Часть 1. История и национальная безопасность

Могущество каждого государства держится на трех китах: военной мощи, экономической мощи и гуманитарной мощи. Первая подрывается военным путем, вторая – посредством включения финансовых механизмов. Для подрыва гуманитарной мощи наносится удар по историческому сознанию.

Каждая историческая общность имеет свою сакральную матрицу, свой набор героев, свою священную историю. Сакрализуются великие жертвы, понесенные страной в прошлом. Как проще всего разрушить такую общность? Ударить по ее сакральной матрице. Национальные герои перестают быть героями. Соответственно, ставятся под сомнение и транслируемые через них ценности. Лишившись ценностного фундамента, идентичное общество распадается. И собрать его заново без священной истории невозможно. Современная Россия своей священной истории не имеет. Однако традиции исторического сознания народа еще сохраняют сакральные исторические образы. Особое место в национальной исторической памяти занимает Великая Отечественная война. Ведь в результате этой войны погибли двадцать семь миллионов человек. Трагедия военных лет коснулась каждой семьи. И конечно, именно Великая Отечественная война оказывается в фокусе антироссийской информационно-психологической кампании. Разрушение сакрального образа войны ведет к разрушению российской цивилизации.

Что же случилось сегодня с исторической наукой, которая, казалось бы, должна была профессионально отражать информационно-психологическое наступление на историю России? Произошло снижение планки исследований от больших смыслов и больших проблем к частным вопросам и образам. Священная история, в рамках которой историческое соединяется с ценностным, упразднена. Историософия, соединяющая историю с большими смыслами, оказалась лишена права считаться научной дисциплиной. Затем была упразднена история, понимаемая как развертываемый во времени процесс. На следующем этапе рассыпалась история как факт, поскольку любой фактологический материал всегда нуждается в интерпретации. В итоге осталась история лишь как источник. Свято место, как известно, пусто не бывает. Позиции, оставленные российской исторической наукой, замещаются иными «историями». Через принятие навязываемой извне исторической матрицы происходит, как нечто само собой разумеющееся, замещение ценностей, смыслов, объяснительных моделей и интерпретаций.

Борьба за историю ведется на информационном, концептуальном и парадигмальном уровнях. Приведу пример такого уровневого восхождения. Информационный уровень – вбрасывается тезис, что в 1939 г. имела место договоренность о разделе Европы между Сталиным и Гитлером. Почему, возникает вопрос, Сталин пошел на такую договоренность с нацистами? Отвечая на него, наши противники осуществляют переход на второй (концептуальный) уровень: потому что в СССР существовала тоталитарная, империалистическая система, подобная фашистской. А почему такая система стала возможной? Ответ выводит уже на высший (парадигмальный) уровень осмысления: потому что Россия по сути своей тоталитарна и империалистична. Затем вновь осуществляется переход на уровень информационный, позволяющий выносить оценку текущим политическим процессам. Кто, например, окажется виноват в развязывании войны на Украине? Из предыдущего логического построения следует вердикт – виновата, конечно же, Россия, которая якобы всегда развязывала войны и подавляла свободы.

История в результате такой логической операции оказывается матрицей, задающей направление политического дискурса. Соответственно, если ставится задача противостояния в этой когнитивной войне, необходимо научиться вести ее не только на информационном, но также на концептуальном и парадигмальном уровнях. А с этим в современной России проблема. Деидеологизация истории привела к лишению ее концептуальности. Не выработано по сей день, даже на уровне школьного учебника, единой концептуальной версии российского исторического процесса.

Сегодня та версия, в которой представлена нам история России, не является мотиватором для информационной борьбы с врагом. Противники в современной войне, в отличие от Российской Федерации, такой мотивационный потенциал своей истории придать сумели. Предложенные ими схемы достаточно примитивны, но и в этом виде они играют значимую роль. История США – это история борьбы свободы с несвободой. Соединенные Штаты позиционируют себя как государство, возникшее изначально с миссией трансляции всему миру ценности свободы. Исторически им противостояли различные противники свободы, которых США последовательно побеждали. Главный вывод из американской истории – непобедимость США. Россия в данной исторической схеме – главный противник свободы, империя зла[3].

Можно много говорить о низком профессионализме самостийной генерации украинских историков. И эта оценка, безусловно, верна. Однако с точки зрения решаемых идеологических задач украинские историки работали последовательно и целенаправленно. Созданная ими историософская схема сводится к следующему. Исстари существовало великое украинское государство, украинская империя. Это был золотой век Украины. Но золотой век из-за злокозненных врагов был утрачен. Историческим врагом Украины является Россия, подменившая украинскую империю вплоть до узурпации понятия «русские». Задача украинской истории в будущем – взятие национального реванша, восстановление великой империи. И американская, и украинская версия истории мобилизует население на борьбу с внешним противником, в частности на борьбу с Россией[4].

А какова в этом отношении российская версия осмысления исторического процесса? Приходится констатировать, что ее нет вообще. При выявлении акцентов, расставленных в литературе, обнаруживается модель изложения истории страны как пути от несвободы к свободе: интеграции в основанное на универсальных ценностях «прав человека» мировое сообщество. Это, если называть вещи своими именами, есть модель исторической самоликвидации. В случае войны такая версия истории может играть только роль демотиватора.

История и идеология

В СССР для выражения идеологичности истории (жестче – ее «партийности») одно время использовалось понятие «исторический фронт». Затем от этого понятия отказались, считая, что оно политизирует научное знание. Однако факт остается фактом – история более других наук используется в борьбе идеологий. Это не означает недостоверности научного знания. Идеологичность, вопреки распространенному в постсоветский период заблуждению, не является синонимом ненаучности. Идеология есть система общественно значимых ценностей. Но ведь и научная картина мира выстраивается на определенном ценностном фундаменте. Другое дело, что наукой часто манипулируют в политических целях. Так, несколько лет назад мировые СМИ сообщили о подписании десятью тысячами американских ученых, включая 52 нобелевских лауреата, обращения, обвиняющего правительство США в манипулировании научными данными[5]. Прецедент наглядно показал, что в поле манипуляций оказывается не только история и не только гуманитарные дисциплины. Но само по себе это не означает, что вся наука сфальсифицирована.

Решение вопроса фальсификации в сложившейся ситуации может показаться на первый взгляд очень простым – отделить правду от неправды. Именно такой подход использовался при создании Комиссии по противодействию фальсификации истории в ущерб интересам России. Мотивом ее создания являлась осознаваемая властями потребность установить барьеры очернению и искажению российской истории. Но комиссия не достигла каких-либо значимых результатов и была распущена. За три года своего существования (с 2009 по 2012 гг.) она заседала всего дважды. Оказалось, что принцип отделения правды от неправды недейственен. Существует одновременно несколько правд. Каждое историческое событие и явление может быть изложено с различных позиций. В значительной мере эти позиции определяются выбором концепции истории. Установить правильность освещения означало бы признать правильной одну из концепций. А это уже подрыв государственной идеологии, разрыв с доктриной деидеологизации. Пойдет ли власть на такой шаг? До настоящего времени не пошла. Отсюда – замешательство академического сообщества, эклектика поступающих предложений, кажущиеся неразрешимыми противоречия интерпретаций.

Но может быть, апелляция к идеологичности истории – это, как говорят либералы, особенность тоталитарных режимов? Обратимся к опыту США как признанному лидеру западного мира.

Существует расхожее представление об антиисторизме американской нации. Сложилось мнение, будто бы история не является для американцев такой же ценностью, какой она выступала, например, в глазах европейцев. В действительности фактор национального осмысления истории имеет по отношению к американскому государству принципиальное значение. Другое дело, что история воспринимается не с точки зрения повторения ее в настоящем, а как прошлое, преодолеваемое новым временем. Законы прошлого упраздняются. Модели истории как вечного возвращения противопоставляется схема антагонизма прошлого и будущего[6].

Об «эксперименте, доверенном рукам американского народа», говорил в своей инаугурационной речи первый президент США Дж. Вашингтон[7]. По свидетельству А. М. Шлезингера, «отцы-основатели страстно штудировали труды классических историков в поисках способов избежать классической судьбы»[8]. Достоверно известно детальное изучение первыми президентами США исторических сочинений Тацита, Цицерона, Полибия, Тита Ливия.

Американские Соединенные Штаты были учреждены в то время, когда монархическая идея казалась незыблемой. Римская история рассматривалась как иллюстрация того положения, что все республики гибнут[9]. Скепсис в отношении перспектив американского республиканизма первоначально был весьма значительным. Соединенные Штаты Америки по замыслу отцов-основателей должны были фактом своего существования доказать, что современность не является заложницей прошлого[10].

Доказательство жизнеспособности американской республики адресовалось миру в качестве своеобразной прокламации[11]. «Наши институты, – провозглашал в своем последнем послании пятый президент США Джеймс Монро, – представляют собой важнейшую веху в истории цивилизованного мира. От сохранения их в первозданной чистоте будет зависеть все»[12]. «Более трех четвертей столетия нашего существования в качестве свободной и независимой республики, – подводил первые итоги американского эксперимента одиннадцатый президент Джеймс Полк, – уже не надо решать вопрос, способен ли человек к самоуправлению. Успех нашей восхитительной системы окончательно опровергает тех, кто в других странах утверждает, что „избранное меньшинство“ рождено, чтобы править, и что большинство человечества должно управляться силой»[13]. Республиканизм был исторически первым индикатором успешности американского цивилизационного эксперимента. То, что первоначально рассматривалось в качестве экспериментального прецедента, стало со временем позиционироваться как столбовая дорога развития человечества.

История и геополитическая борьба

Одним из вызовов сегодняшнего дня является новое усиление информационно-идеологического давления на Россию со стороны различных игроков мировой политики. Причем давление извне координируется с выступлениями внутри России, а история используется в качестве одного из главных инструментов воздействия. Российское государство признается нелегитимным не прямым образом, что чревато дипломатическими коллизиями, а опосредованно – через искажение его прошлого.

Главной силой в этом «походе» выступает Запад. Россиефоб Ричард Пайпс является в этом плане такой же знаковой фигурой в истории, как Збигнев Бжезинский в политологии. Они последовательно обосновывают аномальность не только опыта СССР, но и всей исторической России[14]. Первым стратегическим ориентиром данного информационного наступления является мировое сообщество, которое подводят к идее о целесообразности изоляции российского пространства от остального мира.

Второе направление «похода» нацелено на постсоветское пространство. Заявляется тема геноцида, будто бы осуществлявшегося в отношении народов в период их пребывания в составе российского (советского) государства. Историческая схема выстраивается следующим образом:

1) существование в прошлом великого национального государства той или иной титульной нации;

2) ее гибель и лишение суверенитета в результате агрессии России;

3) возрождение национального государства и культуры через освобождение от российской власти.

Наконец, третье направление ориентировано на внутрироссийскую аудиторию. Критика российского исторического опыта основывается на противопоставлении индивидуальных и групповых интересов интересам государства. Это и постоянные заявления о подавлении российским государством на протяжении всей его истории интересов личности, и утверждения о подавлении стремления отдельных народов к национальному суверенитету.

То, что представляет собой третье направление «похода», лучше всего может быть проиллюстрировано подборкой высказываний известных представителей либеральной общественности в отношении истории Великой Отечественной войны.

Александр Минкин: «Может, это лучше бы фашистская Германия в 1945 году победила СССР, а еще бы лучше, в 1941-м. Не потеряли бы мы свои то ли 22, то ли 30 миллионов людей, и это не считая послевоенных бериевских миллионов. Мы освободили Германию. Может, это лучше бы освободили нас?»[15]

Леонид Гозман: «У смерш не было красивой формы, но это, пожалуй, единственное их отличие от войск СС. <…> И само это слово – смерш – должно стоять в одном ряду со словами СС, НКВД и „гестапо“, вызывать ужас и отвращение, а не выноситься в названия патриотических боевиков»[16].

Евгений Ихлов: «Генерал Власов был прав. Лучшая участь для нашей страны – это разделиться на этнические государства, высшим достижением которых будет интеграция в Западную Европу на правах трудновоспитуемых младших братьев»[17].

Юлия Латынина: «Эту войну мы называем Великой Отечественной. С чего бы? Неужели русский народ действительно такие идиоты, чтобы все, как один, бросились умирать за сумасшедшего палача, устроившего голод, людоедство, закон „за колоски“, превратившего их жизнь в ГУЛАГ? Да, в общем-то, нет. В августе 1941 миллионы солдат Красной Армии сдавались в плен. Они разбежались. Стрельба в спину в приграничных районах была так часта, что чекисты принимали это за мифический гитлеровский десант. Просто никто не хотел сражаться за людоеда». И как вывод: «Ну вот теперь, действительно, на этом бесплодном пепелище возникают там всякие сорняки – вот Путинюгенд с георгиевскими ленточками…»[18]

Россия в своей истории выступала под разными идеологическими маркерами. В двадцатом столетии ее существование связывалось с идеологией коммунизма. Реально же выстроенная система жизнеустройства имела мало общего с моделью коммунистического общества в изложении К. Маркса. Во многих своих чертах эта система воспроизводила традиционные для российской цивилизации ценности. С этой точки зрения осуждение воплощенного в СССР коммунизма было адресовано не столько против учения Маркса (на его теории по сей день выстраивается идеологическая платформа европейской социал-демократии), сколько против России.

О чем идет речь? Если Советский Союз и весь советский проект были нелегитимными, значит Россия в той геополитической роли, с теми частично сохраненными с советских времен позициями должна от этих позиций отступить. В свете современных геополитических вызовов вопрос стоит именно так.

В 2000-е гг. развернулась кампания по организации публичного суда над коммунизмом. С предложением осудить тоталитарные режимы от лица международного сообщества в 2003 г. выступил нидерландский депутат в ПАСЕ Рене ван дер Линден, ставший впоследствии ее председателем. Началась ревизия мироустройства, сложившегося по итогам Второй мировой войны. В соответствии с этой ревизией история двадцатого века должна была быть переписана. В отличие от послевоенных решений, осуждавших фашизм, предлагалось осудить тоталитаризм. Цель изменения формулировки, очевидно, состояла только в одном – включение в число осуждаемых наряду с фашизмом еще и коммунизма. В 2005 г. Швеция представила в политкомиссию ПАСЕ доклад «Необходимость осуждения международным сообществом преступлений коммунизма». Автор доклада проводил мысль о восстановлении исторической справедливости через новый «Нюрнбергский процесс». В ходе жарких дебатов название доклада было смягчено – «О необходимости международного осуждения преступлений тоталитарных коммунистических режимов». В 2006 г. предлагаемая докладом резолюция была утверждена решением ПАСЕ. Компромисс с первоначально протестовавшими российскими представителями был, как считается, достигнут принятием дополнительных резолюций (по режиму Франко и по недопустимости возрождения нацизма). Никакой значимой уступки со стороны Европы здесь, естественно, не было. То, что в круг осуждаемых включался еще и испанский фашизм, не отменяло самого признания советского режима преступным. Подчеркивалось, что преступления, совершенные СССР, превосходили по масштабу преступления других коммунистических государств. Разграничение на отдельные периоды советской истории при этом не проводилось. Получалось, что режим, установленный в СССР, был преступен по своей сути.

Очевидной демонстрацией недружелюбия в отношении России стало принятие в 2009 г. резолюции парламентской ассамблеи ОБСЕ «О воссоединении разделенной Европы: поощрение прав человека и гражданских свобод в регионе ОБСЕ в XXI веке». В ней сталинский режим в СССР приравнивался к нацистскому в Германии. Но нацизм, как известно, был осужден как человеконенавистническая доктрина и запрещен консолидированным решением мирового сообщества. Из приравнивания сталинизма к нацизму следовало, что и сталинизм должен быть осужден соответствующим образом. Развитие этой логики означало бы постановку вопроса о легитимности с точки зрения международного права действующих по сей день установлений, связываемых со сталинской политикой. К таким установлениям может, например, быть отнесен статус России как постоянного члена Совета Безопасности ООН или принадлежность Калининградской области (Восточной Пруссии) Российской Федерации. Резолюция предлагала установить 23 августа (дату подписания пакта Молотова – Риббентропа) в качестве дня памяти жертв нацизма и сталинизма. По сути, на СССР возлагалась равная с национал-социалистической Германией ответственность за развязывание Второй мировой войны.

Жертвами сталинских репрессий были, как известно, в основном советские граждане. Однако установление дня памяти жертв сталинизма 23 августа переводило претензии из разряда внутренних в разряд международных. В резолюции говорилось о двух тоталитарных режимах, сложившихся в Европе в двадцатом столетии, – сталинском и нацистском. Сталинизму, равно как и нацизму, предъявлялись претензии в геноциде, нарушении прав и свобод человека, военных преступлениях, преступлениях против человечества. Парадоксальным образом советский народ – носитель ореола народа-освободителя – был обвинен в распространении тоталитаризма, осуществлении политики геноцида.

Разного рода обвинительные декларации в отношении исторического, главным образом – советского прошлого России регулярно принимаются различными группами общественности европейских стран. Особая инициирующая роль принадлежит в данном вопросе политическим и общественным деятелям, представляющим страны Восточной Европы. Одним из таких документов стала, например, принятая в 2008 г. Пражская декларация о европейской совести и коммунизме. Под ней подписались известные политики, бывшие политические заключенные и историки. Документ формулировал призыв к осуждению коммунистических преступлений. Само наименование декларации задавало императив осуждения коммунизма как проявления совести со стороны европейских народов. Соответственно, в наличии совести сторонникам коммунистической идеи априори отказывалось.

Прошло два года, и в 2010 г. в Праге был принят новый документ сходного содержания – Декларация о преступлениях коммунизма. Декларация была принята в ходе представительной международной конференции, проводимой под патронажем Чешской Республики. В круг подписантов входили как представители общественности, так и официальные лица европейских государств. Настойчивость политиков восточноевропейских государств в осуждении советского прошлого объяснима. Для них критика коммунизма и СССР является своеобразным пропуском в политический истеблишмент Европы.

Одним из традиционных инструментов в борьбе идеологий является установление исторических памятных дат и открытие исторических мемориалов. Этот инструмент активно используется против России. Так, в 2007 г. в Вашингтоне в присутствии президента США был открыт памятник жертвам коммунизма. Замысел создания мемориала объяснялся задачей «увековечить память более ста миллионов жертв коммунизма, славу тех, кто успешно противостоял коммунистической тирании, рассказать нынешним и будущим поколениям о преступлениях коммунизма против человечества и отблагодарить тех, кто помог выиграть холодную войну». Какой расчет лежал в утверждении о более чем ста миллионах жертв коммунизма и что следует понимать под жертвой идеологии, не пояснялось. Дж. Буш во время открытия памятника произнес речь в духе риторики холодной войны: «Общее число жертв во имя коммунистической идеи ошеломляет. Оно столь велико, что точный подсчет невозможен. По некоторым оценкам, коммунизм унес жизни десятков миллионов людей в Китае и Советском Союзе, миллионов людей в Северной Корее, Камбодже, Африке, Афганистане, Вьетнаме, Восточной Европе и других частях земного шара. За этими цифрами стоят судьбы людей со своими семьями и мечтами, чьи жизни были прерваны теми, кто стремился к тоталитарной власти. Некоторые из них хорошо известны. Среди них шведский дипломат Рауль Валленберг, который спас от нацистов сто тысяч евреев, но был арестован по приказу Сталина и брошен в Москве в тюрьму на Лубянке, где бесследно исчез. Среди них польский священник Ежи Попелушко, который скрывал в своей церкви активистов „Солидарности“ и был похищен, избит и утоплен тайной полицией. Смерти этих людей часто вспоминают – и за ними стоят еще миллионы неизвестных, убитых жестокой рукой коммунизма. Среди них невинные украинцы, уморенные голодом во время сталинского великого голода, русские, убитые во время сталинских репрессий, литовцы, латыши и эстонцы, погруженные на повозки для скота и депортированные в арктические лагеря смерти советского коммунизма. Среди них – китайцы, убитые в годы Большого скачка и культурной революции, камбоджийцы, погибшие от репрессий режима Пол Пота, граждане Восточной Германии, застреленные при попытке перебраться через Берлинскую стену в стремлении к свободе, поляки, расстрелянные в Катынском лесу, эфиопы, перерезанные во время красного террора, индейцы мискито, убитые сандинистской диктатурой Никарагуа, и беженцы с Кубы, утонувшие, пытаясь бежать от тирании. Мы никогда не узнаем имен всех, кто погиб, но в этом священном месте неизвестные жертвы коммунизма будут освящены для истории, и их всегда будут помнить»[19].

Участие президента в такого рода мероприятиях, тем более произнесенная эмоционально насыщенная речь – это свидетельство соответствующей государственной политики. Государственная историческая политика США по меньшей мере существует. По отношению к российской истории в ней взят курс на создание мифа о врожденной империалистичности и автократичности России. Причем главный удар наносится по коммунистическому периоду. Неслучайно на современной Украине сносят памятники Ленину. Следующим этапом после осуждения коммунизма становится переход к осуждению России как цивилизации.

Должна ли Россия давать адекватный ответ на информационные атаки на ее прошлое? Очевидно, должна. Тем более что непосредственное участие в уничтожении российской истории принимают первые официальные лица западных государств, включая президентов США. Ответом на памятник жертвам коммунизма могло бы стать, например, установление мемориала, посвященного жертвам колониализма в мире.

Новым идеологическим брендом постсоветских государств Восточной Европы являются музеи оккупации. Они существуют в настоящее время почти в каждой из восточноевропейских стран и включены, как правило, в перечень главных культурно-исторических достопримечательностей. Музеи оккупации учреждались в следующей хронологической последовательности: 1992 г. – в Вильнюсе, 1993 г. – в Риге, 2001 г. – в Праге, 2002 г. – в Будапеште, 2003 г. – в Таллине, 2006 г. – в Тбилиси, 2007 г. – в Киеве, 2010 г. – в Кишиневе[20].

Борьба против советского (и шире – российского) прошлого получила в ряде стран даже законодательное оформление. По сей день не отменено действие принятого в 1959 г. Закона о порабощенных нациях, согласно которому в порабощенном состоянии пребывают находящиеся в составе России территории Идель-Урала и Казакии. Само определение указанных этнообразований – историографический абсурд. Ни Идель-Урала, ни Казакии никогда исторически не существовало. Не существовало и соответствующих этносов. И уральцы, и казаки, как известно, – это этнические русские. Но миф вброшен. Ежегодно с большим пафосом в США проводится неделя порабощенных наций, антироссийская тема которой прослеживается достаточно очевидно.

Ряд законов, принятых в странах Восточной Европы, объединяются понятием «законы декоммунизации». Так, в 1991 г. в Чехии был принят Закон о незаконности коммунистического режима. Закон о коммунистических преступлениях действует в Польше. Болгария даже принимала Закон о декоммунизации науки и образования: он запрещал бывшим преподавателям коммунистической идеологии и активистам Компартии занимать руководящие посты в научных учреждениях и вузах. В Венгрии в 2010 г. национальный парламент приравнял преступления советского режима к холокосту. За их отрицание предусматривается наказание в виде лишения свободы на срок до трех лет. Законодательно запрещено использование советской символики в Латвии, Венгрии, Чехии, Эстонии, Литве, Польше, Грузии, Молдавии. В последней, правда, запрет был отменен как противоречащий Конституции. На Украине запреты на использование коммунистических символов носили первоначально региональный характер, а после установления майданного режима получили статус общеукраинских.

В 2014 г. отмечалось 100 лет с начала Первой мировой войны. И вот в преддверии этой даты появляются работы, в частности монография Шона Макмикина «Русские корни Первой мировой войны». Ревизия истории в этой работе заключается в том, что Первую мировую войну будто бы развязала отнюдь не Германия, а «сербский национализм» и стоящий за ним «русский империализм»[21]. Характерно, что те же самые авторы, которые ранее выпускали работы, где выдвигался тезис о преимущественной виновности СССР в развязывании Второй мировой войны (Гитлер нанес только превентивный удар), сегодня уже идут дальше, провозглашая, что Первую мировую войну развязала Российская империя[22]. В итоге получается, что Первую мировую войну развязала Россия, Вторую мировую войну развязала Россия, и сегодня Россия же развязывает третью мировую.

Вслед за десоветизацией начинается вытекающий из нее процесс дерусификации (рис. 1).

Рис. 1. Историческая война против России

Чем могла бы на это ответить Россия? Чтобы дать такой ответ, надо сформулировать собственную ценностную позицию и вытекающее из нее собственное объяснение исторического процесса. Но такая позиция не сформулирована, а оппонировать Западу, исходя из тех же западных ценностей, невозможно. Нельзя бороться с врагом, разделяя ценности врага.

Победить противников в современной политике не в последнюю очередь означает осудить связываемое с ними направление в истории. Это достигается и через осуждение их исторических предшественников (предтеч). Вот почему высокую популярность имеют публичные мероприятия, проводимые в формате судов истории. Такого рода телевизионные шоу идут в разных странах мира. Имеются прецеденты проведения на основе материалов истории и реальных судебных процессов. Прием обвинений через осуждение исторических предтеч был использован, в частности, в борьбе против КПРФ.

Согласно международному праву преступления, совершенные против человечества, не имеют срока исторической давности. Ключевым понятием в раскрытии сущности таких преступлений является понятие «геноцид». Оно было введено в широкий оборот благодаря многолетним усилиям польского юриста Рафаэля Лемкина. В качестве эталонного примера геноцида он рассматривал массовое истребление армян в Османской империи в 1915 г. В юридическом отношении наиболее разработанной в тематике геноцида стала сюжетная линия холокоста. В ряде стран мира (преимущественно западных) публичное отрицание холокоста определяется как противоправное действие.

Учитывая однозначность неприятия геноцида на уровне мирового сообщества, некоторые политические силы сегодня активно спекулируют на этом понятии. Под геноцид пытаются подвести различные исторические прецеденты насилия. А поскольку насилие исторически было всегда, то простор для соответствующих инсинуаций открывается весьма широкий. Резонансный характер имели вынесенные на судебный уровень обвинения в геноциде президента Югославии Слободана Милошевича и генерального секретаря ЦК КПК Цзян Цзэминя (он был обвинен судами нескольких государств в геноциде против религиозного течения фалуньгун).

Обвинения в геноциде постоянно направляются и в адрес России. Предпринимаются попытки обосновать геноцид едва ли не каждого народа бывшего СССР. Репрессии, действительно, обрушивались на представителей различных этнических групп Российской империи и СССР. Но было ли это геноцидом? Принятая в 1948 г. ООН конвенция определяет геноцид как действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую. Такие задачи ни в Российской империи, ни в СССР никогда не ставились. Под репрессии подпадали люди всех национальностей, включая русских.

Наибольший политический резонанс вызвала кампания по представлению голода 1932–1933 гг. на Украине (голодомора) в качестве геноцида, направленного против украинцев. Еще в 1985 г. администрацией Р. Рейгана была сформирована Комиссии США по голоду на Украине. Через три года работы комиссия доложила Конгрессу о полученных результатах. Одно из предъявленных положений состояло в том, что «Иосиф Сталин и его окружение совершили геноцид в отношении этнических украинцев». Фальсификация была столь очевидна, что это признали даже сами американские историки. Руководитель комиссии Джеймс Мейс подвергся в научных кругах США негласному бойкоту.

Но политическая кампания набирала обороты. Голодомор был официально определен как акт геноцида целой группой государств мира (в хронологическом порядке): США, Эстонией, Австралией, Украиной, Канадой, Венгрией, Италией, Ватиканом, Литвой, Грузией, Польшей, Перу, Бразилией, Парагваем, Эквадором, Колумбией, Мексикой, Латвией, Европейским Союзом. Кроме того, в ряде стран Запада соответствующие определения давались на региональном уровне. Фигурантами проходившего в 2009–2010 гг. на Украине судебного процесса выступали Сталин (Джугашвили), Молотов (Скрябин), Каганович, Постышев, Косиор, Чубарь и Хатаевич. Суд признал, что предпринятые ими действия имели характер геноцида. Показательно, что судебный процесс состоялся уже после того, как определение геноцида было официально сформулировано и на Украине, и в других государствах.

Конечно, со стороны российских властей возникает желание дать эмоциональный ответ на происходящее очернение советского прошлого. Но эмоции не подкреплены системной позицией. Отсутствует собственная (россиецентричная) концепция исторического процесса. По сути дела России нужна новая историософия. Ее нет, и задачи ее разработки российской академической наукой не ставятся. Историософские темы отсутствуют в НИР, утвержденных Институтом российской истории РАН и Институтом всеобщей истории РАН. Историософии нет и среди номинированных ВАК в рамках исторических специальностей областей исследования. Она вообще выведена за скобки науки.

Состояние исторического сознания как показатель кризиса ценностей

Знаменитую фразу о том, что победу в войне одержали школьные учителя истории, можно сформулировать иначе. Поражение в войнах тоже терпят учителя истории. Многие проблемы развития России сегодня связаны с кризисным состоянием преподавания истории[23]. В чем заключается кризис? Речь идет, во-первых, о кризисе ценностей, а во-вторых, о познавательном кризисе.

Воспитательная функция истории не может быть реализована по элементарной причине отсутствия перечня закрепленных на государственном уровне общенациональных ценностей России. А формулировка ценностей упирается, в свою очередь, в вопрос об идеологии. Принятый в начале 1990-х гг. концепт деидеологизации не мог не привести к выхолащиванию ценностей из программ преподавания истории и в учебной исторической литературе. Сравнительный анализ мирового опыта в сфере школьного образования позволяет утверждать, что абсолютно неидеологичных учебников для школы существовать не может. Идеология в данном случае не означает непременно политической ангажированности (примеров учебников такого рода в мировой образовательной практике тоже предостаточно), она подразумевает наличие ценностной матрицы, на которой выстраивается в процессе преподавания исторический материал.

В качестве примера можно привести концепцию развития системы национального образования Японии. Задачи исторического образования определяются в ней установкой «ковать патриотизм, объединять в одно целое народ и императора с его политикой, чтобы учащиеся знали, какие этапы развития прошла страна, чтобы они понимали, какое это преимущество быть японцем»[24].

Идеология в учебной литературе может иметь как явно сформулированное, так и скрытое проявление. Анализ многих внедренных сегодня в учебный процесс учебников истории России обнаруживает если не откровенно либеральную идеологическую концепцию, то по крайней мере наличие ее компонентов. Зачастую воспроизводится идейная канва западной исторической литературы, тяготеющей к освещению истории России в плане стереотипов геополитического противостояния. Соотношение негативных (вызывающих отрицательную эмоциональную реакцию) и позитивных компонент в школьном историческом материале разных лет обучения, как показывают результаты количественных подсчетов, составляет 3:1. Для XX в. это соотношение и вовсе достигает показателя 5:1.

Посмотрим теперь, какие ценности несет учебная историческая литература за рубежом. Достаточно обратиться к учебникам истории в США. Реализуемая в них модель – это героическая версия развития американской нации. Факты, которые могли бы бросить тень на историю США, в ней просто отсутствуют. В американских учебниках нельзя прочитать, что:

• отцы-основатели США почти все были рабовладельцами;

• Авраам Линкольн, несмотря на позиционирование в качестве борца с рабовладельческим строем, заявлял о расовом превосходстве белого человека над черным;

• Франклин Рузвельт в значительной степени спровоцировал Перл-Харбор;

• американские банкиры финансировали национал-социалистов;

• проживающие на тихоокеанском побережье Америки японцы подверглись во время Второй мировой войны массовой депортации.

Бывают, конечно, экспериментальные учебники. Но это отдельные случаи, не влияющие на общую картину изложения американской истории.

В чем принципиальное отличие идеологических ориентиров современных российских учебников истории от американских или от японских? Как правило, учебная историческая литература направлена на сакрализацию прошлого, на его героизацию, делает акцент на светлых страницах, великих свершениях. То, что предлагается во многих российских учебниках, – это, напротив, демонизация истории, по существу – уничтожение собственного национального прошлого.

Как мы уже говорили, любой социум, претендующий на самовоспроизводство во времени, должен иметь не только представление о едином прошлом, но и сакральную историческую матрицу – священную историю. Священная история отличается от истории как набора фактов. Принципиально важно избежать их смешения. На уровне школьного образования существует потребность именно в священной истории, посредством которой транслируются базовые ценности соответствующего сообщества, проводится мысль об их устойчивом воспроизводстве в историческом времени.

История как позитивистская дисциплина со всей неоднозначностью интерпретации исторических фактов, историографическими дискуссиями нужна при подготовке профессиональных историков. Преподавание в школе такой версии истории может иметь самые негативные последствия. На стадии социализации, когда ценностные позиции школьника только формируются, говорить ему о том, что все исторические факты можно интерпретировать по-разному, что все великие свершения можно оспорить, а все герои представляют собой миф, означает целенаправленно подрывать воспитательные функции образования.

Мне могут возразить, что сакрализация истории сама может привести к насаждению исторических мифов, искажению правды о прошлом. Такая угроза действительно существует. Яркую иллюстрацию тому представляют школьные учебники ряда республик ближнего зарубежья, содержание которых прямо подгоняется под обоснование древних истоков «национального суверенитета» соответствующих государств[25]. Но миф мифу рознь. Сама категория мифа имеет сегодня двойственную смысловую нагрузку. С одной стороны, под мифом понимается вымысел, заведомая неправда. Применительно к истории это тождественно фальсификации. Но существует и другое значение мифа как особого способа трансляции опыта. На мифах такого рода выстраивается коллективная историческая память любого социума. Эйзенштейновский фильм «Александр Невский» – яркий пример мифологической обработки исторического материала. Судить его с точки зрения недостоверности фактов не имеет смысла, поскольку это был именно миф. Но вот воспитательная функция им реализовывалась в полной мере. В памяти зрителя фиксировалось главное – великая победа русского оружия над немецкими захватчиками. А в этом главном противоречия историческим фактам не было[26].

Одно из главных проявлений современной ценностной эрозии – дефицит (точнее – фактическое отсутствие) положительных примеров: образов для подражания, которые так необходимы молодежи. Каждая культура формирует свой собственный героический пантеон. Эти герои берутся прежде всего из национального исторического прошлого, а также создаются в рамках различных направлений художественного творчества. Особые задачи в этой связи возлагаются, соответственно, на преподавание истории и литературы в школах. Если государство не пропагандирует героев целевым образом, то в сознании молодежи вырабатываются собственные образцы для подражания. Но в этом случае среди героев часто оказываются асоциальные персонажи.

Советское образование и пропаганда успешно тиражировали героические образы. А кто сегодня является героем в восприятии российской молодежи? Социологические опросы показывают, что перечень групп для подражания представлен в следующей последовательности: поп– и рок-звезды, представители золотой молодежи (52 %), успешные бизнесмены, олигархи (42 %), спортсмены (37 %), герои кино, телесериалов (28 %). Герои прошлого не составляют сколько-нибудь значимой группы, будучи растворены под обозначениями «революционеры» и «кто-то другой», не превышающими совокупно уровня 2 % популярности[27].

Из исторических фигур XX в. самым популярным у россиян (с большим отрывом) является Юрий Гагарин. Это могло бы восприниматься как обнадеживающая информация («не все потеряно»). Если бы не одно обстоятельство – колоссальный отрыв первого советского космонавта от всех других исторических персоналий (по принципу – Гагарин и все остальные). Такой разрыв, нехарактерный для иных возрастных групп, говорит скорее о незнании истории, чем о сознательном ценностном выборе и популярности темы космоса[28].

Познавательный кризис истории

Вторая сторона кризиса преподавания истории имеет познавательный характер. История, как известно, позволяет развивать такие компоненты мышления, которые не так выражены в других дисциплинах. Прежде всего это мышление в рамках целостного процесса. Через историю (что понимали еще в античные времена) прошлое связывается с настоящим и проецируется на будущее. Соответственно, важно сформировать умение выявлять причинно-следственные связи, мыслить в логике причин и следствий исторического процесса.

Но сегодня этот потенциал истории предельно минимизирован. История в современных учебниках перестала преподаваться как логически связный процесс, а предстает как информация. Но чтобы история преподавалась как процесс, нужна как минимум концепция этого процесса. В советский период такая концепция существовала в виде формационного подхода. Советский опыт формационного осмысления истории справедливо критиковался с позиций науки. Но, отказавшись от него как от проявления идеологии, другой концепции не выработали. У историков возникла боязнь любых концептуальных обобщений. А без концептуального обобщения ничего иного, кроме бессвязного потока информации, история не может собой представлять. Как говорил Сенека, «не знаю нужное, потому что изучал много ненужного».

Отсутствие концепции исторического процесса непосредственно связано и с состоянием государственного управления. Ведь оно выстраивается в значительной степени через «уроки истории». Если уроки не извлекаются или делаются ошибочные выводы, то государство развивается по сценарию неуспешности. Именно таким игнорированием собственного исторического опыта стали реформы второй половины 1980-х – 1990-х гг.

Без знания прошлого невозможно увидеть будущее. Чтобы видеть будущее, надо иметь представление обо всем пути движения. Недаром У. Черчилль говорил: «Чтобы подальше заглянуть в будущее, мы должны глубже заглянуть в прошлое».

В современной России история оказывается бессвязным потоком фрагментов прошлого. Более того, из-за интерпретируемости любого исторического факта сознание россиянина объективно ввергается в состояние хаоса. И тут пробивает час исторического мифотворчества. Появляется возможность трактовать любое событие прошлого как заблагорассудится творцу исторического текста.