ЧЕРНЫЕ ЕВРЕИ ЭФИОПИИ

ЧЕРНЫЕ ЕВРЕИ ЭФИОПИИ

Завершив работу в островных монастырях, мы вернулись в Бахр-Дар, а затем отправились на север вдоль восточного берега озера Тана в город Гондэр, основанный в XVII веке Фасилидасом — тем самым императором, который заново отстроил церковь Святой Марии Сионской в Аксуме. Во время путешествия я продолжал размышлять о традиции таботов, о которой только что узнал.

По крайней мере — помню, думал я — занимательно и странно то, что эфиопские христиане приписывают такое большое значение ковчегу завета, что считают необходимым иметь его копии в каждой из своих церквей. В конце концов, ковчег был дохристианской реликвией и не имел ничего общего с учением Иисуса. Так что же тогда здесь происходит?

Я неизбежно снова начал задаваться вопросом об обоснованности утверждений жителей Аксума относительно царицы Савской, царя Соломона и их сына Менелика. Быть может, в конечном счете есть какое-то основание для этих легенд? Наличие в стране туземных черных евреев, происхождение которых представляется окутанным тайной, также интригует, и два факта могут быть, как мне казалось, связаны друг с другом. Поэтому я предвкушал много интересного от посещения поселков фалашей, которые, мы уже знали, будут все чаще попадаться нам на следующем отрезке нашего путешествия.

Перед тем как мы покинули Гондэр, местный начальник предостерег нас, чтобы мы ни в коем случае не пытались расспрашивать и фотографировать эфиопских евреев. Я был страшно расстроен этим обстоятельством и еще более раздосадован, когда наш переводчик и официальный гид объяснил причину запрета. С самым серьезным выражением лица он сказал мне:

— В этом году позиция нашего правительства заключается в том, что фалашей просто нет. Если же их нет, тогда вы, понятное дело, не можете беседовать с ними и фотографировать их… Возникнет противоречие.

Менее чем через десять минут пути от города я заметил звезду Давида над одной хижиной в маленькой деревушке у дороги.

— Послушай, Балча, — обратился я к переводчику, — это ведь дом фалаша?

Балча — умный, чуткий, высокообразованный человек, который провел несколько лет в США. Он был прекрасно подготовлен для государственной службы. Его явно раздражали особенно безумные распоряжения бюрократов из Аддис-Абебы, как и официальная секретность в целом. Хотя мы уже проехали деревню фалашей, я попытался убедить его вернуться.

В замешательстве он искоса взглянул на меня.

— Все действительно сложно. Вечером мы не знаем, что еще придумают наши боссы утром… В прошлом году я привез канадскую киногруппу в эту самую деревню. Их интересовали евреи, и у них были все необходимые официальные разрешения и все такое. Ну, они там осмотрелись, задали кучу наводящих вопросов о религиозной свободе, политических преследованиях и т. п., и все это мне пришлось переводить. Позже меня арестовала полиция безопасности и бросила в тюрьму на несколько недель по обвинению в предоставлении материалов для антиправительственной пропаганды. Вы хотите, чтобы все это повторилось?

— Нет, конечно. Но я уверен, что не возникнет никаких проблем. Я хочу сказать, что мы здесь работаем на правительство и стараемся подготовить достойную книгу о людях и культуре вашей страны. В этом вся разница.

— Не совсем так. В прошлом году, когда я приехал сюда с киносъемочной группой, официально фалаши существовали — правительство не отрицало их присутствия, а я все равно оказался в тюрьме. В этом году уже нет евреев у нас в Эфиопии, так что стоит мне только привезти вас в одну из их деревень, и я окажусь в большой беде.

Я вынужден был признать, что логика Балчи была безупречной. Пока мы забирались все дальше в горную страну, я попросил его разъяснить мне официальную позицию.

Частично проблема заключается в том, отвечал он, что большинство «боссов» в Аддис-Абебе принадлежат к господствующей амхарской этнической группе. Фалаши живут в основном в провинциях Гондэр и Гойям, которые являются оплотом амхаров, и в результате между двумя народами возникли напряженные отношения. В прошлом имели место случаи резни, а также экономическое подавление, но и сегодня амхары смотрят на евреев сверху вниз и ни во что их не ставят. После революции были предприняты усилия по улучшению ситуации, но члены правящей элиты продолжают чувствовать что-то вроде коллективной вины по этому поводу и не желают, чтобы какие-то иностранцы «совали повсюду свой нос». Больше того, с начала 80-х годов официальная паранойя сильно обострилась из-за антиправительственной позиции приезжающих в страну американских и британских евреев, открыто и громогласно выражающих озабоченность по поводу положения фалашей.

— Это воспринималось как вмешательство в наши внутренние дела, — объяснил Балча.

В ходе нашего разговора я узнал, что имелись и другие, более сложные соображения. Инстинктивно понизив голос, хотя наш водитель не говорил по-английски, Балча указал на то, что в Аддис-Абебе находится штаб-квартира Организации африканского единства и что Эфиопия присоединилась к другим африканским государствам, разорвавшим дипломатические отношения с Израилем после последней арабо-израильской войны. Но дело заключается в том, что между двумя странами поддерживаются скрытые контакты: израильтяне даже оказывают определенную военную помощь режиму. В обмен на эту помощь ежегодно сотням фалашей разрешено потихоньку эмигрировать в Израиль. Проблема же состоит в том, что тысячи их переходят нелегально через границу в лагеря беженцев в Судане, откуда они надеются быть переброшенными по воздуху в Тель-Авив.

В результате всего этого сложилась весьма деликатная ситуация. С одной стороны, правительство опасается, что его секретная сделка «оружие в обмен на людей» с Израилем будет раскрыта в любой момент и вызовет большие неприятности в рамках ОАЕ. С другой стороны, вызывает возмущение и тот факт, что большое число эфиопских граждан заманивают в лагеря беженцев в соседней, не совсем дружественной стране. В этой связи, подчеркнул Балча, «шишки» Аддис-Абебы выглядят так, словно уже не владеют ситуацией. Так оно и есть на самом деле, но они не желают делать это обстоятельство достоянием гласности.

В следующие три дня у меня почти не было времени на размышления о фалашах. Наше путешествие привело нас в сердце Симиенских гор — дикую местность альпийского типа, находящуюся на высоте не менее шести тысяч футов над уровнем моря, возвышающуюся во многих местах до девяти тысяч, а кое-где даже до тринадцати тысяч футов. Местный же гигант — украшенная снежной шапкой гора Рас-Дашэн насчитывает четырнадцать тысяч девятьсот десять футов, будучи самой высокой в Эфиопии и четвертой на всем Африканском континенте.

В разбитом на высоте десяти тысяч футов лагере — базе наших исследований — было так холодно по ночам, что мы поддерживали горящим огромный костер. По утрам же, когда поднимающееся солнце выпаривало предрассветный туман, воздух заметно теплел и перед нами со всех сторон открывался поразительный вид на сюрреалистический ландшафт, вздыбленный и изборожденный древней сейсмической активностью и миллионами лет эрозии, прорезанный глубокими долинами и украшенный отдельно торчащими скалами.

Наши вылазки часто приводили на высоту выше двенадцати тысяч футов на отдаленные необитаемые пустоши. На более низких высотах мы подчас наталкивались на признаки обитания человека: луга служили пастбищами для овец, коз и крупного рогатого скота, террасированные склоны, разбитые на участки, засеянные зерновыми. При взгляде на эти аккуратные участки у меня возникало ощущение, что я вижу очень древнюю, очень давно выработанную систему ведения сельского хозяйства и крестьянской культуры, которая, вероятно, не претерпела заметных изменений за последнее столетие или даже тысячелетие.

Нам попалось несколько селений фалашей, которые, по настоянию Балчи, мы старательно обходили. Большинство же населения составляли амхары, живущие не в деревнях, а на небольших хуторах по шесть и менее домов, заселенных, как правило, одной большой семьей. Их дома обычно были круглыми строениями со стенами, возведенными из плетней, обмазанных глиной, а иногда и из камня, с коническими соломенными крышами, поддерживаемыми деревянными шестами в центре.

Крестьяне, с которыми мы встречались и разговаривали, были бедными, подчас даже очень бедными; их жизнью железной рукой правили обработка почвы и сезоны. И тем не менее они были гордыми, обладающими чувством собственного достоинства людьми, и это объяснялось, как сказал нам Балча, тем обстоятельством, что они ощущали себя — и не без основания — принадлежащими к «расе хозяев». На протяжении поразительного периода в семьсот с лишним лет — с 1270 года до свержения императора Хайле Селассие в 1974 году — все, кроме одного, правителя Эфиопии были амхарами. Больше того, именно их родной амхарский язык стал государственным языком в стране.

И, естественно, амхарская культура, выраженная в почти всеобщей преданности крестьянской вере, пользовалась огромным влиянием. За несколько последних столетий были «амхаризированы» целые племена и народы, и этот процесс продолжался во многих районах Эфиопии. В подобном контексте, заметил Балча, просто чудо, что сумели выжить такие подчиненные группы, как фалаши, не говоря уже о том, что они сохранили свою индивидуальность.

Скрытый диссидент Балча (через несколько лет после нашей встречи он сбежит в США) удивил нас на обратном пути в Гондэр, приказав водителю остановиться в той самой фалашской деревушке, которую мы видели по дороге туда.

— Вперед, даю вам десять минут, — сказал он, сложил руки на груди и сделал вид, что задремал.

Как только мы выбрались из «лендкруизера», нас окружили женщины и дети, кричащие: «Шалом! Шалом!» Это, как тут же стало ясно, было чуть ли не единственным словом, которое они знали на еврейском. Поскольку Балча наотрез отказался переводить, у нас поначалу возникли трудности в общении, но скоро мы нашли юношу, немного говорившего по-английски и согласившегося за небольшую мзду показать нам деревушку.

Там, собственно, нечего было и смотреть. Рассыпанная по горному склону дороги деревушка оказалась, грязной и кищащей мухами. Многие из сельчан, похоже, приняли нас за евреев, приехавших забрать их в Израиль. Остальные подбегали к нам с пригоршнями сувениров — в основном фигурками из обожженной глины, изображавшими звезду Давида и постельные сцены с Соломоном и царицей Савской. Печальная серьезность, с которой они навязывали эти предметы, тронула меня, и я спросил нашего гида, как давно здесь бывали иностранцы, покупавшие такие сувениры.

— С прошлого года здесь не было никого, — ответил Балча.

За предоставленное нам короткое время мы сфотографировали что могли: тут готовый к работе ткацкий станок над ямкой в земле; там — железяки, разбросанные вокруг костра, в пламени которого кузнец выковывает топор; в одной хижине обжигают глину; в другой женщина формует глиняную посуду. Амхары, сказал нам позже Балча, презирают подобные занятия — на их языке даже слово «работающий руками» (табиб) одновременно означает «человек со злым глазом».

К моменту отъезда из Велеки я чувствовал себя пресыщенным. Частично из-за того, что рассказывал мне Ричард Пэнкхерст о средневековой истории фалашей, и частично потому, что я был заинтригован возможной связью этого народа с историей ковчега завета, которую слышал в Аксуме, я строил довольно нереалистичные и нелепые надежды. Будучи романтиком, я размечтался встретить древнюю и благородную иудейскую цивилизацию. В действительности же я столкнулся с деградировавшей и обедневшей крестьянской культурой, жаждущей ублажить вкусы иностранцев. Даже молитвенный дом, называемый фалашами мезгид, оказался забитым дешевыми подарками из Израиля: коробками с мацой был заставлен один угол, а изданную в Израиле Тору здесь никто не смог бы прочитать, ибо она была на идише.

Перед отъездом я все же купил одну миниатюрную скульптуру, изображавшую Соломона и царицу Савскую в постели. Она все еще у меня. В момент покупки я еще подумал, как припоминаю теперь, что ее низкое качество и сентиментальный образ символизировали должным образом ущербность самой легенды. Расстроенный и разочарованный я пялился в окошко «лендкруизера», пока мы добирались до Гондэра.