Кабачковая метафизика
Кабачковая метафизика
Давеча на одной крымской набережной при дивном лиловом закате с чайками, нежно-дынной луной и перламутровым свечением моря случился у меня спор с профессором, уехавшим в Штаты тридцать лет назад. Это крупный лингвист с мировым именем и тем американским демократизмом, который не позволяет забронзоветь. В общем, мы сидели с хорошим человеком в хорошем месте — в кафе, допустим, «Амальгама», они все имеют красивые и бессмысленные названия — и ждали, пока мне принесут шашлык, а вегетарианствующий профессор получит свои кабачки на гриле.
И он их получил, и попробовал, и захотел вернуть.
— Они неправильно поджарены, — назидательно сказал он официантке.
— Я же ж не жарю, — пояснила она. — Это же ж повар.
— Позовите же ж повара, — сказал лингвист, профессионально переходя на суржик. Явился повар — мальчик лет семнадцати. Профессор популярно, уважительно, но категорично объяснил ему, какие погрешности были допущены при зажаривании кабачков. Повар кивал, но забирать кабачки не хотел. Профессор настаивал на возвращении денег. Начиналась конфронтация.
— Олег, — сказал я, — ну, давайте, в конце концов, я съем эти кабачки. Они выглядят вполне аппетитно.
— Но они должны быть порезаны вдоль! — упорствовал Олег. — Существуют же ж правила! И где соус?
Тем не менее я их съел, профессору принесли удовлетворившие его баклажаны, и инцидент был исчерпан.
— Вот из-за этого вашего рабства вы так и живете, — ворчал американец. — У вас совершенно нет принципа send back! Вам принесли не то — требуйте денег назад.
Я пошел недавно в театр на антрепризу, а там заменили главных исполнителей, на которых я, собственно, и шел. И я потребовал деньги назад, и мне вернули! А вы лопаете с аппетитом любую дрянь, которую вам впаривают, и потому сидите с вашим Путиным!
— Олег, — сказал я кисло, сознавая всю его правоту, — я просто не чувствую себя безупречным. Этот мальчик плохо жарит кабачки, а я, может быть, не очень хорошо пишу, но мы как-то терпим друг друга в силу общенациональной конвенции…
— Вот, вот! «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят!» Всеобщий общественный договор о жульничестве и разгильдяйстве, и потому все кое-как, столы жирные и сортиры грязные…
— Олег! — предпринял я еще одну попытку. — Но ведь русская социальная система тем и отличается, что гибнет при малейшей попытке реформирования. Тем, что я ему верну кабачки, я не исправлю положения в целом, а нервы испорчу — и себе, и ему…
— И потому вы предпочитаете поощрять наглость и некомпетентность. Отлично!
— Я не поощряю их, Олег, — снова попытался я выразить невыразимое. — Я как бы стараюсь не снисходить до этой проблематики… со своих высот, где умом громам повелеваю… Я же думаю о мировой проблематике — что мне воевать за кабачки?
— И все прочее население России, хавающее эту политику и этот сервис, тоже думает о высоком?! Не смешите меня…
Аргументация моя исчерпалась. Я смотрел на луну, выплывающую из-за скалы, и на темнеющее море с платиновой зыбкой дорожкой и думал о том, что всего этого никогда не опишешь, не присвоишь и не унесешь с собой. Того, что мне нужно по-настоящему, не может мне дать никто — а на фоне этой главной и великой недостачи стоит ли думать о сервисе или правах человека? Может быть, нечто подобное ощущает и все население России, чуткое к метафизике, а американцы и в самом деле считают, что счастье зависит от познаваемых причин и может достигаться четкой работой социального механизма.
Кстати, кабачки оказались вполне ничего себе.
13 июля 2007 года
№ 27(472), 16 июля 2007 года