Глава 8. Время дилетанта

По мнению европейцев, они наблюдали за игрой в бумеранг молодого одаренного любителя, когда увидели, к своему ужасу, что он поразил себя. Они были потрясены, как столь неопытный человек может играть с таким смертельным оружием.

Дин Ачесон о командовании президента Кеннеди, которое привело к провалу операции в заливе Свиней, июнь 1961 года

Я не понимаю Кеннеди. Он что, действительно такой нерешительный?

Н.С. Хрущев своему сыну Сергею после операции в заливе Свиней

Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия

Это был первый теплый день в Вашингтоне, отличная погода для прогулки президента Кеннеди с Дином Ачесоном по Розовому саду Белого дома. Кеннеди предложил Ачесону пройтись, объяснив, что нуждается в немедленном ответе. Президент был без пиджака, а Ачесон, как всегда, в пиджаке и галстуке-бабочке. Единственная уступка, на которую он пошел в связи с теплой погодой, – шляпа-котелок, которую нес в руке.

Бывший государственный секретарь Трумэна ожидал, что Кеннеди будет расспрашивать о том, что сейчас происходит в НАТО, или о его берлинских проектах, поскольку на следующий день Ачесон летел в Европу, чтобы информировать союзников о положении дел. Однако Кеннеди сказал, что у него на очереди есть более неотложное дело. «Давайте сядем здесь, на солнышке, – сказал президент, указав Ачесону на деревянную скамейку, стоящую на солнце. – Вам что-нибудь известно о кубинском плане?»

Ачесон признался, что даже не слышал о том, что есть какой-то кубинский план.

Тогда Кеннеди в нескольких словах обрисовал ситуацию, которую хотел обсудить. Армия из 1200–1500 кубинских эмигрантов, прошедших подготовку под руководством ЦРУ в Гватемале, вторгнется на остров. С воздуха им организуют прикрытие бомбардировщики В-26, пилотируемые эмигрантами. Как только кубинские эмигранты закрепятся на береговом плацдарме, 7900 повстанцев и другие противники Кастро поднимут восстание на острове. Не используя американские войска и авиацию, США намеревались свергнуть Фиделя Кастро и установить проамериканский режим. План был подготовлен правительством Эйзенхауэра, но подвергся изменениям в первые недели правления Кеннеди. За подготовку, планирование и поставку оружия и боеприпасов отвечало ЦРУ.

Ачесон даже не пытался скрыть тревогу. «Я надеюсь, – сказал он, – что президент не рассматривает всерьез этот сумасшедший план».

«Не знаю, всерьез или нет, но такой план есть, и я обдумываю его, и это абсолютно серьезно, – ответил Кеннеди. – Я не могу принять решение, но уделяю этому плану самое серьезное внимание».

На самом деле президент дал добро на реализацию плана почти месяц назад, 11 марта 1961 года. Окончательный вариант он утвердил 5 апреля, всего за два дня до беседы с Ачесоном. Он внес всего две важные поправки – изменил место высадки и гарантировал, что поблизости будет аэродром тактической авиации для поддержки с воздуха.

Ачесон заявил, что ему не надо ни с кем советоваться, чтобы понять, что 1500 кубинцев Кеннеди не идут ни в какое сравнение с 25 тысячами кубинцев Кастро. Он заверил Кеннеди, что подобное вторжение может иметь пагубные последствия для престижа Америки в Европе и для отношений с Советами по Берлину, поскольку можно получить ответную агрессию. Кеннеди конечно же не хотел давать Советам предлог совершить нечто подобное в Берлине.

Они еще немного поговорили, и Ачесон покинул Розовый сад, не обменявшись с президентом никакой информацией, кроме кубинского плана. Ачесон, улетев в Европу, выбросил из головы кубинскую проблему, поскольку «она походила на какую-то дикую идею».

Он был уверен, что возобладает здравый смысл.

Рёндорф, Западная Германия

Западногерманский канцлер Конрад Аденауэр был настолько озабочен проблемой установления отношений с Кеннеди, что попросил своего друга, Дина Ачесона, прилететь в Бонн, чтобы обсудить стратегию поведения перед его визитом в Соединенные Штаты, куда он должен был отправиться через несколько дней.

Легионы немцев, выйдя на воскресную прогулку, прохаживаясь по дорожкам под цветущими фруктовыми деревьями по берегу Рейна, в то время как Аденауэр вместе с Ачесоном мчался мимо них в «мерседесе» из аэропорта домой. Канцлер гордился высокоскоростными двигателями удачно разработанных немецких автомобилей, которые стали настоящим экспортным хитом, и Ачесона плотно прижало к спинке сиденья, когда водитель Аденауэра увеличил скорость, чтобы не отставать от ехавшего впереди джипа. Солдат, сидевший в открытом кузове джипа, указывал направление движения с помощью жезлов. Если он указывал жезлом вправо от себя, это был знак водителю Аденауэра продолжать движение в крайнем правом ряду, вдоль тротуара. Если он вытягивал левую руку с жезлом, это означало, что водитель канцлера должен сместиться в крайний левый ряд. Ачесон с мрачной улыбкой заметил, что «старик просто замечательно проводит время».

Небольшая группа соседей Аденауэра собралась, чтобы поприветствовать прибытие легендарной пары политиков в дом канцлера в Рёндорфе, поселке на берегу Рейна. Восьмидесятипятилетний Аденауэр взглянул на зигзагообразную лестницу, поднимавшуюся по склону холма, высотой примерно тридцать метров, от улицы до двери его дома, и сказал своему шестидесятисемилетнему гостю: «Мой друг, вы уже не так молоды, как тогда, когда мы встретились впервые, поэтому я убедительно прошу вас не подниматься слишком быстро». – «Вы очень любезны, господин канцлер, – улыбнувшись, сказал Ачесон. – Если я почувствую усталость, то могу взять вас за руку?» – «Вы смеетесь надо мной?» – спросил Аденауэр. «У меня даже в мыслях этого не было», – с улыбкой ответил Ачесон. Добродушное подшучивание было живительным эликсиром для охваченного тревогой Аденауэра.

Большую часть дня Ачесон потратил на то, чтобы успокоить Аденауэра, которого нашел «до смерти взволнованным, до крайности обеспокоенным» отношениями с Кеннеди. Более всего Аденауэр был обеспокоен тем, что Кеннеди замышляет за его спиной заключить мирный договор с русскими по ряду вопросов, без учета германских интересов и оставив на произвол судьбы жителей Берлина. Серьезную озабоченность вызывал у него новый всплеск враждебности со стороны американцев, спровоцированный шокирующими подробностями, описанными в недавно изданной книге Уильяма Ширера «Взлет и падение Третьего рейха», и предстоящим судебным процессом над военным преступником Адольфом Эйхманом в Израиле.

Кроме того, Аденауэр сказал, что встревожен сообщениями о том, что правительство Кеннеди сменило свою стратегию сдерживания с опорой на ядерное оружие на новую стратегию «гибкого реагирования». В этой стратегии придавалось большее значение обычному вооружению в случае непредвиденных обстоятельств в Берлине. Хотя подобное изменение политического курса могло оказать значительное влияние на безопасность Западной Германии, правительство Кеннеди не посоветовалось и не известило Аденауэра и других западногерманских коллег.

Приводя доводы против нового стратегического курса, Аденауэр даже не мог представить, что основным создателем и сторонником этой стратегии был Ачесон. Аденауэр был убежден, что Запад может сдержать Москву только в том случае, если Хрущев будет уверен, что один неверный шаг по Берлину приведет к ядерному ответу со стороны Соединенных Штатов. Аденауэр опасался, что Москва будет внимательно следить за каждым изменением в политике Соединенных Штатов, рассматривая его как приглашение проверить решимость американцев. Хотя в тот день Ачесон не сказал этого Аденауэру, но он не согласился с его мнением, поскольку сомневался, что любой американский президент стал бы когда-нибудь рисковать миллионами американских жизней ради Берлина, – и он считал, что Хрущев думает точно так же.

Вместо этого Ачесон сосредоточил усилия на том, чтобы убедить Аденауэра, что Кеннеди настроен столь же решительно, как его предшественники, защищать свободы Западной Германии и Западного Берлина. Ачесон сообщил Аденауэру некоторые детали плана, разработанного правительством Кеннеди на случай непредвиденных обстоятельств в Берлине, и о скептицизме Кеннеди в отношении намерений русских. «Вы сняли камень с моей души», – вздохнув с облегчением, сказал Аденауэр.

Однако Ачесон был вынужден огорчить Аденауэра, лишив его надежды на то, что сбудется самая несбыточная мечта западногерманского канцлера. В настоящее время Кеннеди отказался от плана, который рассматривал Эйзенхауэр, по размещению американских подводных лодок, оснащенных ракетами «Поларис», под контроль НАТО, тем самым создав альянс четырех ядерных держав. Вместо этого Кеннеди передал в распоряжение НАТО пять подводных лодок, оснащенных ракетами «Поларис», но под командованием американцев и с такими ограничительными условиями по их использованию, что это никак не соответствовало желанию Аденауэра, чтобы средства ядерного устрашения были более удобными в использовании и более доступными.

Короче говоря, Кеннеди, как следовало из отчетов КГБ того времени из Парижа и других мест, хотел, чтобы любой берлинский конфликт был местного масштаба и не перерастал в мировую войну. Отсюда следовало, что Соединенные Штаты должны были не только отказаться от опоры на ядерное оружие в любом противоборстве по Берлину, но и категорически выступать против идеи о владении НАТО ядерным оружием.

В конце дня, не отступая от традиции, Аденауэр пригласил гостя в розарий поиграть в бочче [29].

Аденауэр снял пиджак, оставив галстук, закатал рукава рубашки и начал игру, бросив меньший шар, джек-болл. После этого они по очереди бросали шары, стараясь, чтобы их шары были как можно ближе к джек-боллу.

Когда Ачесон был близок к победе, канцлер изменил правила игры и стал отбивать джек-болл от шаров Ачесона.

В ответ на возражение Ачесона Аденауэр, улыбнувшись, сказал: «Сейчас вы в Германии, а в Германии я устанавливаю правила».

Ачесон улыбнулся, радуясь, что его миссия достигла цели. Он сумел успокоить Аденауэра, заранее сообщив ему неприятные известия. Теперь Аденауэр появится в Вашингтоне более спокойным, и благодаря Ачесону первое совещание Аденауэра с Кеннеди будет более многообещающим.

Однако не в силах Ачесона было повлиять на два события, которые омрачили визит Аденауэра: исторический запуск советского корабля-спутника в космическое пространство и поражение США на Кубе.

Пицунда, Советский Союз

В тот день, когда Аденауэр вылетел в Вашингтон, Хрущев отдыхал на даче в Пицунде, куда ему регулярно поступали самые свежие новости о планируемом на следующее утро запуске первого человека в космос. Кроме того, он начал готовиться к намеченному на октябрь XXII съезду Коммунистической партии Советского Союза.

Позже Хрущев объяснил свои частые поездки в Пицунду, куда ездил не только отдыхать, но и размышлять: «Бывают задачи, которые не решишь правильно, если как следует над ними не подумаешь. Даже куры не вдруг яйца кладут. В серьезных делах торопиться незачем». Пицунда была для него тем местом, где он мог отдышаться от напряженного темпа истории и собственноручно написать несколько страниц. Там, прогуливаясь в сосновой роще и по берегу моря, он выстраивал свою речь, произнесенную на ХХ съезде партии в 1956 году, в которой разоблачил культ личности Сталина. Хрущев любил приводить гостей в реликтовую сосновую рощу, многим деревьям в которой он даже дал имена, и хвастаться небольшим спортивным залом и плавательным бассейном со стеклянной крышей и стеклянными стенами, раздвигающимися нажатием кнопки [30].

О том, насколько большое значение придавал Хрущев отношениям с Кеннеди, свидетельствует тот факт, что среди прочих дел этим утром он принял Уолтера Липпмана, знаменитого американского журналиста, которому на тот момент было семьдесят один год, и его супругу Хелен. Это было связано не только с большим влиянием Липпмана на родине и его общением с Кеннеди, но и с тем, что в его статьях неизменно чувствовалось, что он доброжелательно настроен к Советскому Союзу.

В связи с запуском в космос у Хрущева был напряженный график, и он распорядился сообщить Липпману, что их встречу придется отложить. Липпман в это время уже сидел в кабине следующего в Рим самолета, который разгонялся по взлетной полосе в Вашингтоне. В наспех написанном сообщении советскому послу Меньшикову Липпман нагло написал – «невозможно».

Когда самолет с Липпманами приземлился, Хрущев решил, что стоит встретиться с ними, но ничего не говорить о планируемом на следующее утро запуске в космос первого космонавта Юрия Гагарина.

Первоначально планировалось запустить человека в космос 1 мая, но после трагической гибели 23 марта во время тренировки лейтенанта Валентина Бондаренко, космонавта, которого предполагали первым запустить в космос [31], Хрущев распорядился ускорить запуск. Советы слишком спешили отправить человека в космос, стремясь опередить американцев, и это, возможно, стало причиной смерти Бондаренко, наступившей после того, как в перенасыщенной кислородом атмосфере сурдокамеры возник пожар. Советы не сообщали подробности этого трагического случая. Они не сообщили о смерти космонавта, а его лицо на фотографиях советской космической команды было заретушировано. Информация об этой трагедии на долгие годы была засекречена.

Не сломленный неудачей Хрущев установил дату запуска советского аппарата на 12 апреля, желая опередить США, поскольку ему было известно, что американцы планируют 5 мая запустить в космос астронавта Алана Шепарда на «Меркурии». В случае успешного запуска Хрущев не только творил историю, но и получал крайне необходимую политическую поддержку. Если бы миссия Гагарина провалилась, Хрущев скрыл бы все доказательства запуска.

Ни о чем не подозревающие Липпман с женой прибыли на дачу Хрущева в 11:30 утра и до вечера гуляли, купались, ели, пили и вели беседы.

Липпман гордился, что имеет доступ не только к лидеру США, но и к мировым лидерам, а теперь он встречался еще и с коммунистическим лидером на его черноморской даче. Прежде чем получить колонку в газете, он был советником Вудро Вильсона и делегатом Парижской мирной конференции, результатом работы которой стал Версальский мирный договор. Благодаря Липпману общеупотребительным стало выражение «холодная война». Это он советовал Вашингтону признать советскую сферу влияния в Европе. Интерес Москвы к Липпману был столь велик, что агенты КГБ в Соединенных Штатах завербовали его секретаря, Мэри Прайс, чтобы собирать информацию о его источниках и людях, вызывавших его интерес.

Во время прогулок высокий ширококостный Липпман возвышался над невысоким, коренастым Хрущевым. Однако во время игры в бадминтон Хрущев в паре с сопровождавшей Липпмана в поездке по Советскому Союзу довольно полной дамой из Министерства иностранных дел одержал победу над более спортивными Липпманами, которых он поразил своей необычайной ловкостью, быстротой и реакцией. Хрущев несколько раз с силой посылал волан, явно целясь в голову соперникам.

Во время обеда к ним присоединился заместитель Хрущева Анастас Микоян. Основной темой беседы, длившейся три с половиной часа, был берлинский вопрос, из чего Липпман, как до него посол Томпсон, сделал вывод, что для советского лидера нет ничего более важного, чем будущее Берлина.

Чиновники из Белого дома, Государственного департамента и ЦРУ перед отъездом проинформировали Липпмана, чтобы он смог запустить пробный шар от их имени. Липпман спросил, почему Хрущев считает, что решение берлинского вопроса не терпит отлагательства. Почему бы не договориться о пятидесятилетней паузе, во время которой Соединенные Штаты и Советский Союз могли бы уделить внимание другим вопросам, касающимся их отношений, и создать атмосферу, более способствующую решению этой сложной проблемы?

Когда Хрущев в резком тоне отказался от очередной отсрочки решения вопроса, Липпман попросил, чтобы он мотивировал свой отказ.

Решение, ответил Хрущев, должно быть принято до того, как «гитлеровские генералы с их двенадцатью натовскими дивизиями получат ядерное оружие из Франции и Соединенных Штатов». Прежде чем это произойдет, сказал Хрущев, он хочет с помощью мирного договора установить нынешние границы Польши и Чехословакии и обеспечить существование Восточной Германии. В противном случае, заметил Хрущев, Западная Германия будет втягивать НАТО в войну, нацеленную на объединение Германии и восстановление ее довоенной восточной границы.

Липпман делал заметки в уме, а его жена дословно записала беседу. Они оба пытались остаться трезвыми, несмотря на то что Микоян все время подливал им в бокалы армянское вино и водку, пока Хрущев не сжалился над ними.

Хрущев время от времени, видимо чтобы Липпманы осознали это, говорил, что решительно настроен «обострить германский вопрос» в этом году. Позже Липпман сообщил своим читателям, что советский лидер был «решительно настроен окончательно урегулировать спорный вопрос по Берлину с помощью силы», чтобы остановить непрекращающийся поток беженцев и спасти коммунистическое восточногерманское государство.

Хрущев изложил Липпману свои мысли относительно Берлина, причем рассказал больше, чем ранее планировал. Вторую Пулитцеровскую премию Липпман получил за репортаж, состоявший из трех частей, о беседах с Хрущевым – он появился в 450 газетах.

Во-первых, сказал Хрущев обозревателю, он хочет, чтобы Запад признал, что «есть на самом деле две Германии», которые никогда не воссоединятся. Следовательно, США и Советский Союз должны с помощью мирных договоров официально признать три части Германии: Западная Германия, Восточная Германия и Западный Берлин. Установить статус демилитаризованного и нейтрализованного вольного города [32] для Западного Берлина.

После этого, сказал Хрущев, символические французские, британские, американские контингенты, советские войска и нейтральные войска, назначенные ООН, могли бы обеспечивать доступ и свободу. Четыре оккупирующие державы подписали бы соглашение с обеими Германиями, которые бы привели к тому же результату.

Поскольку Хрущев не был уверен, что Кеннеди согласится с его решением, он коротко обрисовал Липпману то, что назвал своей «позицией, подготовленной для отступления», или запасным вариантом.

Он готов пойти на временный договор, сроком на два-три года, в течение которых две Германии смогли бы договориться о создании конфедерации или какой-то другой формы объединения. Если бы эти два государства достигли соглашения в отведенный промежуток времени, то был бы подписан договор. Если бы им не удалось договориться, то оккупационные державы лишились бы всех прав и вывели войска.

Если США отказываются от этих предложений, сказал Хрущев Липпману, то его третий запасной вариант заключается в подписании сепаратного мирного договора с Восточной Германией, который предоставит Ульбрихту полный контроль над всеми подступами к Западному Берлину. Если союзники воспротивятся новой роли Восточной Германии, то он, сказал Хрущев, введет советские войска для установления полной блокады города.

Хрущев, чтобы несколько смягчить удар, объяснил Липпману, что не станет ускорять кризис, пока у него есть возможность встретиться с Кеннеди и обсудить эту проблему. Другими словами, он начал переговоры с президентом через обозревателя.

Взяв на себя навязанную ему роль посредника в переговорах, Липпман предложил Хрущеву пятилетний мораторий на переговоры по Берлину, сохранив на этот период текущее положение, – Липпман знал, что для Кеннеди это был бы оптимальный вариант.

Хрущев замахал руками. С берлинского ультиматума, сказал он, прошло тринадцать месяцев, и он не собирается ни соглашаться с очередной, да еще такой длительной, отсрочкой, ни оставлять нерешенной берлинскую проблему до октябрьского съезда партии.

Хрущев сказал Липпману, что не верит в то, что Кеннеди примет решение. Он одним словом подвел итог силам, стоящим за Кеннеди: Рокфеллер. По его мнению, президентом управляли большие деньги. Он считал, что, несмотря на «империалистическую сущность», у этих капиталистов возобладает здравый смысл. Если им придется выбирать между взаимовыгодным соглашением, действием Советского Союза в одностороннем порядке и войной, то, сказал Хрущев, по его мнению, группа Рокфеллеров заключит сделку.

Хрущев сказал, что готов объявить о ядерном блефе со стороны США. «По моему мнению, на Западе нет таких глупых государственных деятелей, которые бы развязали войну, понимая, что в ходе этой войны погибнут сотни миллионов только из-за того, что мы подпишем мирный договор с ГДР, который будет предусматривать особый статус вольного города для Западного Берлина с его 2,5-миллионным населением. Еще не родились такие идиоты».

В конце дня Липпманы, а не Хрущев, почувствовали усталость. Прощаясь, Хрущев по очереди сжал Липпманов в медвежьих объятиях, и они, усталые от впечатлений этого дня, разговоров и выпивки, отправились в свой гостиничный номер. Липпман не заметил ни следа усталости у Хрущева, о которой месяцем раньше говорил посол Томпсон. Однако ничто не могло больше пробудить энергию советского лидера, чем новости, которые ему сообщили на следующее утро.

Пицунда, Советский Союз

Когда Сергей Королев, знаменитый ракетостроитель и руководитель советской космической программы, позвонил Хрущеву, тот нетерпеливо спросил: «Скажите мне только, он действительно жив?»

Жив, ответил Королев, и чувствует себя даже лучше, чем мы могли предположить. Юрий Гагарин благополучно возвратился на Землю и стал первым человеком, слетавшим в космос, и первым человеком, облетевшим вокруг Земли. Его космический корабль назвали «Восток», чтобы подчеркнуть, каких добились успехов. И они достигли цели. К восторгу Хрущева, во время 108-минутного полета Гагарин насвистывал мелодию, сочиненную в 1951 году Дмитрием Шостаковичем: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…» Несмотря на протесты военачальников, Хрущев, пребывая в состоянии эйфории, приказал повысить Гагарина в звании, и в тот же день старший лейтенант Гагарин стал майором.

Хрущев раздувался от радости и гордости. Он, как в случае с запуском спутника в 1957 году, опять победил американцев в космической гонке. Помимо этого, он продемонстрировал, каких успехов достигло советское ракетостроение. Но что самое важное, «Восток» обеспечил ему столь необходимую поддержку перед октябрьским съездом партии, успешно нейтрализовав его противников.

Заголовки в газете «Известия», целиком посвященной полету, кричали о «величайшей победе нашей страны, нашей науки, нашей техники, нашего народа».

Торжествующий Хрущев сказал сыну Сергею, что он организовал грандиозное событие, позволившее советскому народу прославлять настоящего героя. Сергей пытался отговорить отца от немедленного возвращения в Москву, поскольку напряженный год сильно подорвал его здоровье, но Хрущев не слушал никаких разумных доводов. Он не принял во внимание и доводы КГБ, который пришел в ужас от известия о всенародном празднике, поскольку не мог осуществлять полный контроль над толпой.

По приказу советского лидера был организован самый грандиозный парад и праздник с окончания Второй мировой войны 9 мая 1945 года. Хрущева обуревали столь сильные чувства, что он неожиданно сел в открытый лимузин вместе с Гагариным и его женой, который повез их по Ленинскому проспекту на Красную площадь. На освещенных солнцем улицах их приветствовали толпы людей – на тротуарах, в окнах, на балконах, крышах и деревьях.

С трибуны Мавзолея Хрущев заявил: «Пусть знают все, кто точит когти против нас. Пусть знают, что Юрка был в космосе, все видел, все знает». Он с насмешкой говорил о тех, кто принижал Советский Союз и считал, что русские ходят «голые и босые». Полет Гагарина, по мнению Хрущева, явился подтверждением правильности его руководства страной и сообщил миру о технических возможностях его страны. Крестьянский парень, неграмотный и босой, превзошел Кеннеди и его намного более развитую страну.

Спустя более трех недель Алан Шепард на «Меркурии» стал вторым человеком и первым американцем, побывавшим в космосе.

Вашингтон, округ Колумбия

Аденауэр, похоже, не мог выбрать более неудачного времени.

Западногерманский канцлер приземлился в Вашингтоне спустя всего несколько часов после того, как Юрий Гагарин благополучно приземлился на парашюте в Казахстане. Аденауэр сидел в Овальном кабинете с президентом, которому не терпелось выпроводить его из города и продолжить подготовку к вторжению на Кубу.

Ситуация осложнялась еще и тем, что Аденауэр прибыл в Вашингтон примерно через месяц после визита Вилли Брандта, бургомистра Берлина, и лидера парламентской фракции социал-демократов Эгона Бара. Это был практически беспрецедентный случай, чтобы новоизбранный американский президент запланировал встречу с представителями оппозиции союзнической страны раньше, чем встретился с национальным лидером, но такова была суть напряженных отношений между Кеннеди и Аденауэром.

Кеннеди сказал Брандту, что «из всего, что Запад унаследовал после Второй мировой войны, Берлин был самой трудной проблемой». Президент сказал, что вообще сомневается в разрешении этой проблемы. «Нам придется жить в этой ситуации», – сказал Кеннеди.

Брандт вошел в число тех, кто сказал Кеннеди, что Хрущев, скорее всего, будет стараться изменить статус Берлина до октябрьского съезда партии. Брандт, желая проверить решительность намерений Запада, сказал, что восточные немцы и русские усилили активность между двумя частями Берлина. Если Советы опять заблокируют Западный Берлин, сказал Брандт, то запасов топлива и продовольствия хватит на шесть месяцев. Таким образом, у Кеннеди будет время, чтобы договориться о выходе из любой сложной ситуации, возникшей в Берлине.

Брандт попытался использовать сорок минут, проведенных в Овальном кабинете, на то, чтобы Кеннеди больше проникся идеей освобождения Берлина. Он назвал Западный Берлин окном в свободный мир, сохранявшим надежды восточных немцев на освобождение. «Эти надежды умрут без Западного Берлина», – сказал Брандт, а американское присутствие является «значительной гарантией» существования города. Брандт почувствовал облегчение, услышав, что Кеннеди впервые отклонил советское предложение об установлении статуса «вольного города» для Берлина, то, что президент, по слухам, поддерживал. Со своей стороны Брандт заверил Кеннеди, что заигрывания его социал-демократов с русскими относительно нейтралитета ушли в прошлое.

Прошел месяц, и переговоры Кеннеди с Аденауэром носили уже более напряженный характер. Кеннеди задал Аденауэру многие из тех вопросов, которые задавал Брандту, но некоторые ответы не удовлетворили президента. На вопрос, есть ли вероятность того, что Советы что-то предпримут в Берлине в 1961 году, Аденауэр ответил, что «может, предпримут, а может, и нет», заметив, что он не пророк. Когда в ноябре 1958 года Хрущев выдвинул шестимесячный ультиматум, сказал Аденауэр, никто не ожидал, что он будет настолько терпелив.

Кеннеди хотел узнать, какой, по мнению Аденауэра, должна быть реакция США, если Советский Союз все-таки подпишет сепаратный мирный договор с Восточной Германией, предположив, что Хрущев сделает это без блокады Берлина.

Пожилой Аденауэр прочел лекцию молодому президенту о том, почему создалась такая сложная ситуация с Берлином. Знает ли президент, спросил Аденауэр, что до сих пор не подписан мирный договор между четырьмя державами и Германией? Известен ли президенту такой «малоизвестный факт», задал он следующий вопрос, что Советский Союз до сих пор сохраняет военные миссии в Западной Германии? Западные союзники просили Аденауэра не слишком распространяться об этом, сказал канцлер, поскольку они тоже оставили миссии в Восточной Германии, которые помогают им собирать информацию.

Министр иностранных дел Генрих фон Брентано оценил шаги, которые может предпринять Советский Союз, поскольку Аденауэр не смог ответить на прямой вопрос Кеннеди. По его мнению, Советский Союз едва ли повторит блокаду Берлина. Вероятнее всего, сказал Брентано, Советы передадут контроль над Берлином руководству Восточной Германии, которое будет всеми силами препятствовать доступу в город. Исходя из этого Брентано предложил разработать план на случай возникновения непредвиденных ситуаций с учетом такой возможности.

В случае нападения Советского Союза, сказал Аденауэр, Западная Германия выполнит свои обязательства и вмешается, чтобы поддержать западные войска. «Падение Берлина станет смертным приговором для Европы и западного мира», – сказал Брентано.

Далее началось обсуждение, какие права имеет каждая из сторон в случае возникновения непредвиденных ситуаций в Берлине. Какие права в соответствии с международным правом имела Западная Германия на Берлин? Какие права хотела иметь? Какие права имели четыре державы, чтобы обеспечивать и защищать жителей Берлина? В чем суть натовских гарантий в отношении Берлина?

Все эти вопросы требуется тщательно проработать, сказал Аденауэр.

Кеннеди с трудом сдерживал раздражение, слушая перевод.

Для Аденауэра решение Берлинского кризиса состояло в том, чтобы не было деления города на восточный и западный и была единая Германия. По его замыслу, интеграция Западной Германии в сообщество западных стран являлось предпосылкой для возможного объединения, поскольку давала больше шансов вести переговоры с позиции силы. Аденауэр объяснил Кеннеди, что Западная Германия не испытывает никакого интереса к двусторонним переговорам с Советами. В большой игре, сказал Аденауэр, Западная Германия «всего лишь маленькая фигура». Он нуждался в помощи со стороны американцев и не скрывал этого.

Кеннеди сказал, что обеспокоен ежегодной «утечкой золота», порядка 350 миллионов долларов, которые идут на содержание американских войск в Германии. Он назвал эту ситуацию «одним из основных факторов в наших счетах платежного баланса». Он хотел, чтобы канцлер помог ему уменьшить расходы США в Германии и увеличил закупки военных и других товаров в Соединенных Штатах. Президент не стремился к прямому бюджетному облегчению за счет Аденауэра. Он хотел, чтобы более богатая Западная Германия оказывала больше помощи менее развитым странам, тем самым сняв часть этого бремени с Соединенных Штатов. Аденауэр согласился с этим и другими экономическими требованиями, которые могли облегчить бремя Соединенных Штатов.

Кеннеди меньше связывал себя обязательствами с Германией, чем его предшественники, и, кроме того, он считал, что преуспевающая Германия должна взять на себя часть расходов Соединенных Штатов.

По результатам встречи было опубликовано совместное заявление, в котором не было ни слова о проблемах, по которым стороны не пришли к соглашению. Корреспондент немецкого журнала «Шпигель» сообщил, что Аденауэр сильно разочарован визитом, в ходе которого не удалось обсудить основные проблемы, интересующие Бонн. По словам журналиста, три продолжительных совещания за два дня «лишили западногерманского канцлера физических сил и уничтожили его политические планы». Аденауэр, говорилось в статье, после окончания переговоров спускался по ступеням Белого дома «явно усталый, а его загорелое лицо казалось пепельно-желтым».

«Шпигель» сообщил, что правительство Кеннеди не удовлетворило просьбу Аденауэра по окончании переговоров в Белом доме провести выходные с другом, президентом Эйзенхауэром, в Пенсильвании. Вместо этого, по сообщению журнала, ему было «разрешено» полететь в Техас на «ранчо вице-президента Джонсона».

Аденауэр, несмотря на высокие темпы экономического роста страны, страдал от уменьшения собственного влияния в Вашингтоне. С американскими союзниками он выполнил план Маршалла, восстановил свою страну, вошел в НАТО, а теперь должен освободить место Советам. Его ближайший друг и советник, Джон Фостер Даллес, умер два года назад. Пара немецких журналистов, крутившихся у Белого дома, рассказали, что у Аденауэра и Кеннеди установились тесные личные отношения, но этому не было никаких доказательств.

По окончании визита западногерманского канцлера Кеннеди вышел на лужайку у Белого дома в сырой и холодный вашингтонский апрель. История оценит его по заслугам, сказал он об Аденауэре, за его невероятные «успехи по соединению народов Западной Европы и укреплению связей между Соединенными Штатами и Федеративной Республикой».

Аденауэр, в свою очередь, назвал человека, в котором сильно сомневался, «великим лидером», несущим «огромную ответственность за судьбу свободного мира».

Почти незамеченным остался ответ Аденауэра на вопрос репортера в Национальном пресс-клубе относительно слуха о возможном строительстве бетонной стены. «В ракетный век, – немного помолчав, сказал Аденауэр, – бетонные стены не имеют большего значения».

Стоунволл, Техас

В воскресный солнечный полдень Аденауэр с дочерью Либет и министром иностранных дел Брентано вылетел из Вашингтона в Остин, штат Техас. Оттуда на вертолете их доставили в Стоунволл, расположенный примерно в ста километрах от Остина с населением около пятисот человек, места рождения вице-президента Джонсона, рядом с которым находилось его ранчо.

Аденауэр обменял мир реальных проблем на то, что для немцев обладало невероятной притягательностью, – открытые пространства Америки и Среднего Запада, ставшие популярными благодаря романам немецкого писателя Карла Фридриха Мая [33] (который, между прочим, никогда не был в Америке).

В центральной части Техаса, где находилось ранчо Джонсона, столетием раньше обосновались немецкие переселенцы, и их предки тепло приветствовали бундесканцлера. Отец Вунибальд Шнайдер специально для Аденауэра отслужил дневную мессу на немецком языке в церкви Святого Франсиска Хавьера в Стоунволле.

Во время посещения расположенного по соседству города Фредериксберга, где до сих пор был широко распространен немецкий язык, Аденауэр сказал на родном языке, что «за свою жизнь понял две вещи. Человек может стать техасцем, но не может перестать быть человеком. И второе, что в мире есть только одна вещь больше Техаса, и это Тихий океан». Его высказывание понравилось и народу, и Джонсону. Сопровождаемый известными немецкими репортерами Аденауэр использовал Техас как противоядие от вашингтонских разочарований и паузу перед выборами. Джонсон не пришел в восторг от порученной ему Кеннеди миссии; вице-президент предпочел бы находиться в Вашингтоне, чтобы настаивать на своей более жесткой линии в отношении Кубы, однако он, следуя указанию президента, «грубо льстил» Аденауэру.

В гигантском шатре, установленном на берегу реки Педерналес, протекавшей через ранчо Джонсона, Аденауэр наслаждался сосисками барбекю, а примерно в то же время бригада 2506 находилась в шестидесяти четырех километрах к югу от Кубы. Джонсон надел на голову канцлера широкополую ковбойскую шляпу; незабываемая фотография Аденауэра в заломленной ковбойской шляпе появилась во всех основных немецких газетах. Джонсон подарил канцлеру седло и шпоры и похвалил за то, как смело он скачет на коне свободы через холодную войну. Аденауэр был в восторге: он чувствовал себя в Техасе как дома.

В понедельник 17 апреля, когда Джонсон провожал Аденауэра в аэропорт, раздался звонок от Кеннеди. Президент попросил Джонсона передать канцлеру привет и сказать, что он считает Западную Германию «великой державой». Затем Джонсон шепнул Аденауэру, что президент информировал его о том, что на Кубе началось восстание, вызванное вторжением эмигрантов.

Теперь надо ждать развития событий, сказал Джонсон Аденауэру.

Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия

Вместе с благополучно вернувшимся в Бонн Аденауэром президент Кеннеди в белом фраке и галстуке-бабочке отдыхал от разворачивавшегося на Кубе кризиса и пил шампанское с членами конгресса и их женами в Белом доме. Все присутствующие наслаждались ощущением роскоши, изысканности и шарма, которое супруги Кеннеди принесли в Вашингтон.

Гости Кеннеди по большей части не знали, что накануне утром началось десантирование в заливе Свиней 1400 кубинских эмигрантов, вооруженных и обученных в Гватемале ЦРУ, и что операция уже движется к провалу.

Двумя днями ранее восемь бомбардировщиков B-26 с опознавательными знаками кубинских ВВС вылетели с секретной базы ЦРУ Пуэрто-Кабесас, Никарагуа, и нанесли удары по трем аэродромам с целью уничтожить кубинскую авиацию. Однако им удалось уничтожить только пять из трех дюжин боевых самолетов Кастро.

Истребители Кастро потопили два грузовых судна, одно из которых перевозило продовольствие, снаряжение и средства связи для бригады 2506. Утром того дня, когда состоялся прием в Белом доме, советник по вопросам национальной безопасности Макджордж Банди принес Кеннеди дурные вести: «Ситуацию на Кубе нельзя считать хорошей. Кубинские вооруженные силы сильны, реакция населения вялая, а наши тактические позиции слабее ожидаемых».

Несмотря на это, в тот вечер в Белом доме играл оркестр морской пехоты, начав выступление с Mr. Wonderful («Мистер Чудо»). Под музыку этого бродвейского мюзикла, под громкие аплодисменты по лестнице, покрытой красной дорожкой, спускалась прекрасная пара с ослепительными улыбками, президент и первая леди.

Джеки танцевала с сенаторами. Президент, рейтинги которого превышали по-прежнему 70 процентов, был возбужден и словоохотлив.

В 23:45 президента оторвали от гостей ради совещания, которое давало последний шанс спасти провальную попытку операции на Кубе. Это был словно кадр из голливудского фильма: президент и члены его правительства во фраках обсуждали планы ведения боевых действий с военным руководством в парадной форме одежды и увешанные медалями. Тем временем на Кубе людей, которых они отправили воевать, становилось все меньше. Хотя Кеннеди всячески пытался избежать использования в операции американских солдат и самолетов, он оставил свой след на всем в этой развернувшейся катастрофе.

Большинство военных, собравшихся в комнате, занимали свои должности при Эйзенхауэре, когда в январе 1960 года он одобрил план свержения Кастро. Аллен Даллес, шестидесятивосьмилетний директор ЦРУ, оставленный Кеннеди в этой должности, осуществлял общее руководство операцией. Он разработал первый план вторжения на Кубу, взяв за образец успешную операцию в Гватемале в 1954 году, в результате которой было свергнуто прогрессивное правительство с помощью 150 эмигрантов и американских летчиков на нескольких истребителях Второй мировой войны. Сотрудники ЦРУ, принимавшие участие в операции в Гватемале, также были привлечены к реализации новой операции на Кубе.

Самой значительной фигурой на совещании был Ричард Биссел, высокоинтеллектуальная, высококлассная, в высшей степени таинственная фигура, олицетворявшая для братьев Кеннеди увлекательный шпионский мир. Бывший профессор экономики Йельского университета был заместителем директора ЦРУ по планированию и отвечал за проведение кубинской операции. Этот высокий, сутуловатый, с изысканными манерами человек насмешил Кеннеди, когда они впервые встретились на обеде, устроенном сотрудниками ЦРУ для новоизбранного президента в мужском клубе «Алиби», назвав себя «акулой, питающейся людьми».

Работая теперь на Кеннеди, Даллес и Биссел добавили последние штрихи в план по высадке десанта, состоявшего приблизительно из 1400 кубинских солдат, эмигрировавших с Кубы. Расчет делался на то, что успешная атака десантников вызовет восстание противников Кастро, которые, по оценке американской разведки, составляли 25 процентов населения – их будут подстрекать к восстанию 2500 членов организации сопротивления и 20 тысяч сочувствующих.

Кеннеди не подвергал сомнению эти цифры, однако приказал внести изменения в план, которые уменьшили шансы на успех. Он отказался от первоначально запланированного места высадки морского десанта в районе города Тринидад, расположенного в центре южного побережья, и в результате было принято решение десантироваться в заливе Свиней. Свое решение он мотивировал стремлением провести десантирование скрытно, в темное время суток и в районе, удаленном от населенных пунктов. Кеннеди настоял на том, чтобы не было никакой поддержки, ни с воздуха, ни какой-либо другой, и на уменьшении количества самолетов, которые должны были нанести бомбовые удары по аэродромам ВВС Кубы, с шестнадцати до восьми – все с той же целью, чтобы «уменьшить масштаб вторжения». Берлин так рассудил действия президента: он всеми силами стремился не дать Хрущеву повода для военных действий в разделенном городе слишком откровенной причастностью Соединенных Штатов к вторжению на Кубу.

Изменения, внесенные Кеннеди в последнюю минуту, требовалось настолько быстро отработать, что в результате был допущен ряд оплошностей. Никто не ожидал, что в заливе Свиней окажется такое количество предательских рифов. Согласно первоначальному плану кубинские беженцы могли скрыться в горах и поддержать местных антикастровских повстанцев, а по новому плану сотни людей были переброшены на побережье, и никто не подумал о путях отступления в горы. Кроме того, не обошлось без утечки информации. 10 января на первой полосе «Нью-Йорк таймс» появилась статья под заголовком: «США помогают тренировать антикастровские силы на секретной базе в Гватемале». Затем за несколько часов до вторжения Кеннеди через своего помощника Артура Шлезингера был вынужден вмешаться, чтобы запретить журналу «Нью рипаблик» напечатать материал, в котором в красках и довольно точно описывались планы вторжения на Кубу.

«Кастро не нужны агенты в Америке, – сетовал Кеннеди. – Ему достаточно просто читать наши газеты».

Вторжение 17 апреля вызвало резкий обмен посланиями между Кеннеди и Хрущевым. Советский лидер, который еще не знал, насколько неважно идет операция, 18 апреля в 14:00 по московскому времени сделал предупредительный выстрел на языке угроз, который он уже использовал в общении с Кеннеди. «Военная техника и мировая политическая обстановка теперь таковы, что любая так называемая «малая война» может вызвать цепную реакцию во всех частях земного шара».

Хрущев не купился на заверения Кеннеди, заявив, что ни для кого не секрет, что США подготовили, снабдили и вооружили вторгшуюся на Кубу армию и что самолеты, которые подвергают бомбардировке Кубу, как и бомбы, принадлежат Соединенным Штатам. Хрущев счел нужным предупредить американского президента, чтобы не было заблуждений насчет позиции Советского Союза, что «мы окажем кубинскому народу и его правительству всю необходимую помощь в отражении вооруженного нападения на Кубу».

Кеннеди ответил Хрущеву в тот же день приблизительно в 18:00 по вашингтонскому времени. «Вы серьезно заблуждаетесь», – заявил президент советскому лидеру. Он объяснил, по каким причинам кубинцы сочли «невыносимой» потерю своих демократических свобод и как это привело к тому, что более 100 тысяч беженцев решили оказать сопротивление режиму Кастро. Одним словом, он упорно настаивал на версии невмешательства США и посоветовал Хрущеву тоже держаться подальше. Вооруженные силы США не намерены вторгаться на Кубу, сказал президент, но в случае вмешательства Советского Союза Соединенные Штаты выполнят свои обязательства «по защите этой части земли от внешней агрессии».

Кеннеди всячески сопротивлялся всем требованиям о вмешательстве Америки. Он отверг предложение Биссела о срочном предоставлении эмигрантам прикрытия с воздуха. По мнению Биссела, в этом случае еще можно было рассчитывать на успех операции. Все, что требуется, заявил Биссел, – это два истребителя с авианосца «Эссекс», чтобы сбить вражеский самолет и оказать помощь попавшей в затруднительное положение армии.

Президент ответил категорическим отказом.

Всего шестью днями ранее Кеннеди был недоволен тем, что помощники выражали сомнение относительно разумности проведения операции. Никто не хочет брать на себя ответственность, сказал президент. Теперь он точно так же раздражался, когда люди, втянувшие его в эти неприятности, заявляли, что успех операции невозможен без увеличения вмешательства в том виде, при котором сразу станет ясно, что Соединенные Штаты принимают в этом участие.

«Стоит мне высадить одного морского пехотинца, и мы увязнем по горло, – сказал президент Бисселу. – Я не могу ввязать Соединенные Штаты в войну и проиграть ее, вне зависимости от причин». Кроме того, Кеннеди не хотел повторения «американской Венгрии», ситуации, в которой Соединенные Штаты, как считалось, поддерживали восстание, но в конечном итоге не предприняли никаких усилий, чтобы оказать помощь. Это может привести только к массовому кровопролитию, сказал президент. «Вам это понятно, господа?»

Если президент не хочет использовать военные самолеты, сказал адмирал военно-морских сил США Арли Берк, герой Второй мировой и корейской войн, он может оказать помощь кубинской бригаде, используя американские эсминцы. Адмирал, получивший прозвище «31 узел», после того, как однажды в сражении на одном из эсминцев его эскадры произошел разрыв котла, ограничивший скорость движения всей эскадры 31 узлом, теперь хотел, чтобы Кеннеди проделал подобный трюк. Он заявил, что Кеннеди может изменить ход сражения, если всего один эсминец «пробьет чертовы котлы Кастро», что, по его мнению, было относительно легкой задачей.

«Я не хочу вовлекать в это Соединенные Штаты», – возмущенно ответил Берку президент. «Черт побери, господин президент, но мы и так уже вовлечены», – резко ответил адмирал, словно разговаривал с молодым капитаном торпедного катера, а не с президентом. Он слишком часто видел, как нерешительность стоила жизни многим и влияла на исход сражений.

В 2:45 Кеннеди закончил трехчасовое совещание, согласившись на небольшой компромисс. Он одобрил ограниченную операцию. Утром шесть реактивных самолетов без опознавательных знаков должны были облететь побережье «для защиты кубинского экспедиционного корпуса от воздушной атаки». Эта утренняя ограниченная операция провалилась из-за неправильного расчета времени: бомбардировщики появились на час раньше американских самолетов сопровождения, и кубинцы сбили два самолета.

В целом потери кубинской бригады 2506 составили 114 человек убитыми, и 1189 были взяты в плен. После трехдневных боев противники Кастро признали поражение и сдались в плен.

Ачесон мгновенно понял, какие негативные последствия для Кеннеди будет иметь провал операции на Кубе, как он отразится на взглядах Хрущева и повлияет на уверенность союзников. По его мнению, это был «абсолютно непродуманный, безответственный шаг».

Выступая перед дипломатами в Foreign Service Institute (Институте дипломатической службы), Ачесон сказал, что, «по мнению европейцев, они наблюдали за игрой в бумеранг молодого одаренного любителя, когда увидели, к своему ужасу, что он поразил себя». Он объяснил слушателям, что европейцы «были поражены, как столь неопытный человек может играть с таким смертельным оружием».

После возвращения из поездки в Европу Ачесон с тревогой написал своему бывшему боссу Трумэну о беседе с Кеннеди в Розовом саду, но без упоминания имени президента. «Зачем мы приняли участие в этой глупой кубинской авантюре? Я даже не могу представить. До отъезда мне сказали об операции, и я объяснил своим информаторам, как Вы и я отклонили подобные предложения в отношения Ирана и Гватемалы и почему. Я считал, что от кубинского плана откажутся, как это следовало сделать».

Ачесон рассказал Трумэну, что провал операции на Кубе в значительной степени повлияет на мнение Европы о Кеннеди. «Это правительство кажется удивительно слабым. Насколько я понимаю, план Эйзенхауэра выполнялся чисто по инерции. Все, что сделало нынешнее правительство, так это лишило его тех деталей, которые были необходимы для успеха операции. Ум не может заменить здравый смысл. Кеннеди, по крайней мере в Европе, утратил большую часть того восхищения, которое вызывали его молодость и приятная внешность». Вашингтон, сообщил Ачесон Трумэну, «в подавленном состоянии», «в Государственном департаменте царит уныние».

Выступление Ачесона перед дипломатами достигло ушей Кеннеди, который попросил посмотреть полную расшифровку стенограммы выступления. С этого момента Ачесон заметил, что Кеннеди изменил свое отношение к нему; он утратил доверие президента, и тот уже не хотел видеть его так часто, как прежде.

Резкая критика Ачесона задела Кеннеди за живое.

Москва

Хрущев с трудом поверил в свою удачу.

Он заранее знал о действиях Кеннеди на Кубе и сообщил об этом Липпману, который посетил его в Пицунде. Однако никогда, даже в самых несбыточных мечтах он не мог себе представить подобной некомпетентности. Первая же проверка показала Хрущеву, что новый американский президент не оправдал его ожиданий. Кеннеди продемонстрировал слабость под обстрелом. У него не хватило силы воли, чтобы отказаться от планов Эйзенхауэра, или характера, чтобы заставить работать эти планы как свои собственные. Он не сумел привести к успешному завершению операцию, имевшую такое важное значение для престижа Соединенных Штатов.

Хотя Кеннеди сумел не дать Хрущеву повода для адекватного ответа, но своей неудачей обеспечил советского лидера ценной информацией о том, что за человек осуществляет руководство Соединенными Штатами. «Я не понимаю Кеннеди, – сказал Хрущев своему сыну Сергею. – Он что, действительно такой нерешительный?» Хрущев сравнил операцию в заливе Свиней, закончившуюся провалом, со своей кровавой, но дерзкой вооруженной интервенцией в Венгрию, предпринятой с единственной целью – не допустить выхода страны из коммунистической сферы влияния.

Однако Хрущев допускал возможность, что директор ЦРУ Даллес, которого он годом раньше обвинил в инциденте с U-2, реализовал план вторжения, чтобы сорвать подготовку к американо-советскому саммиту. К тому же Хрущев был достаточно эгоистичен, чтобы решить, что Кеннеди, вероятно, наметил начало операции на 17 апреля, чтобы оскорбить советского лидера в день рождения. Но вместо того, чтобы испортить праздник, провал Кеннеди стал неожиданным подарком Хрущеву.

Отчеты КГБ о Кеннеди после провала операции на Кубе показались Хрущеву одновременно обнадеживающими и тревожными. С одной стороны, в рапортах КГБ из Лондона – очевидно, информация была из источников в американском посольстве – сообщалось, что Кеннеди говорил коллегам, будто сожалеет о том, что оставил на своих постах республиканцев, таких как Даллес, директор ЦРУ, и К. Дуглас Диллон, министр финансов. С другой стороны, Хрущев был озабочен вопросом о сущности президентского правления Кеннеди. Президент управляет страной или им управляют антикоммунистические ястребы, такие как Даллес? Или Кеннеди сам ястреб? Или, более вероятно, неудачный план означает, что Кеннеди является кем-то еще более опасным – человеком настроения и непредсказуемым противником?

Как бы то ни было, но совершенно ясно, что в течение одной недели удача дважды улыбнулась Хрущеву. Едва ли что-то могло так резко изменить его настроение, чем сочетание триумфального полета Гагарина и провал в заливе Свиней. Прошло всего шесть недель после встречи Хрущева с Томпсоном в Сибири, когда советский лидер равнодушно отреагировал на предложение Кеннеди о встрече.

Теперь, когда Кеннеди продемонстрировал слабость, Хрущев был более склонен рискнуть встретиться на ринге.

Хотя удача могла отвернуться намного быстрее, чем он, возможно, предполагал, он понимал, что надо продолжать еще быстрее двигаться вперед. Вопрос по Берлину оставался на точке замерзания. В Берлине собиралось совершенно новое поколение, стремившееся насладиться достопримечательностями и атмосферой единственного в мире города, в котором можно было увидеть, как соревнуются две враждующие системы, открыто и без вмешательства с целью примирения.

Хрущев хотел рискнуть, не зная, куда это может привести.