4

Итак, перехожу к последнему автору. Из троих Поль Леото – самый эксцентричный, самый возмутительный и самый несносный, но мне он наиболее симпатичен.

Написал он мало – два небольших автобиографических романа, два тома театральных рецензий и несколько статей, в основном для «Меркюр де Франс». Однако я склонен думать, что Леото обладал замечательным, уникальным талантом. Некоторые его черты вызывали негодование, другие – восхищение. Он был эгоист, но лишен тщеславия; распутник, но чуждый страсти; циничный, но совестливый; нищий, но бескорыстный; грубый с людьми, но ласковый с животными; дико независимый, безразличный к чужому о себе мнению, блестящий и язвительно-остроумный собеседник, честный и притом равнодушный к чужой нечестности, абсолютно во всем необычный – вот о каком человеке я попытаюсь рассказать.

Сведения я черпал из упомянутых романов – «Le Petit Ami» и «In Memoriam» и четырех томов «Дневника», который он вел с 1893 по 1924 год, а также нескольких его интервью на радио с ноября 1950 года по июль 1951-го. Благодаря этим интервью, откровенным и острым, раскрывшим его как личность необыкновенную, Леото после долгого забвения в свои семьдесят восемь, не скажу, что прославился, но приобрел известность.

Родился Поль в 1872 году. Его отец, Фирмен Леото, сын крестьянина из Нижних Альп, в двадцать лет приехал в Париж и поступил в ученики к своему дяде – ювелиру и часовщику, имевшему магазин на Монмартре. После смерти дяди Фирмен учился в консерватории и позже стал играть в театре – видимо, не слишком удачно, потому что через несколько лет сделался суфлером в «Комеди Франсез» и продержался на этой должности около тридцати лет. Кроме того, он обучал молодых актеров сценической речи.

Мужчина Фирмен был красивый – от одного взгляда его выразительных глаз женщины теряли голову. В то время, о котором идет речь, он жил на Монмартре с актрисой по имени Фанни. Однажды их навестила ее семнадцатилетняя сестра Жанна. Она засиделась допоздна, и ее оставили ночевать, поскольку жила она далеко, на Монпарнасе. Кровать была одна, спать пришлось втроем, причем Леото лег в середине. Даже затрудняюсь рассказать о дальнейшем в пристойных выражениях… Сначала Фирмен заигрывал с Фанни, потом переключился на ее сестру. На следующий день родители выгнали Жанну из дому – за непристойное поведение, и так как ей больше некуда было пойти, она вернулась к сестре и ее сожителю. Фанни в гневе ушла, а Жанна осталась. В положенный срок у нее родился мальчик. Таково происхождение Поля Леото.

Поскольку и отец, и мать служили в театре, ребенка отдали на воспитание в крестьянскую семью. Фирмен взял его к себе через два года, когда уже разошелся с Жанной. За Полем ходила няня по имени Мари, которую он любил, как мать. Спал мальчик не в комнатах отца, а в мансарде, с няней – потому, что за ребенком по ночам нужен присмотр, и потому, что отец редко являлся домой без очередной подружки. Однажды Жанна проездом в Берлин – то ли в новую труппу, то ли к новому любовнику – заехала вместе с матерью, мадам Форестье, навестить сына. Полю было пять лет. Он лежал в своей кроватке в мансарде, больной, вялый, отвернувшись к стене. Мари кое-как заставила его поздороваться. Поль навсегда запомнил слова матери: «Боже, какой противный ребенок!» Гостьи побыли минут пять… и в следующий раз Поль увиделся с Жанной через три года. Она вдруг явилась к ним на улицу Мартир, и Поля подвели к ней. Он стеснялся, не смел даже взглянуть на мать, называл ее «мадам». Решено было, что назавтра он придет к ней на весь день, а потом она отведет его в таверну, куда обычно заходил после театра его отец. Поль, как договаривались, пришел. Мать была еще в постели, растрепанная; в ночной сорочке, с неприкрытой грудью. Она обняла мальчика, прижала к себе, расцеловала. Жанна была очень веселая, хорошенькая и соблазнительная. Когда она оделась, они позавтракали вместе с отцом. После завтрака Жанна взяла кеб, и они с Полем поехали в зоопарк, где мальчику позволили покататься на пони. Потом они пообедали в Пале-Рояле, потом смотрели спектакль в театре Шатле. Не досидев до конца, отправились в Фоли-Бержер. Жанна немедленно принялась болтать с приятелями. Удивительно, как много у нее было знакомых. Ее встречали как сестру, по которой давно соскучились. Иногда она показывала на Поля, объясняла, кто он. «Так это твой сынок! Какой славненький!»

Когда кабаре закрылось, большой компанией поехали ужинать. После ужина Жанна отвезла сына в таверну, где его ждал отец. Расцеловав Поля, она упорхнула. В следующий раз мать навестила его года через два или три и провела с ним всего полчаса. Затем двадцать лет он ничего о ней не знал, только слышал, что она вышла замуж. Тот день, проведенный с матерью, стал для Поля самым дорогим воспоминанием.

Когда мальчику шел девятый год, Фирмен познакомился с жившей неподалеку девицей по имени Луиза. Ей было пятнадцать, а ему – сорок восемь. Она несколько раз переночевала у него, и няня Мари стала возмущаться, что отец подает мальчику скверный пример. Фирмен, потеряв терпение, уволил ее – к большому горю Поля. А девушка осталась с ними. Полю отвели маленькую комнатушку. До сих пор ему жилось относительно неплохо, но с новой подругой отца он не поладил и однажды кинул в нее чернильницу. За это его жестоко избили. Отец всегда был грубым, бесчувственным и распущенным. Каждый вечер после ужина Поля, невзирая на его слезы, запирали в его комнатушке, и он, боявшийся темноты, плакал в одиночестве.

Через год или два Фирмен Леото надумал перебраться за город и купил дом в Курбевуа. Там Поля отдали в школу. В пятнадцать лет он нашел работу в Париже. Платили ему двадцать пять франков, которые отец отбирал за стол. О следующих годах его жизни расскажу очень кратко. Поль пошел в армию, но через семь месяцев его уволили из-за плохого зрения. Он нашел работу у торговца перчатками, начал писать стихи. Потом устроился в контору поверенного мелким служащим. Там ему понравилось, и он проработал десять лет. Затем Поль поступил к некоему Лемаркизу, поверенному, ведшему дела по банкротствам. Поль явно был малый с головой, потому что задания ему давали серьезные; среди прочего как-то доверили распоряжаться имуществом человека, который оставил после смерти два миллиона франков – тогда это составляло около восьмидесяти тысяч фунтов – и огромные долги. Лемаркиз поручил Полю устроить так, чтобы большая часть денег осталась вдове. Тот настолько преуспел (в какой-то степени в обход законов), что по окончании переговоров с кредиторами получил очень приличное вознаграждение.

В этот период Поль завел привычку после работы отправляться в кафе неподалеку от Фоли-Бержер; к вечеру там собирались проститутки – закусить перед тем, как нарядиться и разбрестись по ресторанам и кабаре в поисках клиентов. Поль был с девицами накоротке. Они учили его, как следует одеваться. Показывали ему письма, а он сочинял ответы. Иногда молодой человек сидел с ними в кафе, и девушки, зная, что он беден, покупали ему конфеты и папиросы. Часто какая-нибудь девица, которой не посчастливилось подцепить клиента, отводила Поля к себе – не обязательно заниматься любовью, а просто переночевать. Его приглашали в гости и днем – поболтать. Девушки вспоминали свои юные годы, а Поль рассказывал о матери. Он утверждал, что эти подружки многому его научили. Охотно верю.

Из-за какой-то ссоры Лемаркиз его уволил, и Поль, которому уже было под тридцать, остался без работы и без средств, если не считать полученного от хозяина вознаграждения. Леото снимал комнату вместе со школьным товарищем по имени Ван Бевер, малоизвестным писателем. Оба были отчаянно бедны. Отец Поля ничего ему не давал, но тетка, Фанни, о нем не забывала и навещала раз или два в году. Порой она подбрасывала ему несколько франков, посылала одежду – дешевую и плохонькую, но он и за то был благодарен. Поль продолжал писать стихи. В надежде опубликоваться он уговорил Ван Бевера, работавшего секретарем у Люнье, попросить у своего патрона рекомендательное письмо к Альфреду Валетту, редактору «Меркюр де Франс». Когда же Поль явился к Валетту с письмом, тот заявил: «Здесь рекомендации не нужны. Единственная рекомендация – хорошая или скверная – ваши стихи». И через несколько недель Леото напечатали.

Валетту Поль понравился. Он оказался блестящим собеседником, язвительным, остроумным. Реплики у него были моментальные, часто колкие, но всегда забавные. Много лет спустя он опубликовал совсем небольшую книжицу под названием «Propos d’un Jour» – сборник эпиграмм, афоризмов и острот. Когда критики обратили внимание, что там весьма много его собственных высказываний, Леото ответил, что большинство людей слишком глупы и ему трудно найти столь же удачные, как у себя, остроты.

Валетт, очень ценивший Леото как собеседника, настоятельно советовал ему писать прозу, и в последующие четыре года Поль сочинил несколько эссе. Их напечатали в «Меркюр де Франс». Выдержаны они в модном тогда стиле, которому Леото позже предпочитал более простой. Он регулярно работал для «Меркюр» – писал литературные обозрения; вместе с Ван Бевером составил антологию современной поэзии, имевшую определенный успех.

Случались у Леото сердечные увлечения, если это выражение тут вообще уместно, но рассказывать о них я не намерен. Ничего любопытного в них не было. Сам он говорил: «Любовь меня почти не интересует».

Ван Бевер женился, и в начале двадцатого века мы видим Леото живущим в крохотной квартирке с молодой женщиной по имени Бланш. Леото было с ней хорошо – она его не беспокоила и не вмешивалась в работу. Поль начал писать роман. По предложению Валетта он решил назвать его «Le Petit Ami». Роман представлял собой довольно подробный рассказ о детстве и юности автора. Однако когда Поль описал девиц, в кругу которых вращался, и закончил описание прекрасной и трогательной сценой смерти одной из них, по прозвищу Трещотка, то оказался в тупике. Вот тогда-то Полю, как он позднее выразился, и перепало чуточку везения.

Он получил телеграмму от своей бабушки, мадам Форестье, в которой говорилось, что тетя Фанни тяжело больна и если он хочет с ней увидеться, нужно ехать немедленно. Старая дама и ее дочь уже много лет проживали в Кале, где Фанни играла в местном театре. Поль подумал, что и Жанну, его мать, тоже вызовут. Он не видел ее двадцать лет, но не забыл то очаровательное создание, с которым некогда провел целый день. Ему было интересно – какой она стала? Он боялся, что она превратилась в обрюзгшую суровую даму, и даже едва не передумал ехать. И все же поехал. Бабушка, которую он до того видел всего раз, да и то минут пять, сразу заговорила о его матери. Поль слышал о ее замужестве, теперь же узнал, что живет она в Женеве, с мужем и двумя детьми. Супруг Жанны, персона довольно важная, влюбился в нее, когда она была на гастролях в Женеве, и сделал своей любовницей. Жанна родила мальчика и девочку; позже он на ней женился.

По словам мадам Форестье, мать о Поле никогда не заговаривала. Он переживал – вдруг она разволнуется, встретив его столь неожиданно? Однако бабушка уверила, что Жанна его не узнает.

Поль – ему уже исполнилось тридцать – был невысок, носил густую каштановую бородку и усы, круглые очки в стальной оправе. Белье у него всегда было опрятное, но костюм такой поношенный, что бабушка дала ему десять франков и отправила покупать брюки.

Жанна приехала вскоре после полудня. Поль как раз провожал какого-то гостя, приходившего проведать Фанни, когда на лестнице раздались ее шаги. Он выглянул и увидел даму в черном платье с небольшим саквояжем, которая поднималась по лестнице. Поль узнал ее сразу. Сообщив мадам Форестье о приезде Жанны, он отправился в свою комнат у.

Войдя, Жанна поцеловала мать, сняла жакет и шляпу и прошла к сестре. Потом попросила подать обед. Стол накрыли в кухне; дамы прошли мимо комнаты, где сидел Поль. Жанна слегка поклонилась и сказала: «Бонжур, мсье». Он ответил: «Бонжур, мадам». Жанна тихонько спросила у матери, кто он. Не желая услышать ответ, Поль задвигался, зашумел.

Позже бабушка говорила, что, не решившись сказать правду, ответила Жанне, что это один знакомый из театра. Поль не поверил. Его мать отлично поняла, кто он, но решила притвориться, будто не знает. Уже после отъезда Жанны мадам Форестье передала ему их разговор.

– Кто это?

– Поль.

– Какой еще Поль?

– Твой сын.

После завтрака Жанна беседовала с матерью, увлеченно рассказывала о своих детях. Полю пришлось уступить ей комнату и ночевать в гостинице. «Я должна извиниться, мсье, что из-за меня вам приходится уйти». – «Право, мадам, это сущий пустяк».

У них завязался разговор. У мадам Форестье были дела, и она ушла, а Жанна попросила Поля рассказать последние столичные новости; она болтала о «Комеди Франсез», расспрашивала о парижских знакомых. Поль рассказал, что знал. Он, как я уже говорил, был отличный собеседник.

После ужина они сидели в комнате Фанни. Помолчав, Жанна начала: «Послушай, Поль, я знаю, кто ты». Она стала рассказывать о своей юности, о первых своих мужчинах, о муже и детях. Попыталась объяснить долгое молчание. Она, мол, часто спрашивала про него у сестры и матери, но ничего не узнала. Года два-три назад она видела его имя в «Меркюр де Франс», где он печатался. Ах, если бы она только знала его адрес! В 1900 году она вместе с мужем и детьми приезжала в Париж на выставку. О, она так и кинулась бы к сыну – знать бы, где он!

Поль понимал, что тут нет ни слова правды. Ведь ей достаточно было написать в редакцию «Меркюр де Франс». Он молчал. Когда Жанна наговорилась, он проводил ее в спальню. Она поцеловала его. В глазах Поля мать оставалась все такой же молодой и привлекательной. Он обнял ее, стал целовать шею, глаза, грудь.

– Только не сердитесь, – попросил он.

– На что?

– Не знаю… Я целую вас не как мать.

Пока Жанна разбирала постель, Поль сказал:

– Я посижу в гостиной. Когда вы ляжете, я приду с вами посидеть.

Но Жанна не позволила, и ему пришлось уйти.

Ночью умерла Фанни.

Полю пришлось заниматься похоронами, но он смог провести с Жанной вторую половину дня. Они беседовали. Мать забросала Поля вопросами о его любовных делах. Оставаясь с ним наедине, она быстро его обнимала и говорила: «Поцелуй меня скорей! Что о нас подумают, если увидят, как мы тайком целуемся!» А один раз сказала: «Смотри-ка, мы прямо как любовники. Что было бы, повстречайся мы лет десять назад?» Поль, целуя Жанну, испытывал такие чувства, как если бы целовал любовницу. В конце концов, его мать – такая же женщина, как и все прочие. А он мужчина, причем мужчина молодой. Глядя на ее стройное, гибкое тело, Поль задавался вопросом: а о чем думает Жанна, глядя на него?

Прощаясь, Жанна опять его поцеловала.

– Никогда вам не понять, как сильно я вас люблю, – сказал он.

Поль не переставал себя спрашивать – испытывает ли она к нему такую же страсть? Как знать – при ее-то распущенности и судя по вопросам, которые она задавала…

Пока Поля терзали эти чувства, он не забывал, что в Париже его ждет неоконченная книга. С самого приезда матери он всякий раз, как выдавался случай, делал записи. Жанна полюбопытствовала, что он записывает. Расходы, ответил он.

В гостиничном номере Поль обдумывал события дня. Нежность матери, говорил он себе, ничего не означает. Да и чего ждать от бедняжки, она и так сделала, что могла. Он записал в дневник все, случившееся за день.

То место в «Le Petit Ami», где описаны эти события, завершается следующим образом: «Величие писателя! Можно быть сыном, можно найти мать после двадцатилетней разлуки, но превыше всего та минута, когда выходит в свет твоя книга. И нет ничего такого из увиденного, услышанного или прочувствованного, чего не хотелось бы вставить в книгу, сколь бы священным оно ни было. А тут вещи не такие уж священные».

На следующий день была поминальная служба по Фанни, которую предстояло похоронить в Париже. После службы обе женщины и Поль вернулись домой; решили, что вечером он повезет гроб с телом Фанни в Париж, а Жанна отправится на следующий день. Поскольку в столице ей придется ждать женевского поезда целых три часа, Поль сможет показать ей свою квартиру, а потом они вместе пообедают.

В Париж Поль приехал в пять утра, а к десяти похороны были кончены. Он спровадил Бланш на несколько часов, чтобы Жанна не знала, что он живет с женщиной. День тянулся бесконечно. В пять – за час до приезда Жанны – Поль уже был на вокзале и купил по дороге букетик фиалок. Пришел поезд; мать не приехала. Он ждал до восьми, встречал один поезд за другим. Не приехала. Полю пришло в голову, что она задержалась в Кале и, наверное, дала ему телеграмму. Он взял кеб – такая для него роскошь! – и помчался домой. Ничего. Поспешил обратно на вокзал. Была половина девятого, а поезд на Женеву отправлялся без десяти девять. Он побежал по платформе.

Жанна сидела в уголке вагона, спокойно поглядывая по сторонам. Он заскочил в вагон.

– Ну что такое, мой мальчик?

Поль разрыдался. Она его утешала. В конце концов, ничего страшного не случилось, просто встреча сорвалась.

– Бедный мальчик, мы еще договоримся и непременно увидимся. – И Жанна его поцеловала.

Рядом с ней лежали свертки, пакеты; ясно было, что она и не собиралась с ним встречаться. Вышла на другой станции и отправилась за покупками. Наверное, просто побоялась провести два часа наедине с сыном, которого совершенно не знала и который выказывал к ней чрезмерную пылкость. В вагоне уже закрывали двери. Жанна протянула сыну пять франков, но он, глубоко задетый, отказался. Положил увядшие фиалки на скамью, попрощался и ушел. И всю ночь рыдал в объятиях Бланш.

Жанна, приехав домой, послала матери открытку: «Поезд опоздал в Париж на час с четвертью. С Полем мы не увиделись; наверное, он не захотел ждать. Я расстроена, не знаю, что и думать».

На следующий день Поль отправил матери письмо на десяти страницах. Он упрекал ее в жестокости, но повторял, что все равно любит ее всем сердцем. Жанна ответила в тот же день.

«Спешу, поэтому только два слова, – писала она. – Заверяю тебя в моей глубокой привязанности. Ох уж эта нелепая случайность, отнявшая те милые часы, которые я предвкушала разделить с тобой. Как хотелось мне увидеть твое жилище, чтобы потом мысленно тебя там представлять; какую ужасную ночь я провела в поезде, увозившем меня от тебя. – И в конце прибавляла: – Прощай, мой дорогой, прими нежный поцелуй от твоей матери, которая никогда тебя не забывала и для которой наша встреча была лучиком света, озарившим ее сердце».

Прочитав, Поль заметил: «Наверное, она читала плохие книги».

Какое-то время они переписывались почти ежедневно. Письма Жанны были нежными, письма Поля – страстными. В одном из ее писем говорится: «Меня часто задевает и печалит твоя горячность. До сих пор многое я приписывала твоей чувствительности, но письма твои, которые было так приятно хранить, иногда весьма двусмысленны, и их просто опасно держать; я подумываю их уничтожить. Как тяжело мне, что ты истолковываешь мои письма подобным образом, и хоть мне и лестно твое восхищение, оно чрезмерно и смущает меня».

Удивительно – в одном из писем она советует Полю написать роман о своей юности. Где же ей было догадаться, что большую часть он уже написал, а теперь разбирает заметки, сделанные во время их совместного пребывания в Кале.

Позже их отношения испортились из-за финансовых дел. Бабушка Поля прониклась к нему симпатией и отдала свои ценные бумаги, с тем чтобы он высылал ей дивиденды, а после ее смерти все унаследовал. Когда мадам Форестье рассказала об этом дочери, та вознегодовала: «Ты не можешь отдать все, что у тебя есть, человеку, которого совершенно не знаешь!» Не очень-то благородно со стороны Жанны, ведь супруг ее был человек состоятельный, а сын прозябал в нищете.

Чтобы не утомлять читателя, не стану подробно рассказывать об их переписке.

Письма Жанны становились холоднее. Она жаловалась, что он видит в них то, чего там нет. Жанне казалось, будто сын мстит за ее прежнее к нему безразличие. Она боялась, как бы он не приехал в Женеву, и молила этого не делать. Наконец она попросила вернуть ее письма. Поль не вернул; она попросила снова: «Не стану тебе писать, пока не вернешь мне все письма до единого». Он отказался. В следующем ее письме говорится: «Об одном я жалею – что из чувства долга я своими письмами создала у тебя иллюзию любви, которой на самом деле не испытывала, ибо совершенно тебя не знала. Я могла бы тебя любить, покажи ты себя достойным. Могу только порадоваться, что не я тебя воспитывала; в противном случае мне было бы стыдно. Мне все равно, явишься ли ты в Женеву или нет. Мы – я и мой муж – готовы к встрече». Поль написал ей ядовитый ответ. Следующее письмо Жанны кончалось так: «Снова повторяю: ты мне столь безразличен, столь мало я чувствую себя твоей матерью, что меня нисколько не задевает и не унижает твое постыдное поведение. Лучше бы мне было по-прежнему тебя не знать. Впрочем, ты просто пройдешь, как скверный сон, и, так или иначе, очень быстро изгладишься из моей памяти».

После этого, хоть Поль и писал, она не отвечала. Не ответила даже, когда он коротко сообщил ей о смерти отца, бывшего ее любовника.

«Le Petit Ami» вызвал много разговоров, его много хвалили и много поносили. Во Франции сына и мать связывают крепкие родственные узы, порой чисто условные, но чаще всего это искренние чувства, и потому многие читатели откровенно ужаснулись. Их шокировало признание Поля, что он испытывал к матери греховное влечение, которое ей следовало если не пресечь, то хотя бы не поощрять. Пусть, как Поль писал, они были друг другу чужими, это их не оправдывало. Мать не ужаснули его страстные объятия; оставаясь с сыном наедине, она нежно его целовала, и именно она сказала, что они похожи скорее на любовников, чем на мать с сыном. Даже позволила себе заметить, что повстречайся они лет на десять раньше, все могло повернуться иначе. Складывается впечатление, будто страсть сына отнюдь не была ей неприятна, и если она не уступила его ухаживаниям, то не из соображений морали; ее, респектабельную замужнюю даму, удержало лишь благоразумие. Сын вел себя совершенно недвусмысленно. Возможно, подобные чувства не так редки, как принято думать. По рассказам моего знакомого, очень сведущего психиатра, работающего в основном с малолетними преступниками, многие из них признаются – иногда со смущением – в желании обладать собственной матерью. Он склонен объяснять это распущенностью той среды, где растут мальчики, теснотой и тем, что в детстве они знали исключительно материнскую любовь – и потому их сексуальные инстинкты направлены на мать. Поль Леото не был малолетним преступником, но он был брошенным ребенком, он тосковал по материнской любви, боготворил свою мать и всегда помнил тот день, когда она встретила его, лежа в постели, полуобнаженная, и покрыла его лицо поцелуями. И когда он увидел ее вновь через много лет, такую красивую и ласковую, и возжелал, то страсть его была пусть и отвратительной, но не такой уж противоестественной. Я не стремлюсь его оправдать, я лишь излагаю факты. Можно возразить, что ему не следовало описывать эти три дня в Кале; но ведь писать было его страстью, а писать Поль мог только о себе и о событиях, с ним случившихся.

Фирмен Леото умер в 1903 году. Когда Луиза – маленькая потаскушка, которую он взял к себе, – родила сына, он на ней женился. Поль ее терпеть не мог, но через воскресенье приезжал в Курбевуа навестить отца. Фирмен уже шесть лет был частично парализован и с большим трудом передвигался по комнатам, поддерживаемый женой или младшим сыном. Однажды, приехав к отцу, Поль увидел, что тому стало гораздо хуже. Пробыв с ним два дня, он вернулся в Париж, а на следующее утро получил телеграмму с просьбой немедленно приехать. Отец умирал; через четыре дня его не стало.

Поля всегда интересовала смерть. Он сохранил в памяти то, как умирал отец, как друзья, пришедшие навестить умирающего, выразив сочувствие, тут же начинали болтать о своих делах, как трудно было мачехе, брату и ему самому терпеть затянувшуюся агонию отца. Вслух они бы этого не сказали, но думали, что коль ему суждено умереть, пусть умрет быстрее.

Поль написал подробный рассказ о смерти отца и опубликовал в «Меркюр де Франс» под названием «In Memoriam». Некоторые подписчики были настолько возмущены, что не пожелали продлевать подписку, зато в литературных кругах рассказом восхищались – за его беспощадную искренность и необычную смесь цинизма и душевных переживаний. Некоторые члены Академии Гонкуров очень хотели отдать Леото первую премию, но вещь была совсем небольшая – чуть более тридцати страниц. Кандидатов на премию набралось мало, и потому члены академии уговорили Леото растянуть это произведение на книгу побольше – тогда он, несомненно, получит награду. Особенно старался Валетт – как же, такая реклама его журналу! Леото не выдержал искушения. Вообще он подобные премии не одобрял, но награда сулила не только пять тысяч франков, огромную для него сумму, а еще и славу, а также возможность продать четыре-пять тысяч экземпляров книги.

Обсуждение этого вопроса Леото с излишними подробностями описывает в дневнике. Наконец было решено, что он перепишет две свои статьи, вышедшие ранее в «Меркюр» под псевдонимом. Речь в них шла о его давних любовных интрижках; не представляю, как их можно было вставить в рассказ о смерти отца. Ничего из этой затеи не вышло, и премия досталась другому.

Валетту уже давно не нравилось, как пишет его театральный критик, и он уговаривал Леото занять его место. «Меркюр» выходил два раза в неделю; платили критику семь франков за страницу, но не больше двадцати восьми франков за номер. Плата убогая: тираж составлял всего три тысячи, и Валетт не мог позволить себе быть щедрым. После некоторых колебаний Леото согласился. Свои театральные обозрения он подписывал псевдонимом «Морис Буассар». Считалось, что Морис Буассар – немолодой господин, небогатый и не принадлежащий к числу писателей, но любящий театр.

Театральной критикой Леото занимался семнадцать лет. Потом он собрал все свои статьи и издал двухтомник. Хотя почти все его пьесы давно забыты, статьи и теперь интересно читать. Они написаны живо, едко, смешно и пристрастно. Леото не терпел пьес, написанных ради поучения или проповеди. Он ненавидел все напыщенное, чрезмерное и нарочитое. Пьеса, по его мнению, должна развлекать или волновать. Людям на сцене следует разговаривать, как в жизни, и он безжалостно высмеивал реплики, до которых ни один человек в жизни не додумается. Леото очень нравились пьесы Саша Гитри. Они легкомысленны, признавал он, но люди в них говорят, как в жизни, и ведут себя естественно. Если Леото считал пьесу плохой, то писал обо всем, что приходило в голову, а о пьесе упоминал лишь мельком. Жертвы его ярились, а публика читала статьи с удовольствием; некоторые только ради них и покупали журнал. Со временем стало известно, что Морис Буассар, немолодой, живущий на свои сбережения господин, не кто иной, как автор нашумевшего романа «Le Petit Ami» и не менее нашумевшего рассказа «In Memoriam».

Писательнице Рашильд, жене Валетта, Леото не нравился. Она держала литературный салон, где по вторникам собирались писатели с женами. Бывали там и драматурги, пострадавшие от острого пера Мориса Буассара. Они не уставали жаловаться на его язвительность. Рашильд передавала их слова мужу, но Альфред отвечал, что Леото охотно читают и журнал никогда еще так не раскупали. Рашильд настаивала, другие ее поддерживали, и Валетт наконец поддался. Он забрал у Леото раздел театральной критики. К счастью для последнего, Андре Жид, один из основателей «Нувель ревю Франсез», предложил ему место театрального критика, причем с более высоким жалованьем. Леото охотно согласился, однако продержался там лишь два года. Работу он потерял, когда написал издевательскую статью о пьесе Жюля Ромена и не захотел менять в ней ни слова. Издатели «Нувель ревю Франсез» оказались в неловком положении. Они издавали еще и книги этого автора. Ромен, которого жестоко осмеяли, был взбешен, и руководство журнала опасалось, как бы он не нашел себе другого издателя. Леото уволили. Потом он писал для «Нувель литерер», но и там продержался всего несколько месяцев, ибо не желал менять в статьях ни единого слова. В 1923 году его карьере литературного критика пришел конец.

Вернусь ненадолго в 1907 год. Леото пребывал в крайней бедности. Однажды ему пришлось заложить за тридцать пять франков отцовские часы и запонки. Поль все еще жил с Бланш. Деньги, полученные от Лемаркиза, подходили к концу, положение было отчаянное. В надежде поправить дела Бланш решила завести пансион – на деньги, которые ссудил один из бывших любовников. Они с Полем подсчитали, что чистая прибыль составит двести франков в месяц; если прибавить к этому гроши, получаемые от «Меркюр», можно будет как-то выкарабкаться. Леото всегда полагал, что автор должен жить не за счет своих книг, а зарабатывать на хлеб и кров как-то иначе; только тогда он сохранит независимость как писатель. Он искал работу, но не находил ничего подходящего. Валетт предложил ему место секретаря у себя в журнале. Работать нужно было с половины десятого до шести за сто двадцать пять франков в месяц. Потом Валетт неохотно увеличил сумму до ста пятидесяти франков и дал понять, что это предел. Бланш посоветовала Полю отказаться и сохранить свободу. В тридцать пять лет, да еще с таким литературным именем, неслыханно работать за столь мизерное жалованье, но Поль побоялся, что, если откажется, Валетт обидится и не станет печатать его статьи. Наконец он решился и с первого января 1908 года приступил к секретарским обязанностям. Он должен был напоминать подписчикам об оплате, встречать посетителей, не допускать их к Валетту, когда тот занят, принимать и просматривать рукописи, править гранки – словом, делать всю работу, какую потребуется. Здесь Леото проработал тридцать три года. Такая жизнь ему нравилась. Поль общался с писателями, находил время посплетничать; это занятие занимало в его жизни важное место.

Тираж «Le Petit Ami» составил несколько тысяч и лишь через двадцать лет разошелся полностью. Валетт хотел переиздать книгу, но Леото не согласился. Повесть ему не нравилась, и он задумал ее переписать. Некоторые места в ней казались ему слишком «litt?rature». У французского слова «litt?rature» два основных значения – «литература, искусство словесности» и «литературщина, пустая болтовня». Когда Леото говорил «ma littеrature», то подразумевал «моя писанина», но если, например, хотел сказать, что ради высокого искусства можно писать о матери без уважения, об отце – без любви, то восклицал: «La litt?rature avant tout!»[114]

Конечно же, мать не могла притязать на его уважение, а отец на любовь.

Леото относился к писательскому ремеслу очень серьезно, этой профессии посвящены многие страницы его дневника. По его мнению, лучше всего он писал, отдаваясь течению мысли – видимо, речь о том, что мы называем вдохновением. Когда он трудился, записывая уже обдуманное, выходило, по его мнению, скучно и безжизненно. А Леото в первую очередь стремился быть естественным. Найдя в «Le Petit Ami» грамматическую ошибку, он не спешил ее исправить, поскольку допускать ошибки естественно. Он считал, что лучшее слово – то, которое сразу пришло в голову, и даже не пользовался словарем. В этом, как ни странно, с ним был солидарен Чехов. Писатели, полагал Леото, используют слишком много слов, и пиши они меньше, результат был бы лучше. Ему не хватало терпения должным образом выстроить фразу. По его мнению, если человек сказал то, что хотел, значит, фраза выстроена верно. Леото не любил поэтическую прозу, не любил и прозаическую поэзию. Не любил цветистости и витиеватости. Остерегался метафор и сравнений. Он желал писать кратко, ярко, лаконично. Мысли верные, и все мы писали бы лучше, помни мы о подобных принципах.

Были у Леото и предрассудки. Он терпеть не мог Флобера, считал его стиль искусственным и нудным и даже опрометчиво заявил, что так писать может всякий, кому не лень. Согласно одному из его любимых изречений, стиль должен быть таков, чтобы писателя узнавали по одной странице. Это, конечно, неплохо, но у Леото, видимо, само собой подразумевается, что стиль в этом случае непременно хорош. К сожалению, одно из другого не вытекает. Каждому, кто читал романы Джорджа Мередита – а в конце девятнадцатого века его боготворила вся считавшая себя культурной молодежь, – достаточно страницы, чтобы определить его авторство. И теперь именно причудливый, изломанный, хаотический стиль сильно затрудняет чтение Мередита, несмотря на все его великие достоинства.

Леото никогда не уезжал из Франции и редко – из Парижа. Он любил его улицы, магазины, каждый угол на Монмартре был ему родным, как и в левобережном районе, где церковь Сен-Сюльпис и Пантеон. В 1911 году он переехал жить в пригород.

Леото, этот жесткий, эгоистичный, язвительный человек, страстно любил животных. Вид тощей клячи, запряженной в тяжелую повозку, расстраивал его до такой степени, что ни о чем другом он уже думать не мог. Когда он видел на улицах кошек и собак, чьи хозяева уехали на выходные, бросив животных на произвол судьбы, у него сжималось сердце. Встретив бродячего пса, Леото шел в лавку и брал на четыре су мяса, кормил, а потом пытался его куда-нибудь пристроить. Каждый вечер он покупал в мясной лавке фарша для бездомных кошек, бродивших в Люксембургском саду. А ведь Поль был страшно беден, ему приходилось на всем экономить, и денег все равно едва хватало на еду. Как-то раз он встретил пса, буквально подыхавшего от голода. В кармане у Поля был сэкономленный со вчерашнего дня франк – на еду… Он купил несчастной псине мяса, а сам в тот день (как и во многие другие) сидел на хлебе с сыром.

Был у Леото и собственный кот по имени Буль, в котором и сам он, и Бланш души не чаяли. Судя по их постоянным сварам, только любовь к коту и удерживала их вместе. Потом Буль умер, и Леото подобрал где-то пса и очень к нему привязался. Назвал он его Амис. Когда в очередной раз наступило время переезжать на другую квартиру, Поль ради своего питомца стал искать жилье на первом этаже – чтобы удобнее было выпускать того на улицу. Однако все консьержи твердили, что собак держать не полагается, и Леото решил поселиться за городом. Он отыскал небольшой домик с садиком в Фонтене-оксроз – пригороде Парижа – и прожил там все оставшиеся годы.

Не знаю, переехала ли вместе с ним Бланш. В одной из статей – я уже упоминал, что иногда Леото писал о чем угодно, только не о рецензируемой пьесе, – он упомянул о женщине, вероятно, как раз о Бланш, которая ушла от него ради богатого любовника, потом вернулась, потом снова ушла и опять вернулась, но теперь он ее не принял. Леото писал, что, даже разлюбив женщину, злишься и ревнуешь, если она уходит к другому.

Переехав за город, Леото получил возможность подбирать всех бродячих кошек и собак. Нередко у него набиралось до тридцати животных. Это сильно осложняло ему жизнь. Утром он на поезде отправлялся в Париж, чтобы в половине десятого быть в редакции «Меркюр де Франс». В шесть, закончив работу, спешил на поезд до Фонтене. Дома кормил животных. Два-три раза в неделю ему приходилось ехать в Париж второй раз – смотреть пьесы, и домой он попадал за полночь. Время от времени он нанимал какую-нибудь женщину в возрасте – прибираться и готовить, но служанки рано или поздно начинали строить ему глазки, а поскольку он на их заигрывания не отвечал, злились и уходили. В одиночестве Леото чувствовал себя лучше. С делами он справлялся, в быту был непривередлив. Ел все подряд, спиртного не пил, лишь изредка вино. Единственная роскошь, которую он себе позволял, – чай.

Шли годы. Миновала Первая мировая война. Разразилась Вторая мировая. Почти все приятели Леото поумирали. Умер Ван Бевер, самый старый его друг, умер Реми Гурмон, с которым из всех современных ему писателей Леото сошелся наиболее близко. Умер Альфред Валетт. Валетт опубликовал первые стихи Леото, уговаривал его заниматься сочинительством, печатал все, что тот писал для «Меркюр де Франс». И хоть порой Валетт распекал его за опоздания и бессовестно долгие отлучки из редакции в обеденное время, он же защищал Леото от нападок противников, одалживал деньги, когда тот оказывался на мели. Интересный это был редактор – все, написанное для его журнала, он читал только после публикации, да и то если возникала необходимость. Сотрудников он подбирал с большим тщанием и позволял им заниматься чем они хотели; не дозволялась одна лишь скука. Валетт сделал «Меркюр де Франс» авторитетным журналом с относительно большим тиражом. Однажды его спросили, не читал ли он некую книгу. «Господи, нет! – ответил он. – Хватит того, что я ее издал». Преемником Валетта на посту главного редактора стал некий Жак Бернар. Как-то утром Леото пришел в редакцию, и ему тут же велели пройти к Бернару. Новый начальник сказал секретарю: «Леото, я решил вас уволить – просто ради удовольствия вас более не видеть. Если нужно – я готов заплатить даже из собственного кармана». Леото, как всегда, не замедлил с ответом: «Ради такого удовольствия я сам готов на жертвы». Он собрал пожитки и ушел из редакции, в которой проработал тридцать три года. Вот так, после стольких лет, его вышвырнули на улицу, и он остался без гроша. Леото было шестьдесят девять лет. Он стал хлопотать о пенсии по старости и получил ее.

После войны Жака Бернара судили за пособничество врагу. Как он, должно быть, нервничал, узнав, что в качестве свидетеля обвинения выступит Леото. Однако Леото дал столь умеренные показания, что Бернара оправдали.

Между прочим, за несколько месяцев до этих событий Леото довелось пережить нечто, чего мало кто из нас, писателей, удостаивается. По радио объявили о его смерти. Новость вызвала огромное количество статей, причем, к изумлению самого Леото, хвалебных. Такого он никак не ожидал.

Немецкую оккупацию он спокойно пережил в Фонтене-оксроз. Ему пришлось померзнуть – угля было не достать. Он даже срубил деревья у себя в садике. Еды тоже не хватало, порой он варил себе на весь день четыре картофелины.

К большому его сожалению, Леото не мог больше заботиться о кошках и собаках, которых так нежно любил. С ними пришлось расстаться.

Война кончилась. Какие-то крохи Леото зарабатывал журналистикой, но все равно сильно нуждался. Потом ему неожиданно повезло: в 1950 году его пригласили на серию радиоинтервью, проводимых Робером Малле. Позже их собрали в книгу, которая неоднократно переиздавалась; у меня, например, шестнадцатое издание.

Леото было тогда семьдесят восемь лет. В этих беседах на радио он проявил себя во всем блеске: упрямый и задиристый, энергичный, остроумный и пристрастный, презирающий сентиментальность, здравомыслящий и безрассудный – такой, каким был всегда. Слушателей он привел в восхищение. Хочется надеяться, что благодаря гонорарам за эти интервью Леото прожил последние годы в относительном достатке. Скончался он на восемьдесят четвертом году жизни.

Не знаю, что вынесет читатель из моего рассказа, конечно же, далеко не исчерпывающего, об этой странной личности. Леото был человек-загадка. О нем нельзя судить по общим стандартам. В нем уживались самые противоречивые черты. Он был бессердечный и чувствительный, совершенно независимый; он страстно увлекался литературой и не терпел, если ее превращали в средство достижения богатства или известности. Он был вспыльчив и не выносил тех, кто с ним не соглашался; был предан тем, кого любил, и безжалостен к тем, кого презирал. Он гордился, что никому не причинял зла, даже не догадываясь, что слово может ранить больнее любого удара. Когда его спрашивали, почему он так любит животных и так суров к своим собратьям, Леото отвечал, что животные беззащитны, зависят от людей, а люди могут за себя постоять.

Я почти не говорил о любви в его жизни. Женщины Лео-то интересовали, выражаясь языком современной прессы, исключительно как объект близости. Он считал их существами лживыми, злобными, чересчур требовательными, корыстными и глупыми. Партнером он, по собственным словам, был неважным; если читателя интересуют подробности – они есть в «Дневнике». Да, слово «любовь» здесь не годится, но то слово, которое годится, непечатно. Любить Поль не умел, ибо интересовался только собой. Он был прав, говоря, что любовь возникает из сексуального влечения и без него невозможна, однако, видимо, не понимал, что любовь становится любовью, лишь когда перерастает в эмоции, рождая сердечную боль и исступленную радость.

Единственным своим важным делом Леото считал дневник. Книгам он особого значения не придавал.

К настоящему времени вышло четыре тома «Дневника». В них описываются годы с 1903-го по 1924-й, но поскольку Леото вел дневник до самой смерти, томов выйдет еще много. Когда их опубликуют полностью, мы получим интереснейшее описание литературного мира времен Лео-то. Правда, там не будет тех имен, которые встречаются в дневниках Гонкуров. Сент-Бев, Тэн, Ренан, Мишле, Флобер уже давно умерли. Умерли поэты Виктор Гюго, Бодлер, Верлен, Рэмбо и Малларме. То были великие личности, которые сформировали характер своей эпохи и сделали Францию столицей культуры и искусства. Умерли известные писатели Альфонс Доде и Эмиль Золя. Так о ком же писал Лео-то? Назвать их людьми обычными было бы неверно. Они тоже обладали талантами, разве что не столь масштабными, как их предшественники. Среди них можно назвать Анри Ренье – тонкого поэта и изысканного романиста; Барреса, околдовавшего молодых читателей трилогией «Культ Я», а потом ушедшего в политику; талантливого и образованного Андре Жида. Можно назвать Анатоля Франса, которым так увлекались современники, теперь незаслуженно забытого. Еще был Жан Мореас, грек, чьими «Стансами» восторгался Леото. Он уважал Мореаса и за человеческие качества, за хороший характер и за богемные привычки. Был Аполлинер, поляк по национальности, которого убили во время Первой мировой, был Поль Валери. Все эти литераторы, пользовавшиеся известностью в первые три-четыре десятилетия двадцатого века, были по-своему талантливы, но не имели ни того значения для современников, ни такого авторитета и влияния, какими пользовались их предшественники в девятнадцатом веке.

«Дневник» Поля Леото – те тома, что уже вышли, – представляет собой занятное чтение. Многое там стоило бы опустить. Леото любил сплетни, а нас теперь уже не увлекают интрижки людей, о которых мы никогда не слышали. Однако в качестве картины парижской литературной жизни того времени «Дневник» весьма примечателен.

«Ворон ворону глаз не выклюет» – гласит известная поговорка. К этим писателям она неприменима. У них всегда было что сказать друг о друге. Не чуждались они и подкупа. Состоятельный автор не стыдился написать о своей книге хвалебный отзыв и приплатить издателю журнала, чтобы тот тиснул его у себя. Писатели без зазрения совести использовали свое влияние ради хорошей рецензии. Каждый плел интриги, стараясь напечататься, получить известность и награду. Особенно пышно все это расцветало, когда дело шло о литературной премии, вроде Гонкуровской, а их в то время существовало несколько. Неприятная картина; хотя Леото был человек ядовитый и больше любил порицать, чем хвалить, складывается впечатление, что тут он в целом говорил правду. В продолжение темы будет лишь справедливо добавить: подоплекой этой зависти, ревности, клеветы, подкупа и тому подобного была нужда в деньгах. Писателям платили гроши, и они не могли позволить себе излишней щепетильности. Леото тридцать лет провел в качестве простого служащего, выполнял работу, которая по плечу любому конторщику, и все ради того, чтобы иметь кусок хлеба и писать только для собственного удовольствия, как и должен, по его мнению, писать любой автор. Это делает ему огромную честь.

Не знаю, какое впечатление сложится у читателя о трех авторах, о которых я, как мог, написал. Вряд ли очень хорошее. Особых добродетелей за ними не водилось. Их эгоизм переходил все границы. Они были переполнены предрассудками. Чудовищно обидчивы. Они не любили хвалить других, а критику в собственный адрес принимали в штыки. Они были безнравственны. Их не интересовали никакие искусства, за исключением словесного, а если они изредка высказывали мнение о музыке, живописи или скульптуре, то оно (с нашей, современной точки зрения) выглядит абсурдным. Они были глухи к чувствам других. Они были злобными и придирчивыми.

Однако пусть эти люди и обладали перечисленными пороками, но мы об этом узнали от них же самих. И если меня спросят, были ли они хуже других, я затруднюсь с ответом.

Однажды Леото представили аббату Мюнье. Подобных священников немало в католической церкви. Остроумный, блестящий собеседник, он был желанным гостем в особняках бульвара Сен-Жермен. Его занимательный разговор и красноречие очаровывали сотрапезников. Хотя аббат Мюнье (к возмущению некоторых его собратьев) часто ходил к богатым и знатным, своих священных обязанностей он не забывал. Ведь у богатых и знатных тоже есть души, которые нужно спасать. Он наставлял на путь истинный заблудших, он вернул в лоно церкви немало вольнодумцев. Когда кончался прием, который он удостоил присутствием, аббат удалялся в свое скромное жилище и принимал там бедных и убогих, искавших у него совета или поддержки. Он помогал им деньгами, хотя был небогат, помогал искренним участием. То был человек высокой добродетели. Он знал, что Леото – отъявленный безбожник; вообще вряд ли аббат Мюнье о ком-нибудь чего-нибудь не знал, важного, разумеется. Так вот аббат говорил Полю: «Господь простит вас, потому что вы любите животных».