить «опасный источник напряженности в Европе».

Теперь ход был за Кеннеди.

Вашингтон, округ Колумбия

Кеннеди, не желавшему демонстрировать нетерпение, потребовалось на ответ сорок восемь часов. Он был недоволен отказом Хрущева обсуждать проблему запрещения испытаний и настойчивостью в отношении берлинской проблемы. Темы для обсуждения, обозначенные в письме советского лидера, отличались от тех, что Кеннеди передал через Бобби Большакову. Однако, несмотря на все опасности, президент не видел иного выхода, как согласиться на встречу.

Выступление Хрущева в Тбилиси и его действия по Лаосу вселяли надежду на положительный исход встречи. Однако дело заключалось в том, что невозможно было на одной из самых решающих встреч со времен Второй мировой войны за короткий промежуток времени достигнуть соглашения по ключевому вопросу. С точки зрения опытных дипломатов, действия президента были поспешными и непродуманными.

Кеннеди отправил телеграммы ближайшим союзникам о предстоящей встрече, зная, что немцы и французы особенно скептически относятся к его плану. Аденауэру, который с подозрением относился к желанию Кеннеди установить отношения с Хрущевым, президент написал: «Я рискну предположить, что Вы разделите мою точку зрения, что, поскольку ранее я не встречался с Хрущевым, такая встреча будет полезной в свете нынешнего международного положения. Если встреча состоится, я рассчитываю информировать Вас о содержании переговоров с Хрущевым, которые, по моему мнению, будут носить довольно общий характер».

Подготовка к встрече шла полным ходом, поскольку все понимали, что это будет историческая встреча – первая подобная встреча на высшем уровне в век телевидения. Несмотря на усилия Кеннеди избежать обсуждения берлинского вопроса, его советники по внешней политике были вынуждены признать, что этот вопрос больше, чем Куба, Лаос, запрещение ядерных испытаний и любая другая проблема, охарактеризует первый год президентства Кеннеди.

17 мая член Штаба политического планирования Государственного департамента Генри Оуэн вызвал одобрение членов правительства, заявив, что «из всех проблем, стоящих перед правительством, Берлин кажется мне самым чреватым последствиями». Он предложил увеличить бюджет 1963 года на обычное вооружение и защиту Европы, чтобы «увеличить наши возможности в случае Берлинского кризиса, а может, и предотвратить его».

Спустя два дня, 19 мая, было официально объявлено о том, о чем пресса сообщала, черпая информацию из неофициальных источников, в течение нескольких дней: после встречи с де Голлем в Париже президент 3 или 4 июня встретится в Вене с Хрущевым.

Западноевропейские и американские комментаторы волновались, что утративший решимость президент не в лучший для себя момент отправляется в Вену. Еженедельная газета для интеллектуалов «Цайт» сравнила Кеннеди с коммивояжером, бизнес которого пришелся на тяжелые времена и который надеется улучшить свое положение путем прямых переговоров с соперниками. В обзоре европейского мнения влиятельной ежедневной деловой газеты «Уолл-стрит джорнал» говорилось, что Кеннеди пытается создать «сильное впечатление… о нерешительной Америке, отчаянно стараясь вернуть лидерство Запада в холодной войне». Влиятельная ежедневная швейцарская газета «Цюрихер цайтунг» писала, что американцы плохо подготовились к саммиту и что Кеннеди отказался от первоначального мнения, будто перед подобной встречей Кремль изменит свое отношение.

Хотя формально Вена была нейтральной территорией, европейские дипломаты по-прежнему считали, что Австрия намного ближе к советской сфере влияния. «Таким образом, создается впечатление, что Кеннеди собирается встретиться с Хрущевым в том месте и в то время, которые выбрал Хрущев», – сообщила «Нойе цюрихер цайтунг». Дискредитированный американский президент «помчался восстанавливать связи и прибывает ненадолго в Австрию на личную встречу с влиятельным русским лидером».

Восточный Берлин

Чувствуя, что ситуация изменилась в его пользу, восточногерманский лидер Вальтер Ульбрихт с большей уверенностью отправился в Берлин. Советский посол в Восточной Германии Михаил Первухин пожаловался министру иностранных дел Громыко, что Ульбрихт, не получив одобрения Кремля, оказывает давление на Западный Берлин путем ужесточения контроля за гражданскими лицами.

«Наши друзья, – сообщил посол, используя термин, введенный Москвой для восточногерманских союзников, – хотели бы обеспечить контроль на границе между Демократическим Берлином и Западным Берлином, чтобы, как они говорят, «закрыть дверь на Запад», уменьшить поток беженцев из ГДР и прекратить акты экономической диверсии против ГДР, осуществляемые из Западного Берлина». Он сообщил, что Ульбрихт хочет захлопнуть секторную берлинскую границу, что противоречит советской политике.

Хрущев испугался, что Ульбрихт может зайти так далеко, что американцы решат отменить Венский саммит, поэтому попросил Первухина обуздать своего излишне нетерпеливого и дерзкого восточногерманского клиента.

Вашингтон, округ Колумбия

Президент Кеннеди чувствовал опасение, что сам идет в западню.

За две недели до саммита Роберт Кеннеди вновь встретился с Большаковым, на этот раз в воскресенье, когда их встреча не так бросалась в глаза. Генеральный прокурор пригласил советского секретного агента на двухчасовую беседу в Hickory Hill, свой загородный дом в Маклине, штат Вирджиния.

Большаков перед встречей выучил наизусть пятистраничную подробную инструкцию и в соответствии с ней изложил советскую позицию. Он был наделен блестящей памятью, а его манера излагать информацию скрывала тот факт, что он является не более чем проводником информации.

Бобби ясно дал понять, что говорит от лица президента. Он объяснил Большакову, что, назначая встречу, тот должен звонить ему только из телефона-автомата и называть свое имя только его пресс-секретарю Эду Гатману. В тех случаях, когда Большаков не хочет звонить сам, за него это сделает Хоулмен. Он позвонит Гатману и скажет: «Мой парень хочет встретиться с твоим парнем». Бобби объяснил Большакову, что только президент знает об их встречах – и одобряет их.

В отличие от этого роль Большакова становилась известна все большему кругу советских чиновников. ГРУ передавало все отчеты Большакова Анатолию Добрынину, официальному представителю Министерства иностранных дел, возглавлявшему группу советских советников по венским переговорам. Один из московских начальников Большакова с удивлением написал о встрече Большакова с Бобби Кеннеди 21 мая: «Беспрецедентная ситуация, когда член правительства Соединенных Штатов встречается с нашим человеком, и тайно». Советское посольство в Вашингтоне и тайные агенты получили приказ из Москвы держать эти встречи в секрете и не допустить, чтобы о них стало известно ФБР и американской прессе.

Бобби сказал Большакову, что в письме президенту Хрущев не высказался по вопросу запрещения ядерных испытаний. Он предложил Большакову такой вариант: Вашингтон даст согласие на тройку, как этого хочет Кремль – по одному представителю от коммунистической, западной и нейтральной страны, – а Россия отказывается от права вето.

Большаков позволил Бобби думать, что у него больше возможностей вмешиваться в ход переговоров, чем было на самом деле. Он сказал, что Советы согласятся на пятнадцать инспекций на советской территории, что ближе к требованию американской стороны относительно девятнадцати инспекций.

В поисках общих точек соприкосновения с Хрущевым Бобби подчеркнул, что брат «разделяет» и понимает опасения СССР за Германию. Он знает, почему Хрущев обеспокоен «германским реваншизмом», пытающимся вернуть восточные территории. «Мой брат воевал против них», – сказал Бобби Большакову.

Большаков и Бобби Кеннеди продолжали встречаться, когда до саммита в Вене оставалась всего неделя. Вероятно, по этой причине Москве потребовался только один день, чтобы ответить на просьбу президента Кеннеди иметь «больше бесед с Хрущевым, только в присутствии переводчиков».

Однако спустя два дня после встречи Большакова с Бобби перед Венским саммитом Хрущев отправил послание, не оставлявшее сомнений в том, что он намерен вести переговоры о будущем Берлина.

В этом случае он использовал официальный канал – через посла в Москве Томпсона. Он хотел, чтобы никто не сомневался в его намерении поднять этот вопрос.

Дворец спорта, Москва

Так совпало, что Хрущев ясно дал понять, что собирается обострить берлинский вопрос в том же Дворце спорта, где двумя с половиной годами ранее, выступая перед польскими коммунистами, начал Берлинский кризис.

Как только посол Томпсон с женой, получившие приглашение на выступление американского ледового шоу Ice Capades, заняли свои места в ложе Хрущева, советский лидер заявил, что за свою жизнь видел много ледовых шоу, и позвал Томпсона не для того, чтобы смотреть выступление фигуристов. Он пригласил Томпсона в отдельный кабинет, где был уже сервирован стол, объяснив, что приглашение на шоу было всего лишь предлогом для встречи с послом, чтобы обсудить Венский саммит.

Томпсон не записывал беседу, но без труда восстановил ее по памяти, отправляя телеграмму в Вашингтон. Под звуки музыки, чирканье коньков по льду и громкие аплодисменты зрителей Хрущев высказался точно и определенно. Если вопрос по Берлину не будет решен дипломатическим путем, сказал Хрущев Томпсону, то он еще до конца года заключит мирный договор с ГДР и передаст ей всю полноту власти над городом.

Кеннеди сконцентрировался на вопросе запрещения ядерных испытаний, сказал Хрущев, но лично его намного больше занимает берлинский вопрос. И следовательно, пока не будет решен берлинский вопрос, заявил Хрущев, разоружение невозможно. Если Соединенные Штаты решат с помощью силы нарушить планы Советского Союза, то столкнутся с ответной силой. Если США хотят войны, то они получат войну. Томпсон и раньше слышал от Хрущева угрозы применения военной силы, но он встревожился, услышав их за несколько дней до встречи в Вене.

И тут же Хрущев заявил, что не стремится к конфликту. «Только сумасшедшему нужна война, а западные лидеры не сумасшедшие, хотя Гитлер был им». Хрущев стучал кулаком по столу, говоря об ужасах войны, о которых знал не понаслышке. Он не мог представить, что Кеннеди способен пойти на это ради Берлина.

Томпсон возразил, что Хрущев, а не Кеннеди своими угрозами создает опасную ситуацию.

Может, это и так, сказал Хрущев, но если начнутся военные действия, то американцы, а не русские пересекут границу, чтобы защитить Берлин, и тем самым развяжут войну.

Во время обеда Хрущев то и дело повторял, что прошло шестнадцать лет со Второй мировой войны и пришло время положить конец оккупации Берлина. Хрущев напомнил Томпсону, что в своем первом берлинском ультиматуме 1958 года потребовал в течение шести месяцев освободить Западный Берлин. С тех пор прошло уже тридцать месяцев, возмущенно отреагировал Хрущев на предложение Томпсона отложить решение берлинского вопроса. Соединенные Штаты пытаются подорвать репутацию Советского Союза, сказал Хрущев, так больше не может продолжаться, этому надо положить конец.

Томпсон допускал, что США не смогут помешать Хрущеву подписать мирный договор с Восточной Германией, но было важно понять, станет ли советский лидер использовать этот момент для того, чтобы перекрыть американцам доступ в Берлин. Томпсон, предположив, каким может быть ответ Кеннеди, следующим образом отреагировал на заявление Хрущева об ужесточении подхода к берлинской проблеме, сделанное за несколько дней до встречи в Вене.

Репутация Соединенных Штатов в мире, сказал Томпсон, под угрозой из-за обязательств перед жителями Берлина. Вашингтон опасается, что если он уступит под давлением Советов и пожертвует Берлином, то следом придет очередь Западной Германии и Западной Европы. Это пагубным образом скажется на нашем положении, сказал Томпсон Хрущеву.

Хрущев рассмеялся в ответ на озабоченность Томпсона, повторив слова, которые он уже не раз произносил: Берлин на самом деле так мало значит и для Америки, и для Советского Союза, так почему изменение статуса города вызывает такие страсти?

Если бы Берлин имел так мало значения, парировал Томпсон, то он сомневается, что Хрущев пошел бы на такой огромный риск, чтобы захватить власть в городе.

В ответ Хрущев озвучил предложение, которое он планировал выдвинуть на встрече в Вене: ничто не помешает США по-прежнему иметь войска в «свободном» Западном Берлине. Вся разница в том, что Вашингтону в дальнейшем придется обо всем договариваться с Восточной Германией, вот и все.

Томпсон поинтересовался, что беспокоит Хрущева больше всего, предположив, что, вероятно, это проблема беженцев. Небрежно отмахнувшись, Хрущев открыто сказал: «Берлин – гнойный нарыв, который следует вскрыть».

Хрущев объяснил Томпсону, что не видит «перспективы воссоединения Германии в ближайшие годы» и на самом деле никто не хочет этого воссоединения, включая де Голля, Макмиллана и Аденауэра. Он сообщил Томпсону, что де Голль разделяет его точку зрения и считает, что Германия должна быть разделенной, а еще лучше, если она будет поделена на три части. Он определенно не был сторонником объединения, считая, что объединенная Германия может представлять угрозу.

Томпсон не видел иного выхода, кроме как ответить угрозой на угрозу. «Ну, если вы примените силу, если захотите силой лишить нас доступа в Берлин, то мы применим силу против силы», – сказал Томпсон, не повышая голоса.

Томпсон все неправильно понял, спокойно с улыбкой сказал Хрущев. Переменчивый русский заявил, что он не собирался применять силу. Он просто хочет подписать договор и покончить с правами, которые Соединенные Штаты получили в качестве «условий капитуляции».

В телеграмме, отправленной в Вашингтон, Томпсон не стал особо заострять внимание на словах Хрущева, считая, что они не имеют большого значения. Для Хрущева эта беседа была генеральной репетицией перед встречей в Вене. Томпсон преуменьшил недовольство Хрущева. Он сообщил, что советский лидер впервые подробно обрисовал, каким может стать разделенный город, но при этом не собирается нарушать права Соединенных Штатов. Томпсон повторил свое мнение о том, что Хрущев не будет поднимать берлинский вопрос до окончания октябрьского съезда партии. По его мнению, в Вене Хрущев «только слегка коснется берлинской проблемы».

Томпсон посоветовал, чтобы в Вене Кеннеди предложил Хрущеву такой вариант по Берлину, который позволит обеим сторонам спасти репутацию, поскольку проблема, по всей видимости, достигнет кульминации в конце года. В противном случае, сказал он, «на чашу весов ляжет война».

В тот же день Кеннеди получил сообщение из Берлина. Глава американской миссии в Западном Берлине дипломат Э. Алан Лайтнер-младший написал, что «статус-кво Берлина будет сохраняться какое-то время» и что у Хрущева нет никакого плана действий. Таким образом, рассуждал Лайтнер, Кеннеди на встрече в Вене может остановить Хрущева, сообщив, что США полны решимости защищать свободу города и что «Советы должны убрать руки от Берлина».

Лайтнер хотел, чтобы Кеннеди понимал, к каким последствиям приведет проявленная на венской встрече слабость. «Любой намек на то, что президент готов обсудить промежуточные решения, пойти на компромисс или временное решение, ослабит влияние на Хрущева предупреждения о пагубных последствиях неверной оценки им нашего решения».

Вашингтон, округ Колумбия

Кеннеди, видя первые неудовлетворительные действия своего президентства, решил выступить 25 мая с докладом о положении дел в стране – Специальным посланием о срочных нуждах страны – спустя всего двенадцать недель после первого послания. Он понимал, что после залива Свиней и перед Веной он должен подготовить почву, сообщив Хрущеву безошибочное решение.

В одну из встреч с Большаковым Бобби Кеннеди предупредил его, что в своей речи на совместном заседании палат конгресса президент будет вынужден выразить разочарование поведением СССР. Тем не менее жесткая риторика президента не означает отказа от встречи с Хрущевым.

Выступая перед конгрессом и телевизионной аудиторией, Кеннеди объяснил, что американские президенты в «исключительных случаях» в течение одного года выступали со вторым обращением к народу. Такие случаи были, сказал Кеннеди. Он заявил, что, поскольку Соединенные Штаты отвечают за «безопасность свободного мира», собирается представить «доктрину свободы».

Президентская речь, длившаяся сорок восемь минут, семнадцать раз прерывалась аплодисментами. Кеннеди подчеркнул необходимость поддерживать процветающую американскую экономику и отметил окончание спада и начало восстановления. Он объявил «великим полем битвы за защиту и распространение свободы в наши дни… Азию, Латинскую Америку, Африку и Ближний и Средний Восток, земли поднимающихся народов».

Кеннеди предложил увеличить расходы на повышение боеспособности вооруженных сил, на разработку и модернизацию вооружения примерно на 700 миллионов долларов, чтобы догнать и перегнать Советы в гонке вооружений; провести реорганизацию системы гражданской обороны, выделив втрое больше средств на противорадиационные укрытия. Он потребовал уделить больше внимания партизанским войнам в странах третьего мира, увеличив поставку гаубиц, вертолетов, бронетранспортеров и боеспособных подразделений запаса. Наша страна, сказал президент, должна поставить перед собой цель до окончания текущего десятилетия высадить человека на Луне и благополучно вернуть его на Землю. Ни один космический проект в этот период не будет более впечатляющим для человечества или более важным в плане долгосрочного освоения космоса; и ни один из них не будет столь дорогостоящим и сложным для реализации. В этой гонке он принял решение обогнать Советы, которые первыми запустили спутник и человека в космос.

До встречи в Вене оставалось всего девять дней, когда американский народ узнал, что с каждым часом возрастает угроза миру, что Америка несет глобальную ответственность как борец за мир, и это требует определенных жертв. Для обсуждения в Вене президент оставил всего один вопрос.

Москва

Хрущев в ответ на то, что он расценил как попытку Кеннеди сломить его, собрал своих самых критически настроенных избирателей, президиум коммунистической партии. Хрущев вызвал стенографистку, и членам президиума стало ясно, что он собирается сказать что-то важное.

Он заявил своим товарищам, что Кеннеди «сукин сын». Однако, несмотря на это, он придает большое значение венской встрече, потому что хочет использовать ее для обострения германского вопроса. Он обрисовал в общих чертах предложение, которое он выдвинет в Вене, используя почти те же выражения, что и в разговоре с послом Томпсоном.

Могут ли предлагаемые им шаги по изменению статуса Берлина вызвать ядерную войну? – спросил он своих товарищей по партии. Да, ответил он, а затем объяснил, что «есть риск, и этот риск, на который мы идем, оправдан, я бы сказал, если в процентном отношении брать, больше чем на 95 процентов, что войны не будет».

Из всех партийных вождей только Анастас Микоян осмелился не согласиться с Хрущевым. Он утверждал, что Хрущев недооценивает готовность и возможность Соединенных Штатов вступить в обычную, неядерную войну за Берлин. Далее Хрущев объяснил собравшимся, что наибольшую опасность для Советского Союза представляют Соединенные Штаты, а не Западная Германия и Аденауэр. Испытывая к Америке любовь-ненависть, при подготовке к встрече в Вене он склонился в сторону ненависти, и у товарищей не осталось сомнений относительно того, что Хрущев ожидает от этой встречи.

Хрущев упорно повторял ставшую навязчивой идею, что хотя он встречается с Кеннеди, но Соединенными Штатами управляют Пентагон и ЦРУ, это, по его словам, он уже испытал во время переговоров с Эйзенхауэром. Вот почему, сказал он, нельзя рассчитывать, что американские лидеры могут принимать решения, основанные на логических суждениях. Отсюда следует, сказал он, что «могут возникнуть некие силы и найти предлог, чтобы развязать против нас войну».

Хрущев объяснил товарищам, что подготовился к угрозам развязывания войны, но что он знает, как наилучшим образом этого избежать. «США могут пойти на развязывание войны», но европейские союзники и общественные силы не дадут Кеннеди применить ядерное оружие в ответ на изменение статуса Берлина. Де Голль и Макмиллан никогда не поддержат решение американцев развязать войну, поскольку им известно, что советские ракеты нацелены на объекты в Европе. «Они умные люди и понимают это», – сказал он.

Затем Хрущев обрисовал, как будут разворачиваться события после того, как он выдвинет в Вене новый шестимесячный ультиматум. Он подпишет мирный договор с правительством Восточной Германии, а затем передаст восточным немцам всю ответственность за доступ в Западный Берлин. «Мы не вторгаемся в Западный Берлин, мы не объявляем блокаду, – сказал он, а значит, не даем повода для боевых действий. – Мы показываем, что готовы разрешить воздушное движение, но при условии, что западные самолеты будут садиться на аэродромах ГДР. Мы не требуем вывода войск. Хотя это незаконно, но мы не будем применять силовые методы для их выдворения из Берлина. Мы не будем отрезать пути поставок продовольствия и другие жизненно важные коммуникации. Мы будет придерживаться политики невмешательства в дела Западного Берлина. Исходя из этого, я не думаю, что прекращение состояния войны и оккупационного режима приведет к развязыванию войны».

Микоян был единственным, кто предупредил Хрущева, что вероятность войны больше, чем считает советский лидер. Однако из уважения к Хрущеву, он оценил ее в 10 процентов, в отличие от 5 процентов Хрущева. «По-моему, они могут пойти на военные действия без применения атомного оружия», – сказал Микоян.

Хрущев возразил, что Кеннеди так боится войны, что не отважится на военные действия. Он сообщил членам президиума, что им, возможно, придется пойти на компромисс по Лаосу, Кубе и Конго, где не так очевидно советское превосходство, но что касается Берлина, то тут превосходство Кремля не вызывает сомнений.

Для того чтобы обрести полную уверенность в своих силах, Хрущев сказал, обращаясь к военачальникам: «Я хочу, чтобы Малиновский, Захаров, Гречко хорошенько посмотрели, какое у нас соотношение сил в Германии и что нужно. Может быть, подбросить вооружение, одним словом, на тот случай, если надо будет подкрепление туда… На это срок вам полгода». Он сказал им, что готов потратить на это необходимые средства. Его жесткие слова, предназначенные для венской встречи с президентом Кеннеди, было необходимо подкрепить повышенной боеспособностью.

Микоян возразил, что Хрущев ставит Кеннеди в опасное положение, когда у него не будет иного выбора, как отважиться на военные действия. Микоян высказал предложение сохранить «воздушный мост», чтобы решение по Берлину было более приемлемым для Кеннеди.

Хрущев не согласился с Микояном. Он напомнил товарищам, что происходит в Восточной Германии. Каждую неделю тысячи профессионалов покидают страну. Если проявить слабость, то это вызовет волнение не только у Ульбрихта, но и у союзников по Варшавскому договору, которые «почувствуют в наших действиях несогласованность и неуверенность».

Мало того что Хрущев был готов закрыть воздушный коридор, он, глядя на Микояна, сказал: «Если мы оставим какую-то возможность открытых ворот, то мы покажем свою слабость, а нам надо проявить твердость, и, если надо будет, будем сбивать самолеты… Наша позиция очень сильная, но нам придется, конечно, тут и припугнуть реально. Например, если будут полеты, нам придется сбивать самолеты. Могут ли они пойти на провокацию? Могут. Если не собьем самолет, значит, мы капитулируем».

Заседание президиума закончилось обсуждением того, должен ли Хрущев в соответствии с протоколом обмениваться с Кеннеди в Вене подарками.

Представители министерства иностранных дел предложили преподнести президенту пластинки с записью советской и русской музыки и двенадцать банок черной икры. Среди других подарков был серебряный кофейный сервиз для госпожи Кеннеди. Помощники рассчитывали, что Хрущев одобрит их выбор.

«Подарками можно обмениваться даже перед войной», – сказал Хрущев.

Хайяннис-Порт, Массачусетс

«Борт номер один» [39] взлетел в ливень с ураганным ветром с базы ВВС Эндрюс и взял курс на Хайяннис-Порт.

Оставалось всего три дня до его встречи с де Голлем в Париже и всего неделя до встречи с Хрущевым в Вене. Его отец украсил президентскую спальню фотографиями чувственных женщин – розыгрыш такого же, как президент, бабника в сорок четвертый день рождения сына.

Кеннеди приехал в родительский дом, чтобы по-быстрому отметить в семейном кругу день рождения, а затем погрузиться в чтение отчетов по самым разным темам, от ядерного баланса до психологического портрета Хрущева. Американские разведывательные службы нарисовали портрет человека, который в первый момент попытается очаровать президента, а в следующий начнет запугивать; игрока, который будет проверять президента; преданного марксиста, который хочет сосуществовать, а не соперничать; грубого, опасного и хитрого лидера, выросшего в крестьянской семье и, главное, непредсказуемого.

Президенту оставалось только надеяться, что полученная Хрущевым информация об американском президенте не является столь же откровенной. Его никогда не оставляли боли в спине, но сейчас они были сильнее обычного из-за травмы, которую он получил несколькими днями ранее, участвуя в церемонии посадки дерева в Канаде. Собираясь в поездку, он взял с собой прокаин, местное анестезирующее средство для спины, кортизон, необходимый при болезни Аддисона, витамины и амфетамины для снятия усталости и увеличения энергии.

Он никогда не пользовался костылями на людях, прихрамывая, словно спортсмен, получивший травму во время подготовки к чемпионату.