6

Думаю, было бы несправедливо закончить это несвязное эссе, не упомянув о талантливой писательнице, чьими рассказами зачитывалась публика между двумя войнами. Я говорю о Кэтрин Мэнсфилд. Если современный английский рассказ отличается от рассказа века девятнадцатого, то этим, как я думаю, мы хотя бы в некоторой степени обязаны ее влиянию. Здесь не место для подробной биографии Мэнсфилд, но, поскольку ее рассказы по большей части очень личные, немного расскажу о ее жизни.

Кэтрин родилась в 1888 году в Новой Зеландии. В юном возрасте она написала несколько удачных вещиц, и в ее душе созрело желание стать писательницей. На родине Кэтрин жилось скучно и тоскливо, и она попросила отца отпустить ее в Англию, где уже проучилась два года вместе с сестрами. Родители Кэтрин, люди респектабельные, узнав, что у нее была связь с неким молодым человеком, пришли в ужас – вероятно, потому они и согласились ее отпустить. Отец определил ей содержание сто фунтов в год. В те времена молодая девушка при известной экономии вполне могла прожить на такие деньги. В Лондоне Кэтрин возобновила знакомство с некоторыми из новозеландских друзей. Среди них был Арнольд Трауэлл, известный виолончелист. Еще в Новой Зеландии Кэтрин безумно в него влюбилась, а теперь перенесла свои чувства на его брата, скрипача. Они стали любовниками.

За комнату и стол в пансионе для одиноких женщин Кэтрин платила двадцать пять шиллингов в неделю, значит, на одежду и развлечения ей оставалось пятнадцать шиллингов. Ей надоело во всем себе отказывать, и когда некий Джордж Бауден, учитель пения, на десять лет старше ее, предложил выйти за него замуж, она согласилась. Замуж она выходила в черном платье; на церемонии присутствовала только одна подруга – в качестве свидетеля. Молодожены отправились в гостиницу; новобрачная отказала мужу в том, что он считал своим законным правом, и на следующий день ушла от него. Позже Кэтрин безжалостно выведет его портрет в рассказе под названием «День мистера Реджинальда Пикока». Теперь же она отправилась к любовнику, который играл на скрипке в Ливерпуле, в оркестре передвижной музыкальной труппы, и, говорят, некоторое время выступала в качестве хористки. Кэтрин уже была беременна, но неизвестно, знала ли она об этом до замужества. Она отправила родителям две телеграммы: в первой сообщала о предстоящем браке, во второй – о том, что бросила мужа. Мать, желая во всем разобраться, приехала в Англию, и в какой же она, наверное, пришла ужас, когда обнаружила, что ее дочь, как выражались в Викторианскую эпоху, «в интересном положении». Кэтрин отправили жить в Баварию, на курорт Верисхофен, пока не родится ребенок.

В Баварии она читала рассказы Чехова, вероятно, в немецком переводе, и сама написала несколько рассказов, которые позже вышли в сборнике под названием «В немецком пансионе». Из-за несчастного случая у нее начались преждевременные роды, и ребенок появился на свет мертвым. После выздоровления Кэтрин вернулась в Англию.

Ее рассказы напечатали в «Нью эйдж», журнале, который издавал А. Орадж, и они принесли ей определенную известность. У нее появились знакомства в писательских кругах.

В 1911 году Кэтрин встретилась с издателем Миддлтоном Марри. Еще будучи студентом, он основал журнал «Ритм»; для этого журнала Кэтрин написала по его просьбе рассказ под названием «Женщина в магазине».

Марри был из очень небогатой семьи, но благодаря счастливому сочетанию ума и трудолюбия он, окончив сначала начальную, а потом полную среднюю школу, поступил учиться в колледж при больнице Иисуса Христа – со стипендией – и затем – тоже со стипендией – в Оксфорд. Он был хорош собой и обаятелен. Если верить французскому поэту Франсису Карко, с которым Марри подружился во время одной из поездок в Париж, он был настолько красив, что монмартрские шлюшки наперебой тащили его в постель, не требуя платы.

Марри влюбился в Кэтрин. Это заставило его окончательно решиться на шаг, который он давно обдумывал: бросить Оксфорд, где ему прочили степень бакалавра с отличием, и, поскольку никаких особых способностей, кроме как хорошо сдавать экзамены, он не имел, зарабатывать на жизнь писательством. В учебе Марри успел разочароваться: все, что мог, от Оксфорда он уже получил. Мистер Фокс, бывший его наставник, познакомил Марри со Спендером, издателем «Вестминстер газетт», и тот согласился взять молодого человека на работу.

Марри стал искать жилье в Лондоне; однажды за обедом Кэтрин предложила ему снять комнату за семь с половиной шиллингов в квартире, которую сама снимала. Он согласился. Целыми днями оба были заняты – Кэтрин писала рассказы, Миддлтон работал в «Вестминстер газетт» – и виделись только по вечерам. Они много разговаривали; думаю, как и все молодые, преимущественно о себе, и расходились далеко за полночь. Однажды во время такого разговора Кэтрин спросила: «Почему вы не просите меня стать вашей любовницей?» «О нет, – ответил Марри, – это бы все испортило – вы не находите?» «Нахожу». Позже Марри с удивлением узнал, что его ответ жестоко оскорбил Кэтрин. Некоторое время спустя они все же стали любовниками, и, как сказано в автобиографии Марри «Меж двух миров», будь Кэтрин свободна, они тогда же поженились бы. Джордж Бауден, вероятно, из-за оскорбленного самолюбия, дать развод не желал. Кэтрин и Миддлтон устроили себе нечто вроде медового месяца. Они поехали в Париж: Марри хотел познакомить ее со своим лучшим другом Франсисом Карко. Вернувшись в Англию, они жили то в Лондоне, то в деревне. Стоило им где-нибудь поселиться, как Кэтрин мигом там надоедало, и приходилось переезжать. За два года они меняли жилье тринадцать раз. В конце концов решили осесть в Париже. К тому времени Марри состоялся как журналист и мог откладывать кое-какие деньги. Он договорился со Спендером и Ричмондом, издававшим литературное приложение к «Таймс», что будет писать статьи о современной французской литературе. Этого заработка вкупе с его сбережениями и содержанием Кэтрин должно было хватить на жизнь.

В Париже они сняли квартиру; перевозка мебели из Англии обошлась в немалую сумму. Они часто виделись с Франсисом Карко. Кэтрин он нравился – живой, веселый; вполне вероятно, у них было то, что французы называют «un petit brin de cour»[106].

К сожалению, ни в «Вестминстер газетт», ни в приложении к «Таймс» не захотели печатать статьи Марри. Деньги кончились. Карко помочь не мог, более того, он и сам нуждался. Положение было отчаянное. Потом Марри получил письмо от Спендера. Тот предлагал ему место литературного критика в «Газетт». И Марри с Кэтрин неохотно вернулись в Англию. Шел март 1914 года. Они опять то и дело переезжали. В августе разразилась война, и работе Марри в качестве литературного критика пришел конец. Пара поселилась в Чолсбери, в Бакингемшире, чтобы быть поближе к супругам Лоуренсам, с которыми они подружились. Ничего хорошего из переезда не вышло. Кэтрин любила городскую жизнь, Марри терпеть не мог. Кэтрин страдала от артрита и не могла писать. Им приходилось туго. Она жаловалась, что Марри просто не хочет зарабатывать. А ему негде было зарабатывать. Они совершенно друг друга измучили, и к Рождеству стало ясно: лучше расстаться. После отъезда из Парижа Кэтрин постоянно переписывалась с Франсисом Карко. Она принимала его письма чересчур серьезно и, кажется, думала, что он в нее влюблен. Любила ли она его – кто знает. Карко ей нравился, к тому же так хотелось уйти от Марри. Кэтрин надеялась обрести с Карко то счастье, которого Марри ей уже не давал. Марри, знавший своего друга гораздо лучше, понимал, что Кэтрин себя обманывает, но развеять ее иллюзии не пытался.

Вскоре в Англию приехал брат Кэтрин Лесли, чтобы записаться на военную службу. Он дал ей денег на дорогу до Парижа. Пятнадцатого февраля Кэтрин и Марри отправились в Лондон, а через два-три дня она уехала из Англии.

Карко был на военной службе и находился в местечке под названием Грэй. Женщин в эту зону не пускали, и Кэтрин попала туда с большим трудом. Карко встретил ее на вокзале и привел в небольшой домишко, где его разместили. Она пробыла у него три дня и вернулась в Париж жестоко разочарованная. Почему – можно только догадываться. Марри неожиданно получил от Кэтрин телеграмму: она возвращается и будет на вокзале Виктория завтра в восемь утра. При встрече Кэтрин заявила (не слишком, нужно сказать, любезно), что вернулась не к нему, а просто ей больше некуда деться. И они опять жили вместе. Как выразился Марри, наступило тоскливое перемирие. У Кэтрин благодаря ее выходке появился материал для рассказа, который она назвала «Je ne рarle pas Fran?ais»[107]. В нем она довольно едко, но не совсем справедливо высмеяла Карко и изобразила Марри в весьма гнусном виде. Кэтрин дала ему прочитать текст, и он был сильно обижен, чего она и добивалась.

О последних годах Мэнсфилд расскажу очень кратко. В 1918 году Бауден наконец дал ей развод, и они с Марри смогли пожениться. Здоровье у нее совсем испортилось. Кэтрин уже перенесла несколько тяжелых болезней и как минимум одну серьезную операцию, а теперь страдала от туберкулеза. Ее лечили разные врачи, потом Марри убедил жену обратиться к специалисту. Тот пришел. Кэтрин лежала в постели. Марри внизу ждал результата осмотра. Доктор спустился и сказал, что единственный шанс выжить – немедленно поехать в санаторий. Если она не поедет – проживет не больше двух-трех лет, в лучшем случае четыре. Приведу строки из автобиографии Марри.

«Я поблагодарил его (доктора), проводил и поднялся к Кэтрин.

– Он говорит – мне нужно ехать в санаторий, – сообщила она. – Санаторий меня убьет. – Она метнула на меня испуганный взгляд. – Ты хочешь, чтобы я поехала?

– Нет, – вяло ответил я. – Какой смысл?

– Я там умру – ты согласен?

– Согласен.

– А ты веришь, что я смогу поправиться?

– Да, – сказал я».

Мне кажется странным, что ни доктор, ни Марри не догадались предложить ей поехать на месяц и посмотреть, как там. Есть неплохой санаторий в Банкори, в Шотландии; думаю, ей бы там понравилось, и уж наверняка она нашла бы материал для рассказа. Пациенты в Банкори были самые разные. Некоторые жили в санатории годами, потому что только там и могли выжить. Другие излечивались и уезжали. Некоторые умирали – тихо и, кажется, без сожаления. Я знаю, о чем говорю, потому что мне довелось побывать в Банкори, причем как раз тогда, когда туда могла бы приехать и Кэтрин. Мы бы там встретились. Она, разумеется, сразу прониклась бы ко мне неприязнью, но теперь это уже не важно…

Потом, отчаянно пытаясь поправить здоровье, Кэтрин жила за границей со своей подругой Идой Бейкер, которая за ней ухаживала. Ида, ровесница Кэтрин, отдала ей не один год жизни. Кэтрин обращалась с ней хуже, чем с собакой; угрожала, ругала, злилась и порой была готова ее убить, но притом эксплуатировала нещадно. А Ида оставалась верной, любящей рабыней. Кэтрин была неслыханно эгоистичной, склонной к вспышкам ярости, дико нетерпимой, требовательной, резкой, заносчивой и деспотичной. Не слишком располагающие качества, но Кэтрин отличалась удивительным обаянием. Клайв Белл, водивший с ней знакомство, рассказывал мне, что она буквально очаровывала. У нее был острый ум; когда она хотела, становилась забавной.

Работа Марри удерживала его в Лондоне, и он лишь изредка навещал Кэтрин. Они много писали друг другу. После смерти Кэтрин Марри опубликовал ее письма, а свои, естественно, не стал, поэтому можно только гадать, какие у них были отношения. Порой она писала ласковые письма, а когда сердилась – злобные. Отец Кэтрин постепенно увеличивал ей содержание; теперь она получала уже двести пятьдесят фунтов в год, но очень часто сидела без денег. Однажды она написала Марри, что у нее возникли непредвиденные расходы, а следом отправила гневное письмо с упреками: он, мол, не прислал ей немедля деньги, заставил унизиться до просьб. Марри оплачивал счета от докторов, лекарства. Он был кругом в долгах. «Если у тебя так туго с деньгами, – писала она, – для чего же ты купил себе зеркало?» А ведь бедняге нужно было бриться. Когда Марри назначили редактором «Атенеума» с жалованьем восемьсот фунтов в год, Кэтрин категорически потребовала, чтобы он каждый месяц высылал ей по десять фунтов. Впрочем, Марри и сам мог бы догадаться. Возможно, он и вправду был несколько прижимист. Примечательный факт: Кэтрин, отправляя ему для перепечатки рукопись какого-то рассказа, оговорила, что заплатит сама. Это было намеренное оскорбление.

Они совершенно друг другу не подходили. Марри, хотя и более деликатный, так же как и Кэтрин, думал в основном о себе. У него, видимо, почти отсутствовало чувство юмора, однако он был добрый, спокойный и удивительно терпеливый. Как известно, даже если нет любви, ревность может стать пыткой; пусть Марри и разлюбил Кэтрин, но когда она бросила его ради другого мужчины, он почувствовал себя униженным. А потом, разочаровавшись в Карко, она вернулась – и Марри принял ее обратно. Поступок великодушный, благородный. Притом не похоже, чтобы Кэтрин его оценила. Она все принимала как должное. Пусть Марри звезд с неба не хватал, но отнюдь не был ничтожеством. Он стал очень хорошим критиком, и его замечания по поводу рассказов Кэтрин весьма ей пригодились. Позднее он написал биографию Свифта – лучшее, по общему мнению, из всего сказанного об этом невыносимом человеке и превосходном стилисте.

Прогноз врача оказался верным. Он дал Кэтрин самое большее четыре года. Прожив некоторое время на итальянской Ривьере, потом на французской, потом в Швейцарии, Кэтрин в качестве последнего средства отправилась в «Институт гармоничного развития человека» Гурджиева. Там в начале 1923 года она умерла. Было ей тридцать четыре.

Принято считать, что на творчество Кэтрин большое влияние оказал Чехов. Миддлтон Марри это отрицал. По его мнению, Кэтрин писала бы рассказы точно так же, даже если бы не читала Чехова. Думаю, здесь он ошибался. Рассказы она, конечно, писала бы, это было у нее в крови, но писала бы совершенно иначе, не прочти она чеховских. Рассказы Кэтрин Мэнсфилд – излияния одинокой, впечатлительной, нервной и больной женщины, так и не сумевшей прижиться в Европе, которую она выбрала своим домом. Это по сути; формой же она обязана Чехову.

Раньше рассказы строились по одной простой схеме. Пункт первый – декорация, пункт второй – ввод персонажей, пункт третий – поступки персонажей и происходящие с ними события и пункт четвертый – развязка.

Повествование шло неспешно, и автор мог растягивать его, насколько вздумается, но когда рассказы начали печатать в газетах, объем их стал строго ограничен. Чтобы уместить произведение в заданные рамки, автору приходилось менять технику и оставлять лишь самое существенное. Пункт первый – декорация – нужен, чтобы создать у читателя соответствующий настрой или придать рассказу достоверности. Этот пункт легко опустить; теперь в основном так и делают. Отдать на волю воображения публики пункт четвертый – ход рискованный. Читатель заинтересовался происходящим, и если ему не рассказать о развязке, он почувствует себя одураченным. Однако очевидную концовку тоже можно опустить – так и эффектнее, и интригует. Прекрасный тому пример – чеховская «Дама с собачкой». Пункты второй и третий необходимы, ведь без них не будет рассказа. Ясно, что, если сразу поместить читателя в гущу событий, это поддержит его интерес и добавит повествованию драматизма. Чехов написал таким манером несколько сотен рассказов и когда, обретя популярность, мог писать для журналов вещи более объемные, все равно часто пользовался той же схемой.

В эту схему вполне ложились и темперамент Мэнсфилд, и ее возможности. У нее был скромный, но изящный писательский дар. Думаю, поклонники Кэтрин оказали ей медвежью услугу, делая заявления, которые ее книги едва ли оправдывают. Ей недоставало изобретательности. Изобретательность – любопытное свойство. Оно присуще молодости и с возрастом проходит, что вполне естественно, ибо таков результат опыта. С прошествием лет события теряют новизну, они уже не так волнуют и постепенно перестают побуждать автора к самовыражению. У Кэтрин не было большого жизненного опыта; она и сама это знала. Марри не без осуждения говорил, что «она мечтала о деньгах, роскоши, приключениях, о городской жизни». Конечно, мечтала, ведь только так она могла найти материал для рассказов. Писатель-беллетрист, чтобы писать правду, как он ее видит, должен играть свою роль в мирской суете. Если принять определение словаря, что рассказ – повествование о событиях, которые произошли или могли произойти, следует признать: у Мэнсфилд особого дара к повествованию не было. Ее талант другого рода. Она могла взять ситуацию и выжать из нее всю до капли иронию, горечь, пафос и страдание. В качестве примера можно упомянуть рассказ, который она назвала «Психология». Мэнсфилд писала и объективные рассказы: «Дочери покойного полковника» и «Картины» – хорошие рассказы, но такие мог бы создать любой владеющий пером писатель; самые же характерные ее произведения – те, где важнее всего атмосфера. Я спрашивал у многих своих друзей-литераторов, что означает в этом контексте «атмосфера», но они не могли или не хотели ответить вразумительно. И словарь не помог. Помимо основных значений он выдал: «В переносном смысле – окружающие условия, моральная обстановка, настрой». Видимо, под этим словом здесь следует понимать антураж, который украшает повествование, сотканное столь тонко, что только на подобном украшении и держится. Вот в чем заключаются мастерство и шарм Мэнсфилд.

У нее был поистине замечательный талант наблюдателя, и она описывала явления природы, запахи, дождь и ветер, море и небо, деревья, фрукты и цветы с редкостным изяществом. Не самая маловажная из ее способностей – умение показать, какая трагедия кроется за обычной беседой, скажем, за чашкой чаю. А это, видит Бог, не так просто. Писала Мэнсфилд в легком разговорном стиле; даже самые незначительные ее рассказы читаешь с удовольствием. Они не застревают в памяти, как, например, мопассановская «Пышка» или чеховская «Палата № 6», потому, наверное, что факты запоминаются легче, чем настроения. Человек запомнит, как упал и растянул лодыжку, куда отчетливей, чем свои любовные переживания. Однако считать ли достоинством рассказа то, что он запоминается, – судить не берусь.

Пока Кэтрин жила в Новой Зеландии, ей там не нравилось, зато потом, когда она не получила от Англии того, чего ждала, когда здоровье у нее испортилось, ее мысли стали возвращаться к юным годам. Порой она даже жалела, что уехала. Та, давняя жизнь теперь казалась интересной, насыщенной и прекрасной, о ней Кэтрин и писала. Первый рассказ назывался «Прелюдия». Кэтрин сочинила его, когда они с Марри жили на французской Ривьере и были счастливы вместе, как никогда раньше и никогда потом. Она хотела озаглавить рассказ «Алоэ», но Марри предложил название «Прелюдия». Думаю, он понимал, что это не рассказ, а только декорация для рассказа. Кэтрин поначалу задумала его как роман, и оттого повествование вышло слегка размытым. Затем она написала еще несколько рассказов на новозеландские мотивы – «Путешествие», «У залива», «Вечеринка в саду» и другие. В «Путешествии» описывается плавание маленькой девочки и ее бабушки из одного новозеландского порта в другой. Трудно придумать что-нибудь более нежное и очаровательное. Другие рассказы посвящены родителям Кэтрин, сестрам, брату, родственникам и соседям. Произведения получились яркие, живые, естественные. Кэтрин всегда уделяла работе много времени, но кажется, будто рассказы написаны на одном дыхании. В отличие от многих других ее сочинений нет в них ни горечи, ни разочарования, ни пафоса. На мой взгляд, это лучшие ее произведения.

Говорят, нынче рассказы Мэнсфилд ценятся не столь высоко, как в двадцатые годы. Жаль, если ее забудут; хотя такое вряд ли случится. В конце концов, именно личность автора придает изюминку произведению, благодаря чему оно и получается либо чуточку абсурдным, как у Генри Джеймса, либо слегка вульгарным, как у Мопассана, либо кричаще-цветистым, как у Киплинга. И если автор умеет выразить себя – единственного и неповторимого, то книга его будет жить. Кэтрин Мэнсфилд это прекрасно умела.