Погром-трава

Погром-трава

Когда вы читаете эту колонку, так называемый правый марш уже прошел — подпольно или легально, с испуганного разрешения властей или вопреки испуганному же запрету. Московский мэр уже прошел меж двух огней — обеспечил порядок в столице и притом не поссорился с фашистами. Или не прошел, и это стало закатом его карьеры. Но дело не в этом конкретном марше и его следствиях. Дело в его причинах и механизме их самовоспроизводства.

Миф об изначальной склонности русского народа к погрому и ксенофобии не выдерживает ровно никакой критики — хотя бы потому, что сам является примером ксенофобии. Это на Западе дураки могут верить, будто русские от рождения склонны к национальной нетерпимости. Русские демонстрируют чудеса долготерпения решительно во всех областях жизни — и это как раз не очень хорошо, потому что является следствием безразличия и лени, а вовсе не доброты и кротости. Фашизм растет не там, где для него есть все экономические условия (в девяностых условия были, а фашизма не было). И даже не там, где нашествие восточных гостей угрожает трудоустройству коренного населения (в Европе нашествие есть, а фашизма нет). Материальные предпосылки тут вообще ни при чем. Фашизм — торжество самой примитивной, самой пещерной идеологии. Еще более простой, чем коммунистическая, потому что она основана уже не на классовом признаке (все-таки, согласитесь, приобретенном), а на самом грубом, расовом. И эта простота, в отличие от сложных культурных растений, первой пробивается на поле, которое не возделывают.

А у нас его не возделывали. За двадцать лет страна не получила внятной идеологии. Либералы не смогли предложить ничего, кроме «достойной жизни» и глумления над любыми вертикальными иерархиями. Сегодня и общественные дискуссии прекращены, так что политическая культура общества рухнула ниже самого плоского плинтуса. Если поле не обрабатывается — оно зарастает. Так уже было в семнадцатом, когда верхи не могли предложить ничего, кроме пресловутой верности царю и Отечеству, а интеллигентов, призванных вырабатывать общественную мораль, вытеснили в глухую оппозицию воровством и тупостью тогдашних менеджеров Империи. Когда политики нет в парламенте, она начинает делаться на улицах. Если оппозиция насаждается сверху, снизу нарастает пьяный матрос или нынешний его скиноголовый аналог.

Сегодня мы расплачиваемся за то, что в политику и, главное, идеологию толпой хлынули пиарщики, выходцы из бизнеса, решившие (или это их наниматели так решили?), что выстроить философию нового государства так же просто, как вычислить таргет-группу нового продукта. Они стали подходить к идеологии ровно с теми же мерками, выбрасывая на рынок пустые слоганы и ничего не значащие тезисы. Они стали формировать партии так же, как складывают бизнес-альянсы. Они объявили радикалами всех, у кого были хоть какие-то убеждения. И вместо поля, на котором сосуществуют разные, но одинаково культурные злаки, мы получили дикое пространство, заросшее лебедой и крапивой, и пропалывать все это уже бессмысленно. Правда, у нас сейчас намерены прибегнуть к травобою, выжигающему все — и репьи, и остатки картошки. Решение мудрое и, главное, традиционное. При этом репью, как всегда, ничего не сделается, а картошки не станет, но видимость борьбы с сорняками будет налицо — зацени, Европа!

Что надо было делать? Не бояться дискуссий, учиться называть вещи своими именами, не допускать двойной морали во власти, не пускать копирайтеров в политику, меньше воровать, не считать свой народ быдлом. Да чего уж теперь. Вы взвешены и найдены легкими, а на поле вашем вовсю прорастают деревянные солдаты. Которые в свой час растопчут и вас, демократы вы мои суверенные.

3 ноября 2006 года

№ 41(437), 6 ноября 2006 года