II
II
Дом Петера-Портного.
В комнате с низким потолком сидят несколько мужчин и женщин.
Петер (стоя у двери, произносит речь). Ибо мы, братья и сестры, искуплены Христом от власти Сатаны и ада. И мы — царственные священнослужители и святые люди, как написано в первом письме Петра. И мы не водимся с неверящими, с детьми суетного мира, ибо они должны жить каждый под своим виноградным кустом, под своим фиговым деревом, как сказано у пророка Михея. И к новому священнику мы не пойдем, друзья, ибо он неверящий человек, в грехе и сомнениях. В прошлое воскресенье он сказал, что не знает, было ли чудо с дочерью Иаира; но в притчах Соломоновых сказано: «Нет мудрости, и нет разума, и нет света вопреки Господу». И пусть все ученые мужи кричат, и вопят, и кривляются сколько угодно, но у Даниила есть словечко о том, как Бог послал своего ангела и запер пасти львам, чтобы они не причинили никому вреда. А мы, чада Божьи, омытые кровью Агнца, знаем, что Господь творит свои чудесные деяния среди нас и по сей день. Разве это не великое чудо, что ты, Метте Мария, можешь сидеть здесь, уверовав в вечное блаженство? Разве это не чудо, кровельщик Кристен, что Господь привел тебя к обращению и ты вручил Ему всю свою волю? Разве это не чудо, что я, заблудший и пропащий грешник, могу стоять здесь как благочестивый человек и свидетельствовать перед вами, братья и сестры, подумать только, что Господь мог сотворить нечто доброе из такого, как я. Разве это не прекрасно, разве не восхитительно, разве не благословенно? Слава и хвала такому Богу, друзья. Так помолимся во имя Иисуса: благодарим Тебя, милый Боже, благодарим за то, что Ты в милосердии своем смирился с тяжкими страданиями Твоего невинного сына, с его смертью на кресте ради нас, грешников. Милый Господи, благодарим Тебя за то, что Ты сквозь единственные узкие врата Обращения провел нас к спасению. Благодарим Тебя, о Господи, за то, что Ты благославляешь нас, остерегаешь от танцев, сквернословия и карточной игры и от всех поганых игрищ, как сказано у Исаи. Благодарим Тебя, наш Боже, за то, что Ты удостаиваешь нас подвергаться насмешкам и презрению во имя Твое, как подвергался им Ты сам, — это большая честь для нас. За то, что учишь нас печалиться о всех тех, кто движется к зияющей пропасти и к немыслимым мукам ада, коим никогда не будет конца. Веди же нас, милый Боже, из долины скорби здесь, внизу, к золотым престолам в небесах и поставь нас в белых одеяниях и с пальмовыми ветвями в руках пред ликом Твоим среди десятков тысяч признанных Агнцем, и тогда споем мы… Войдите!
Борген (входит). Добрый вечер.
Петер. Добрый вечер, Миккель, и добро пожаловать на наше собрание.
Борген. Я пришел не на ваше собрание. Я пришел поговорить с тобой.
Петер. И это я тоже приветствую. Входи, пожалуйста. Наше маленькое собрание скоро закончится. Ты приехал в санях, Миккель?
Борген. Да, Андерс там с лошадьми.
Петер (выглядывает наружу). Андерс, слушай, Андерс, на гумне есть место, поставь туда лошадей, а сам иди сюда, в тепло. Миккель, сними верхнюю одежду, пожалуйста, и садись.
Борген. Добрый вечер.
Остальные. Добрый вечер, Миккель, добрый вечер.
Петер. Мы только выслушаем напоследок небольшое свидетельство Метте Марии. Пожалуйста, Метте Мария.
Метте Мария. Я только скажу, что хотела бы, чтобы каждый из вас тоже пришел к Господу, как я, потому что это хорошо. Все было по-другому, пока я жила во грехе, потому что тогда я была самым жалким человеком, меня угнетали и тяготили мои грехи. А потом я была обращена, накануне Михайлова дня, когда здесь читал проповедь пастор Захариасен из Тю. Там были слова из Библии: «Умолкни перед лицом Господа Бога, ибо близок день Господень. Уже приготовил Господь жертвенное заклание, назначил, кого позвать». И теперь я самый счастливый человек на свете и восхваляю и благодарю Господа. Вот это я и хотела сказать.
Петер. Это было хорошее свидетельство. Как было бы чудесно, если бы многие души поступили так же. Споем же номер 13.
Грешник, уши не смей затыкать.
Божьему Агнцу ты должен внимать.
Он, милосердия полон, взывает: «Приди!
Мир и покой обрети У меня на груди!»
О! Обратись!
Спасенье прими, спеши, к нам приди!
Грешник, страшись!
Суд Божий ждет впереди!
Грешник, отринь злое упрямство свое,
Встать супротив Сатаны всех мы зовем.
У подножья Креста место тебе найдут.
Каждого грешника тут
С упованием ждут.
Да! Обратись!
Спасенье прими, спеши, к нам приди!
Грешник, страшись!
Суд Божий ждет впереди!
Радость мирская — досада и стыд без прикрас.
Жизнь вся мирская — пустое «сейчас».
Жизни начало — страданье для нас.
Жизни конец — расплата:
Ужас и мрак ада!
Обратись! Обратись!
Спасенье прими, спеши, к нам приди!
Грешник, страшись!
Суд Божий ждет впереди!
С Иисусом нам радость — светлое счастье,
С Иисусом нам жизнь — святое блаженство.
Жизни начало — Его милосердье.
Жизни конец земной
Мир и вечный покой!
Приди! Обратись!
С Иисусом нас Суд не страшит.
Все собрались,
Суда приговор нам спасенье дарит![62]
Ну, спокойной ночи, братья и сестры. Мы встретимся снова, во имя Иисуса, если Богу будет угодно, через восемь дней в приюте для бедных. Здравствуй еще раз, Андерс, и добро пожаловать. Садись, пожалуйста. Кристине, ты кофейку сделаешь?
Кристине. Вы подождете пока?
Борген. Можно.
Петер. Ужасный холод, да и ветер.
Кристине. Тогда сейчас приготовлю.
Петер. Ты трубку не набьёшь, Миккель?
Борген. И это можно.
Петер. А ты, Андерс?
Андерс. Спасибо, она еще курится.
Борген. Свинина дорожает, Петер.
Петер. Да, зато яйца вчера упали в цене.
Борген. Правда? У тебя много кур, Петер?
Петер. О да, думаю, столько же, сколько у тебя свиней. Борген. Ты ведь знаешь, Петер, зачем мы пришли.
Петер. Думается, нетрудно догадаться.
Борген. А куда ты Анне подевал? Я видел, она была здесь, на собрании.
Петер. Она, верно, помогает матери на кухне.
Борген. Она ведь придет сюда?
Петер. Не думаю.
Борген. Вот как? И почему же?
Петер. О, я сказал ей, Миккель, чтобы она лучше не приходила. Я думаю, ей легче будет идти путем Господа, если они с Андерсом не будут слишком часто видеться.
Андерс. Вот слышишь, отец.
Борген. Как ни странно, Петер, но тут я с тобой согласен.
Петер. Хе-хе, такое не часто бывает.
Борген. Потому что я тоже всегда знал, что путь Господен их не соединит.
Петер. Ну, это не так уж и странно.
Борген. Почему же?
Петер. Потому что ты — Миккель Борген, а я — Петер-Портной.
Борген. Гм.
Петер. Вот видишь.
Борген. Это различие навряд ли имеет отношение к путям Господним.
Петер. Оно и не имеет. Но, как и следовало ожидать, мне легче его увидеть, чем тебе. А вот и кофе, Миккель.
Кристине. Садитесь, пожалуйста, к столу.
Борген. Если Анне не придет сюда, я не сяду.
Кристине. Она может с вами поздороваться. Анне, иди сюда и поздоровайся.
Анне входит.
Борген. Добрый вечер, Анне.
Анне. Добрый вечер.
Андерс. Добрый вечер, Анне.
Анне. Добрый вечер, Андерс.
Петер. Теперь тебе, наверно, лучше снова уйти.
Борген. Пусть она останется.
Кристине. Иди на кухню, подкинь дров под котлом и жди, пока вода закипит.
Анне. Хорошо. (Выходит.).
Борген. Гм, Андерс, ты можешь попить кофе и на кухне.
Андерс. Да, да, конечно могу… если… если вы не против, Кристине и Петер.
Борген. Ты мог бы обойтись и без их разрешения.
Кристине. Давайте мы втроем выпьем кофе там. Раз уж ты тут распоряжаешься. (Выходит вместе с Андерсом.).
Петер. Ты, кажется, изменил свое мнение о пути Господнем, Миккель.
Борген. Я скажу тебе честно и открыто, Петер, как все случилось. Произошло это меньше двух часов назад. Вначале я был в ярости; разозлился, словно нехристь, когда Андерс вернулся домой и рассказал, как ты с ним обошелся. Разозлился страшно, как и тогда, когда узнал, что он отправился на велосипеде сюда. Но потом, сидя в санях, я все взвесил и попытался взглянуть на это дело и с твоей стороны тоже. И теперь я могу понять, что и тебе придется чем-то пожертвовать. Но давай пойдем на это, Петер. Наши разногласия, твои и мои, не должны сказываться на наших детях. Как христиане, мы должны ведь жертвовать чем-то своим, чтобы радовать других.
Петер. Жертвовать своим — да, Миккель, мы должны. И именно так я и поступаю, говоря «нет». Потому что пожертвовать душой моей дочери я не имею никакого права.
Борген. Пожертвовать душой Анне? Что ты имеешь в виду?
Петер. Будь вы вольнодумцами или язычниками, Миккель, мне было бы легче согласиться. Потому что сбить Анне с пути Господня, было бы не так просто. Но соблазнить человека и ввести в заблуждение — легче.
Борген. Кто же собирается ее соблазнить и ввести в заблуждение?
Петер. Предложи вы ей игры, и танцы, и музыку вместо Господа, она знала бы, что это дело рук Сатаны, и остереглась бы, но вы, предлагая ей все это, позволяете, как вы считаете, сохранить и Господа. Такое может смутить маленькую, добрую… Наверно, мне не следовало бы говорить так о собственном ребенке, но если бы я не знал из Писания, что все люди грешны и не всегда достаточно чтут Бога, и еще не помнил бы про первородный грех, то я поверил бы, что наша Анне чиста, как Божий ангел. Но так думать о собственном ребенке, означает, конечно, впасть в грех гордыни.
Борген. Не знаю, грех ли это.
Петер. Мне кажется, она была так… прекрасна, уже когда родилась, Миккель, а с годами стала еще лучше. Мы ничем не заслужили того, что Господь доверил нам такое сокровище. Кристине не заслужила. Да и я тоже. Разве ты не понимаешь, что если кого-нибудь очень сильно любишь, то не можешь подвергнуть… нет, что пользы в этом разговоре, Миккель, тебе ведь меня не понять.
Борген. А тебе не понять меня.
Петер. Нет, тебя я понять могу, ведь когда-то я сам был таким, как ты.
Борген. Но тебе этого было мало. Ты вооружился и начал действовать.
Петер. Да, Миккель, ты прав: мне этого было мало.
Борген. Ты тоже прав: я вас не понимаю, и чем дольше живу, тем меньше понимаю. Этот приход, этот приход, где свет учения Грундтвига сиял на протяжении нескольких поколений… а вы теперь бежите во мрак Миссии. Нет, Петер, не бойся, я не скажу ничего дурного о Миссии, хотя… хотя… Нет, не скажу.
Петер. Разве смиренное свидетельство Метте Марии не показалось тебе, Миккель, прекрасным и возвышающим душу?
Борген. Я не терплю людей, которые перекатывают имя Божие во рту, словно табачную жвачку. Ну да ладно… ладно! Вы, верно, такие же добрые христиане, как мы, такие же добрые, хотя… но ладно, ладно. Я вынужден уважать ваши взгляды. Но вас самих, черт возьми, терпеть не могу.
Петер. Что же в нас есть такое, чего ты терпеть не можешь, Миккель?
Борген. Все. Все. Миссию и грундтвигианство называют двумя разными направлениями в христианстве, нет, это две разные религии. Для нас Бог — Создатель и Отец, а вы делаете Бога председателем какой-то партии. Вы оскверняете моего Бога, Бога света, и жизни, и многообразия, своими лицами мракобесов, стремлением к смерти и чепухой Обращения.
Петер. Все это совершенно неверно, дорогой Миккель, это показывает, как мало ты о нас знаешь. Мы не делаем Бога председателем партии, он им является; мы не ставим границ, ведь граница существует, граница между добром и злом, между истиной и ложью, между верой и неверием, и мы озарены Духом, поэтому она нам видна.
Борген. Ерунда. Страх Божий не проявляется внешне. Там, где он меньше всего виден, он может быть особенно силен. Как смеете вы, ничтожные, какими вы сами себя называете, судить, если заповедь самого Христа…
Петер. Это я так часто слышал, Миккель, но будем разумными! Различие между Богом и Сатаной — величайшее из существующих в мире, в этом мы с тобой согласны. Но неужели так трудно увидеть, в чем различие между их учениками? Нет, Миккель, ты слишком далеко зашел. Мракобесы! Гм, мы, озаренные Духом! Мы — мракобесы, мы — мрачные святые, а у тебя христианство — радостное. Знаешь, о чем я иногда думаю? В последнее время, Миккель, я часто вижу тебя грустным и усталым. А я, когда сижу здесь на столе и шью штаны и рубахи, то нередко во весь голос пою наши красивые псалмы и духовные песни. И чувствую себя свободным, мне легко, потому что Иисус взял все мои грехи, и упади я замертво тут на столе, я тотчас пойду к нему, спасенный и блаженный.
Борген. А другие? Все другие? Не понимаю, как можно быть счастливым хотя бы один-единственный час на дню, если знать, что друзья и родные, соседи и земляки, да все на свете, кроме тебя самого, обречены на вечные муки в аду, как только умрут! И ведь вы верите в это!
Петер. Нам не ведомо, что происходит с людьми в миг смерти, может быть, Господь дарует им минуту милосердия, чтобы обратиться.
Борген. Это вы так себя оправдываете. Вы верите, что большинство людей в минуту смерти обращается?
Петер. Нет, нет, Миккель, нет. Мы верим, что большинство, большинство людей попадает в ад. Это должно быть так, раз уж Богу пришлось пожертвовать своим собственным сыном. Ты ведь знаешь, что сказано у Матфея в седьмой главе.
Борген. Вовсе я не знаю.
Петер. Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими. Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
Борген. Петер, как вы можете верить в это?
Петер. Можем, потому что мы любим нашего Спасителя, Миккель. Мы любим Его так, что наши сомнения, если они у нас есть, отпадают сами собой, и наш разум замолкает, и мы одобряем все, что Он говорит и делает, — и это великая любовь. Да, может быть, страшно поверить Ему, Миккель, но еще страшнее не поверить Ему. И мы Ему верим.
Борген. Но ведь не обязательно же буквально в рабском страхе…
Петер. Нет, Миккель, у нас бывают счастливые времена, как ни у кого другого. Наша жизнь исполнена великой радости, той, что ожидает нас. Нам нет нужды прибегать к карточной игре, выпивке и танцам и к подобным жалким вещам, чтобы почувствовать радость. А ты хочешь корить нас нашим стремлением к смерти, Миккель! Хочешь корить нас тем, что мы так любим нашего Спасителя, что каждый час на дню стремимся к Нему, стремимся покинуть грешную землю и быть вместе с Ним на небесах!
Борген. И видит Бог, буду корить! Во имя Бога и всего на свете, что это за жалкий Спаситель, который восседает где-то далеко, а ты должен довольствоваться тем, что стремишься к Нему. Мой Спаситель, Он со мной каждый час на дню, как ты говоришь. Он никогда не бывает далек от меня, если только я сам не отдаляюсь от Него, во грехе — с нечистой совестью. Он возвышает мое горе, делает глубже мою радость, Он желает, чтобы моя жизнь была вечным счастьем, а смерть — кратковременной ложью.
Петер. Да, Миккель, слова. Словами ты владеешь, но этого недостаточно… Может, еще капельку в наши наперстки?
Борген. Я не хочу больше кофе.
Петер. Нет, выпей. Обязательно! Кристине! Кристине! Да что она, не слышит что ли? Кристине!
Борген. Ха-ха-ха!
Петер. Чего ты смеешься, Миккель? Да я могу и сам принести…. А, Анне, это ты пришла? Кофейник, девочка моя, ты можешь его принести?
Борген. У тебя жена — генерал, Петер. И еще какой умный генерал. Не потому ли в последнее время у вас в доме прямо военная обстановка?
Петер. Сперва налей Миккелю, девочка.
Борген. Думаешь, я еще должен выпить?
Анне. Да.
Борген. Ну, тогда только полчашки. Разве твоя мать не на кухне?
Анне. Да, она там. Но… Андерс тоже там.
Борген. Наливай, наливай! Пусть даже через край перельется.
Петер. Что вы там делаете?
Анне. Мама читает вслух «Песнь Агнца».
Петер. И ты слушай внимательно, девочка, иди, слушай. Кофейник можешь оставить, на случай, если мы еще захотим.
Анне выходит.
Миккель, ты можешь себе представить, какое впечатление на меня это произвело, когда я услышал про Андерса и Анне? Я беден, очень беден, вот даже от телефона, который мне, как портному, очень нужен, пришлось отказаться со следующего квартала. И вдруг получается так, что я могу стать тестем в Боргенсгоре. Я долго думал: что, если через меня и мою дочь, что, если нам, недостойным, выпала от Господа такая милость — приобщить Боргенсгор к Царству Божию? Да, так я подумал, и голова у меня закружилась. Но потом я понял, что это — грех гордыни, что во мне ожила древняя греховность с ее жаждой власти и роскоши. И Дух Божий напомнил мне, что воля Господа не проявляется в чем-то внешнем, в женитьбах и во всяких других делах, которые мы устраиваем.
Борген. Гм, гм.
Петер. Да, Миккель, нелегко было от всего этого отказаться. Это была жертва, поверь. Но теперь-то ты понимаешь, что иначе было нельзя. Теперь остается лишь, чтобы Господь услышал мои молитвы.
Борген. Твои молитвы?
Петер. Да, Миккель, с того дня, что я покинул тебя и тебе подобных и был обращен, не было вечера, чтобы я не помолился за тебя. Видишь ли, для нас это важно. Ты ведь не молишься за меня, Миккель?
Борген. Не молюсь, но…
Петер. И еще одно. Когда я встречаюсь с другими здешними чадами Божьими и мы приветствуем друг друга святым лобзанием, как велит Писание, поем наши псалмы, читаем наши молитвы и пьем кофе, ведя духовную беседу, я счастлив и исполнен благодарности. А ты, Миккель, когда бываешь на ваших собраниях, чувствуешь ли ты себя, как дома, чувствуешь ли, что все замечательно и прекрасно?
Борген. Да, да, чувствую.
Петер. В самом деле, милый Миккель?
Борген. О чем ты? Почему ты спрашиваешь?
Петер. Если ты так всем доволен, Миккель, почему ты тогда ожидал, что Йоханнес станет… реформатором? Ведь ничего не надо было реформировать, не так ли?
Борген. Ты во многом прав: я когда-то верил и надеялся, что Йоханнес станет человеком, который добавит рома. Этого я не отрицаю. Крепкий, мощный пунш, что заварил для нас Старик[63], и предлагал его слишком многим. Он сам начал в старости разбавлять его, чтобы всем хватило, и чем дальше, тем больше. И теперь во время наших собраний, когда мы встаем, чокаемся и пьем, случается, что питье это кажется мне тепловатой водой. Я поглядываю на других, и думаю: не скрываем ли мы чего-то от самих себя и друг от друга? Ром? Побольше рома! Не принесет ли кто-нибудь рома? Не жаждем ли мы пришествия человека с ромом? Ну да что об этом говорить. Мы поднялись высоко, теперь придется спускаться. Застой означает смерть.
Петер. И значит, грундтвигианство, подкрепленное ромом, призвано помочь?! О, Миккель, приди к нам!
Борген. Этого не будет никогда.
Петер. Не говори так! Помни, мы живем в стране чудес.
Борген. В стране чудес?
Петер. Чудес, которые совершаются в человеческих сердцах. Господь — Бог чудес.
Борген. Ха, еще каких чудес!
Петер. Он могущественен во всем — и в том, чтобы избавить тебя от неверия и заблуждений.
Борген. От неверия и заблуждений?
Петер. Да, Миккель, от неверия и заблуждений, в которых ты прожил свою жизнь.
Борген. Значит, в неверии и заблуждениях?
Петер. Тебе не придется больше пить тепловатую воду, милый Миккель. Сам Господь предлагает тебе чистое словесное молоко.
Борген. Молоко?
Петер. Миккель!
Борген. Неверие и заблуждения, говоришь? Когда я унаследовал хутор, в приходе о живом христианстве никто и знать не знал. Я начал один, никто не поддерживал меня, даже моя жена, только Бог; старик Шёпфе, закоренелый рационалист, упорно громил меня с кафедры, воскресенье за воскресеньем. Но дело двинулось, построили Дом собраний, появилась школа, добавилась школа для молодежи, песнь Господа победно пошла по приходу, в дома, в сердца, люди сходились на собрания. И все это, все, что я почти за пятьдесят лет построил и на что получил Божье благословение, основано на неверии и заблуждениях?
Петер. Ну, если судить по результатам, то за последние двадцать лет как раз миссионерские приходы…
Борген. И сам я… и душа моя, устремленная к звездам… и крестины, когда чудесные персты Божии возложили крест мне на чело, и еще счастье знать, что я, неведомо для меня, был передан в отцовские объятия Бога! И причастие, когда я сам внял слову Божию, и живой Христос явился и унес мои грехи, а я шел домой в сиянии солнца, чувствуя себя невероятно счастливым и радостно распевая! И те тысячи раз, когда молитва согревала меня, дарила новый свет, новую жизнь в часы одиночества или растерянности. И Слово, Слово, услышанное или сказанное мной самим, — все это, все это было неверием и заблуждениями, заблуждениями и неверием? А сам старик, сам Грундтвиг, его жизнь была, видимо, тоже неверием и заблуждением?
Петер. Я его никогда не читал, Миккель, и знаю о нем, собственно, очень мало.
Борген. Не увиливай. Для него, по-твоему, нет спасения?
Петер. Мы, люди, не должны судить, Миккель.
Борген. Хо-хо, значит, не так уж просто увидеть различия между учениками Бога и Сатаны. Или ты боишься ответить мне?
Петер. Чадам Божиим неведом страх, Миккель. Потому что зла причинить нам ничто не может. Грундтвиг — ты и сам знаешь, Миккель, он всю жизнь сомневался и боролся с собой, так что уверенности в своей правоте и мира с Богом — этого он не знал.
Борген. Все ясно.
Петер. И последователи его — они ведь неверящие и не обращенные люди, так что, по моему суждению…
Борген. По твоему суждению?
Петер. Да, Грундтвиг — человек погибший, Миккель.
Борген. По суждению Петера-Портного, Николай Фредерик Северин Грундтвиг находится в аду! Андерс! Андерс!
Андерс (входит). Что отец?
Борген. Эта девушка — как ее зовут? Да, Анне, она будет твоей, разрази меня Нечистый, даже если мне самому придется вытаскивать ее из этой тюрьмы.
Андерс. Но отец…
Кристине. Ты забываешь, Миккель Борген, что должен будешь дать ответ за каждое праздное слово.
Борген. Нам здесь больше нечего делать. Запрягай!
Андерс. Но отец…
Борген. Запрягай! Я прощаюсь, Петер-Портной…
Петер. Миккель, Миккель! Ты еще не повержен. Господь разрушил твои гордые планы насчет Йоханнеса. Не вынуждай же его…
Борген. Я не хочу от тебя ничего слышать об Йоханнесе.
Петер. Не меня ты должен слушать, а Господа. Тебя ждут еще большие испытания. О, я буду молиться за тебя, чтобы Господь не отринул тебя, не поверг совсем, во прах… Что это? Алло, алло… да, я… нет еще… они как раз уезжают. Что? Нет, надо же… Да, я скажу… Пусть поправляется! Доброй ночи.
Борген. Что это? Кому ты желаешь поправиться?
Петер. Как удивительно, Миккель! Воистину мы живем в стране чудес.
Борген. В чем дело?
Петер. Только я сказал, что тебя ждут еще испытания, как звонит твой сын Миккель и говорит, что Ингер очень плохо.
Борген. Ингер заболела? Наверно, это просто…
Петер. Нет, там что-то серьезное, как я понял.
Борген. Тогда нам надо спешить.
Петер. Я искренне, всем сердцем желаю, милый Миккель, чтобы на этот раз ты услышал Господа своим сердцем, какой бы сильный удар он ни нанес тебе.
Борген. Что ты такое говоришь? Похоже, ты, помоги мне, Боже, стоишь тут и желаешь смерти моей невестке.
Петер. Спасение души важнее всего. Если его нельзя достичь иным способом, то я желаю этого, милый Миккель, во имя Иисуса.
Борген. Ты желаешь этого? Желаешь?
Анне. Господи Иисусе, помоги, Господи Иисусе!
Борген. Знаешь ты, как на такое отвечают?
Кристине. Остановись, Миккель Борген!
Анне. Андерс, Андерс, он убьет моего отца!
Петер. Не тронь меня, Миккель!
Андерс. Опомнись, отец!
Борген. Только разок. Вот тебе!
Анне. Нет, нет!
Петер. У меня есть свидетели, Миккель Борген. Хоть ты и большой человек, другие тоже имеют право жить.
Борген. Отправляйся в ад!
Петер. Нет, я не собираюсь тебя опередить. Мы встретимся в суде, хулиган зарвавшийся.
Борген. Поехали!