«ПОДКОЛОДНЫЙ ЭСТЕТ» С «МЯГКОЙ ДУШОЙ И ТВЕРДЫМИ ПРАВИЛАМИ»: ЮЛИЙ АЙХЕНВАЛЬД НА РОДИНЕ И В ЭМИГРАЦИИ

«ПОДКОЛОДНЫЙ ЭСТЕТ» С?«МЯГКОЙ ДУШОЙ

И ТВЕРДЫМИ ПРАВИЛАМИ»:

ЮЛИЙ АЙХЕНВАЛЬД

НА РОДИНЕ И?В?ЭМИГРАЦИИ

Чтобы завоевать себе прочное место в?истории литературы, критику нужно хорошо владеть словом, обладать тонким вкусом, давать оригинальные трактовки литературных произведений и, наконец, быть идеологом какой-либо литературной группы или направления. Юлий Исаевич Айхенвальд, видный критик первой четверти XX в., которому посвящена эта статья, был наделен всеми перечисленными качествами, за исключением последнего, поскольку являлся последовательным индивидуалистом. Это, вкупе с?антибольшевизмом и?еврейским происхождением, обусловило почти полное забвение его на родине. В?историях русской критики он был ославлен как представитель «буржуазно-идеалистических, декадентских направлений в?критике»414, взгляды которого «отражали настроения напуганной революцией кадетствующей буржуазии, стремившейся забыть о?связи литературы с?классовой борьбой, с?жизнью, замкнуть ее в?сферу отвлеченных эстетских идеалов»415. Даже в?период так называемой «перестройки» волна статей о?творчестве ранее запретных литераторов и?переизданий их работ почти не коснулась Айхенвальда (исключения составляют содержательная, но, к?сожалению, краткая и?с отдельными неточностями статья в?первом томе биобиблиографического словаря «Русские писатели. 1800—1917» и?переиздание его книги «Силуэты русских писателей» (М., 1994)). Позднее (в 2000 г.) была защищена диссертация о?его творчестве (Алексеев А.А. Литературно-критическая эссеистика Ю.И. Айхенвальда («Силуэты русских писателей»)) и?опубликовано несколько статей о?его творчестве, и?это все. Нет ни монографий о?нем, ни переизданий других его книг. Не проявляют к?нему интереса и?зарубежные исследователи.

Такое отношение к?творчеству критика, который в?течение четверти века был наставником сотен тысяч российских читателей и?создавал (а нередко?– и?подрывал) литературные репутации, само по себе составляет исследовательскую проблему. Она приобретает особый интерес в?связи с?тем, что сам Айхенвальд много писал о?смысле деятельности критика, его месте в?литературе и, шире, в?культуре. В?данной статье мы ставим своей целью изложить биографию и?охарактеризовать творчество Айхенвальда, уделив особое внимание эмигрантскому?– наименее известному?– периоду его деятельности.

В работе много цитат, что не случайно. Во-первых, газетные публикации Айхенвальда сейчас малодоступны. Во-вторых, он обладал специфическим, очень своеобразным стилем, и?пересказ его наблюдений и?выводов существенно меняет их тональность. И?наконец, в-третьих, характерной чертой стиля Айхенвальда было обильное цитирование литераторов, о?которых он писал, что невольно провоцирует исследователя воздать ему дань тем же.

Родился Айхенвальд 12 января 1872 г. в?южном городке Балте, но вскоре семья переехала в?Одессу, где его отец был избран раввином. Нет сомнения, что в?детстве и?юности Айхенвальд хорошо усвоил теоретические основы иудаизма и?неразрывно связанную с?ними обрядовую практику. Однако отец его, как и?многие другие раввины своего времени (например, московский раввин З. Минор), дал сыну светское европейское образование. Айхенвальд учился вначале в?лучшей в?Одессе Ришельевской гимназии (окончил в?1890 г.), потом?– на историко-филологическом факультете Новороссийского (Одесского) университета и?в?1894 г. получил диплом I степени. Еще в?период учебы в?гимназии он начал печататься в?газетах: в?14 лет?– стихи, потом?– статьи о?Надсоне, смерти Щедрина и?др. Уже в?эти годы Айхенвальд отходит от еврейской культуры, ориентируясь на русскую и в?еще большей мере на западноевропейскую. Судя по одному намеку в?воспоминаниях (Руль. 1928. №?2376), ему предлагали остаться на кафедре, при условии, что он крестится, но Айхенвальд отказался. Правда, через несколько лет он пошел на этот шаг, чтобы узаконить отношения с?женой.

Окончив университет (он специализировался по философии), Айхенвальд получил право жить за пределами черты оседлости. Вскоре он переехал в?Москву, где стал неофициально исполнять обязанности ученого секретаря Московского психологического общества (много общался с?Н.Я. Гротом, Л.М. Лопатиным, Вл.С. Соловьевым, С.Н. Трубецким) и?секретаря редакции издаваемого обществом журнала «Вопросы философии и?психологии».

Рецензии на книги по философии (в этом журнале416 и?в?газете «Русские ведомости»), а?также появившиеся несколько позже статьи философско-педагогического содержания (в журнале «Вестник воспитания»: «Шопенгауэр о?детях», «Очерк педагогических воззрений Фихте», «Пушкин как воспитатель» и?др.) продемонстрировали несомненную литературную одаренность автора и?оригинальность его взглядов. Принадлежа, безусловно, к?«прогрессивному» лагерю, критически относясь к?современной русской действительности, он в?то же время ориентировался не на прямое политическое действие, а?на воспитание и?самовоспитание, причем важнейшим средством нравственного воздействия на личность являлось для него искусство.

Для характеристики настроений Айхенвальда в?конце XIX в. показательно письмо его В.Г. Короленко, посланное в?1898 г. без подписи. Оно было вызвано статьей Короленко в?журнале «Русское богатство» (подписанной В.К.), рассматривавшей, в?связи с?процессом Дрейфуса, причины господства предрассудков в?обществе (особенно антисемитизма) и?стремления к?подавлению чужого мнения и?утверждавшей, что «правда всегда на стороне слабейшего». Приведем письмо целиком:

«Я не люблю беспокоить своим голосом, голосом анонима, знаменитых писателей и?выражать им свое ненужное для них одобрение. Но я?только что прочел этюд “Знаменитость конца века”, подписанный дорогими для России двумя буквами, и?у меня явилась настойчивая потребность высказать благородному носителю этих инициалов, что страницы его очерка проникнуты светлой душевной красотой, что его речь отрадной музыкой прозвучала среди современной пошлости и?злобы, что голос его?– голос правды и?добра. Многие услышат его и?одумаются и?устыдятся.

От одного из верующих в?правду и?неверующих в?“необходимость” примите глубокую благодарность и?низкий поклон.

И кажется мне, что если бы Вас не было в?России, было бы в?России еще темнее, еще холоднее, еще неуютнее. Были писатели более могучие, чем Вы, не было писателя с?таким рыцарским духом и?с таким чутьем человеческой правды.

28 ноября 1898 г.»417

Постепенно Айхенвальд начал понимать, что его призвание?– литература. У?него завязываются знакомства в?московских литературных кругах?– прежде всего с?В.А. Гольцевым, членом Московского психологического общества, редактором влиятельного либерального журнала «Русская мысль». Позже он вспоминал: «[Гольцев] поддерживал мои первые литературные опыты, оказал мне, начинающему, гостеприимство в?“Русской мысли” и?вообще <…> тепло относился ко мне, несмотря даже на <…> идейные разногласия»418.

В?1902 г. Айхенвальд стал членом редакции «Русской мысли» (в его ведении находился отдел беллетристики) и?начал регулярно помещать в?журнале критические статьи и?театральные обзоры. В?июне 1903 г. из-за расхождений с?Гольцевым он вышел из состава редакции, продолжая печататься в?журнале, в?1907 г. вновь вошел в?состав редакции, получив согласие на более широкую литературную программу, не ограничивающуюся традиционным реализмом, а?спустя два года вновь ушел, на этот раз окончательно, после смены главного редактора журнала.

Айхенвальд быстро нашел свой жанр?– эссе о?конкретном писателе. Гораздо позднее, в?письме Вас.И. Немировичу-Данченко (10 января 1925 г.), он очень точно охарактеризовал эту особенность своего творчества: «По самому свойству своей критической манеры я?способен набрасывать лишь очерк, “силуэт”, характеристику какого-нибудь отдельного писателя, и?только в?этих рамках, только в?пределах той или другой писательской индивидуальности, может так или иначе двигаться мое перо. Этюд же, посвященный целому течению, целой полосе нашей литературы, был бы мне совершенно не под силу, и?такое обобщение мне бы не удалось»419.

Напечатав в?«Русской мысли», «Вестнике воспитания» и других изданиях ряд эссе о?русских литераторах?– классиках и?современниках, он собрал их в?книгу «Силуэты русских писателей», вышедшую в?1906 г., которая упрочила его положение в?литературе и?ввела в?число ведущих русских критиков.

Все рецензии на первый выпуск «Силуэтов…» были положительными и?носили зачастую панегирический характер. Примечательно, что в?высокой оценке книги сошлись «реалистические» «Вестник Европы» и?«Современный мир» и?символистские «Весы» и?«Золотое руно». Рецензенты отмечали, что Айхенвальд не столько анализирует, сколько передает свои читательские впечатления: «Он?– в?мирной области тонкоуловимых, иногда глубоких, душевных созерцаний и?эстетических впечатлений»420, «не анализирует, а?только излагает свои впечатления и?настроения»421, «методу формул и?отвлеченных умствований г. Айхенвальд в?высшей степени успешно противопоставил метод сердца, своего столь чуткого и?восприимчивого сердца»422. Показательны впечатления от чтения «Силуэтов…» Н.М. Дружинина (тогда студента, а?впоследствии известного историка): «Сегодня в?читальне я?пережил минуты душевного подъема?– за чтением “Силуэтов” Айхенвальда: живо, увлекательно, тонко он рисует характерные черты художественной индивидуальности <…>; его стиль?– несколько вычурен, сладок; но образная красота, а?главное, чуткое проникновение в?интимную суть писателя захватывают несмотря на то, что ясно сознаешь ограниченность его критического субъективного метода»423.

Публикации Айхенвальда резко выделялись на фоне современной критики, в?которой господствовали социологизм и?«направленчество». Считалось, что каждый автор «отражает» те или иные социальные проблемы и?«проводит» те или иные общественные идеи, а?дело критика?– выявить авторскую идею и?по мере возможности четко ее сформулировать. Метафизические проблемы (Бог, любовь, смерть и?т.п.) отвергались с?порога и?считались пустыми, отвлекающими от борьбы за улучшение реальной жизни. Правда, уже с?середины 1890-х гг. А. Волынский выступил в?журнале «Северный вестник» против подобного подхода?– с?позиций защиты высших ценностей и?независимости искусства. Однако как критик-практик он был недостаточно талантлив и?в?результате не получил читательской поддержки.

Айхенвальд стал исходить не из общих критериев, под которые подгоняется произведение, а?из собственной читательской реакции. Во главу угла он поставил художественные достоинства текста. Утверждая, что «литература творит жизнь, а?не отражает ее», он сформулировал «метод имманентной критики», суть которого в?том, что «исследователь художественному творению органически сопричащается и?всегда держится внутри, а?не вне его». Для Айхенвальда «критик?– эхо поэта, и?в?том и?состоит его назначение, чтобы услышать и?ответить, чтобы принять поэтический звук и?замысел в?свое сердце и?из сердца откликнуться на него»424. При этом свое впечатление он выражал в?яркой литературной форме, точным и?выразительным языком (не чуждым, правда, в?иных случаях цветистости и?риторики).

Благодаря хорошему вкусу, глубокому знанию литературы и?художественной чуткости Айхенвальд, как правило, давал тонкую и?проникновенную интерпретацию разбираемого автора, особенно если он был «по душе» критику. Однако иногда, встречаясь с?не близким ему литератором (Островский, Белинский и?т.д.), Айхенвальд допускал «сбои» и?был несправедлив в?своих приговорах.

Место Айхенвальда в?современной литературной критике очень точно определил Б. Грифцов: «Для того, чтобы освободиться от плана теорий социальных, субъективность которых и?непричастность литературе так бесспорна и?которые, однако, стали многолетней традицией,?– для этого необходимо воскресить силу впечатлительности, почти угасшую от теоретических слов»; «Силуэты…» Айхенвальда?– это «постепенное освобождение впечатлительности, не лишенное, конечно, воспоминаний, незаконченное, противоречивое»425.

По меткому определению Ф. Степуна, Айхенвальд «вслушивался в?ритмы художественных произведений, вникал в?их образы и?души и?из внушенных ему искусством переживаний создавал свои статьи: своеобразные перифразы разбираемых им произведений, в?которых изложение сливалось с?восхвалением или печалованием, в?которых мысли критика вступали в?диалог с?мыслями автора и?чувства автора отражались как в?зеркале в?чувствах критика»426.

Творческие принципы Айхенвальда и?особенности его литературной манеры были тесно связаны с его мировоззрением и?трактовкой задач литературы и?критики.

Айхенвальд был идеалистом, причем его взгляды в?значительной степени сложились под влиянием Шопенгауэра, ряд произведений которого он перевел на русский язык. «Айхенвальд считал себя неверующим: “Бог не дал мне дара веры”,?– сказал он мне однажды,?– вспоминал хорошо знавший его С. Франк.?– Его миросозерцание было сочетанием шопенгауэровского пессимизма <…> с?безотчетной верой в?Добро, в?высший свет Правды, в?то лучезарно-светлое, что было его идеалом»427.

Однако Айхенвальд не отрицал существование высшего существа и?признавал необходимость религиозной веры, хотя скептически относился к?церковной догматике, утверждая, что «Бог?– один и?что к?этому одному Богу сходятся молитвы всего человечества, как бы разнообразны они ни были, какими бы словами они ни выражались»428 (из существующих религий своим этическим пафосом ему особенно импонировало христианство).

Соотнося себя с?Богом, личность в?то же время, по Айхенвальду, является самоценной и?самодостаточной. В?человеческом обществе она обладает правом на свободное развитие.

Смысл человеческого существования, по Айхенвальду, в?творчестве. Каждый, по сути дела,?– художник. Но выше всех те, кто в?полной мере реализуют эту возможность,?– люди искусства, и?особенно литераторы. Для Айхенвальда «литература?– именование и?оправдание жизни»429, она стремится «приблизиться к?смыслу мира и?соответственно его назвать»430.

Эстетической действенностью наделено практически всякое слово, но литература начинается там, где слово становится самоцелью, не выступает в?своей практической, утилитарной функции. Айхенвальд писал: «Литература для меня не просто искусство среди других искусств, а?что-то другое, какая-то интимность, из теплых конкретностей бытия приближающая ко мне его отвлеченный смысл»431.

Волей художника в?иррациональном акте творчества, постигая смысл бытия, литература «творит жизнь, а?не отражает ее <…>. Она сверхвременна и?сверхпространственна. Писатель живет всегда и?везде. Он своим современникам не современник»432. Литературное произведение конденсирует в?себе личность автора: «Книга?– предмет одушевленный: под ее обложкой, на ее страницах живет душа, духовная монада…»433 Отношение художника к?миру повторяется в?отношении читателя к?художественному произведению (выступающему для него таким же самоценным художественным миром): «Не только писатель определяет читателя, но и?читатель?– писателя: первый создает последнего по образу и?подобию своему, симпатически выявляя его сущность»434. Читатель никогда не вычитывает точно того, что вложил в?произведение писатель, он дополняет писателя, вступает с?ним в?диалог, «вчитывает себя в?лежащие перед ним страницы»435. Из такого понимания литературы и?процесса чтения вытекает и?своеобразная трактовка роли критика. Критик?– в?принципе такой же читатель, как другие. Для Айхенвальда «критик?– эхо поэта, и?в?том состоит его назначение, чтобы услышать и?ответить, чтобы принять поэтический звук и?замысел в?свое сердце и?из сердца откликнуться на него»436. Конечно, как и?всякий читатель, критик произволен и?вторичен, он зависит от разбираемого произведения. В?принципе он не нужен, литература может существовать и?без него. Но пока он полезен: как наиболее подготовленный и?талантливый из читателей он воспитывает других?– более торопливых и?менее чутких437.

Небольшой элемент творчества, который есть у?критика, связан с?тем, что хотя он «и располагает материалом чужих слов, однако он говорит о?них словами своими»438.

Айхенвальдовские «Силуэты…»439 имели не только поклонников, но и?непримиримых противников. Одни из них, представители культурно-исторической школы в?литературоведении, отвергали творчество Айхенвальда, утверждая, что «его “силуэты” нередко теряют всякое сходство с?оригиналом, не передают того, что определяет значение данного писателя в?ходе истории русской литературы»440.

Другие оппоненты указывали, что Айхенвальд нередко эклектичен и?непоследователен, прокламируя рассмотрение художника вне связи с?обществом и?историей, а?на практике вводя апелляции к?биографии, письмам и?т.п. в?свою объяснительную схему441.

Третьих, наконец, как правило?– представителей более молодого литературного поколения, не удовлетворяли его эстетические взгляды. Например, В. Ходасевич упрекал его не только в?дилетантизме и?неоригинальности, но и?в?«простодушном эстетизме» и?«умиленно-слащавом голосе», которым он говорит о?Пушкине442. Андрей Белый в?воспоминаниях писал о?«сахарном либерализме-модерн» Ю.И. Айхенвальда443.

Однако, проявляя эклектичность в?методологии, Айхенвальд был исключительно искренен и?последователен на практике, в?изложении своих взглядов. Он никогда не скрывал и?не смягчал выводов, к?которым пришел. Это не раз приводило к?скандальной ситуации: ожесточенным нападкам и?бурной полемике. Так случилось в?1910 г., когда В. Брюсов был на вершине славы, а?Айхенвальд пришел к?выводу, что «от Господа он никакого таланта не получил и?сам вырыл его из земли заступом своей работы», и?отмечал у?него «величие преодоленной бездарности»444.

Так было в?1913 г., когда во втором издании 3-го выпуска «Силуэтов…» он добавил этюд о?Белинском, где резко отрицательно отозвался о?его творчестве: сторонники «социологической критики», осознающие себя «наследниками Белинского», обрушились на Айхенвальда с?грубыми, нередко выходящими из границ приличий нападками, о?тоне которых свидетельствуют даже названия большинства откликов445.

Так произошло и?в?1914 г., когда в?статье «Отрицание театра» Айхенвальд отказал театру в?самостоятельности, трактуя его только как иллюстративное дополнение к?литературе и?утверждая, что спектакль ничего не прибавляет к?пьесе, поскольку актер и?режиссер подчинены драматургии.

Литературная одаренность и?искренность Айхенвальда обеспечили ему место в?первых рядах русской критики 1910-х гг. С?1911 г. он регулярно печатался в?кадетской газете «Речь», часто появлялись его статьи и?в?газете «Утро России». Предметом его выступлений была только литература, по социальным вопросам он обычно не высказывался. Но после Февральской революции Айхенвальд сразу же окунулся в?публицистику. Он писал 27 марта 1917 г. издателю И.Д. Сытину: «Теперь наступила такая полоса жизни, когда моя специальность оказывается лишней,?– не до художественной критики, не до изящной литературы в?наши дни…»446 Через несколько месяцев он уточнил эту мысль в?письме редактору газеты «Речь» И.В. Гессену: «Мне самому, хотя человеку и?аполитичному, трудно в?наши дни заниматься “чистым искусством”…»447 Публицистические статьи Айхенвальда, где он остро ставил современные вопросы, печатались в?1917—1918 гг. в?газетах «Раннее утро», «Слово», «Свобода», «Речь» и?др., часть их вошла в?книгу «Наша революция, ее вожди и?ведомые» (М., 1918), другие были собраны под названием «Диктатура пролетариата», однако книга не вышла448. В?этих публикациях Айхенвальд с?позиций христианского персонализма отстаивает свободы слова и?совести, национальное равноправие, резко критикует большевизм и?Октябрьский переворот.

Уже с?начала мировой войны Айхенвальд испытывал бытовые трудности?– интерес к?литературе (и, соответственно, к?литературной критике) резко снизился, внимание общества было приковано к?военным событиям. Особенно острой стала ситуация после Октябрьского переворота?– с?ликвидацией педагогических заведений, в?которых преподавал Айхенвальд, и?закрытием «буржуазных» газет в?1918 г.

Айхенвальд почти не печатался и?перебивался случайными заработками (в 1917 г. он служил секретарем издательства младших преподавателей Московского университета; в?1921 г. работал продавцом в?писательской книжной лавке и?т.п.). Однако, несмотря на материальные трудности, на государственную службу Айхенвальд не шел и?в?государственных изданиях не публиковался. Он прекрасно понимал, какую опасность представляет «коллективистская» коммунистическая идеология для отстаиваемого им индивидуалистического мировоззрения, и, будучи человеком принципиальным, утверждал, что «для нас [интеллигенции] правильнее было бы совсем не ходить к?ним [большевикам], не просить, не принимать их унижающих подачек и?до конца сохранить всю возможную в?нашем положении независимость. Лично для себя я?всегда их милости предпочту их преследование и?даже насилие»449.

Позднее он вспоминал: «[Я] в?политике никакого участия не принимал и?следил за нею со стороны, хотя внутренне она меня так же тревожила, как и?всех, потому что мы живем в?такое время, когда политика интересуется тобою, если даже ты не интересуешься ею <…>»450. В?январе 1922 г. Айхенвальд вместе с?несколькими литераторами подписал протест правления Всероссийского союза писателей против цензурного произвола, поданный наркому просвещения А.В. Луначарскому451.

В?начале НЭПа с?ослаблением цензурных запретов Айхенвальд выпустил сборник философско-публицистических и?литературно-критических эссе «Похвала праздности» (М., 1922) и?сборник «Поэты и?поэтессы» (М., 1922), содержавший «силуэты» А. Ахматовой, А. Блока, Н. Гумилева и?М. Шагинян, причем жизненная позиция Гумилева героизировалась, и?он был назван «поэтом подвига, художником храбрости, певцом бесстрашия». Эти книги сразу же попали под огонь марксистской (не столько литературной, сколько доносительской) критики.

В?журнале «Под знаменем марксизма» по поводу книги Айхенвальда «Похвала праздности» утверждалось, что он?– «верный и?покорный сын капиталистического общества, твердо блюдущий его символ веры, глубокий индивидуалист»452. Троцкий в?статье с?характерным названием «Диктатура, где твой хлыст?», посвященной этой книге, утверждал, что автор?– «подколодный эстет», «именно во имя чистого искусства?– того самого, что вывалялось во всех сточных канавах деникинщины и?врангелевщины,?– называет рабочую советскую республику грабительской шайкой», и?предлагал «хлыстом диктатуры заставить Айхенвальдов убраться за черту в?тот лагерь содержанства, к?которому они принадлежат по праву…»453.

Выводы не заставили себя ждать, и?в?сентябре 1922 г. Айхенвальд в?составе большой группы писателей, философов и?ученых был выслан за рубеж. Он поселился в?Берлине и?не уехал оттуда даже после начала экономического кризиса (в 1923 г.), когда условия жизни там резко ухудшились и?многие эмигранты покинули Германию. Привязанность Айхенвальда к?Берлину объясняется несколькими причинами: великолепным знанием немецкого языка и?немецкой культуры (по свидетельству Б. Зайцева, он «возрос на немецкой идеалистической философии. Хорошо знал Канта, Гегеля, особенно ему был близок Шопенгауэр. Отлично перевел он “Мир как воля и?представление”»454), наличием в?Берлине большой еврейской общины, с?которой он был пусть и?не очень тесно, но все же связан, и, самое главное, тем, что в?Берлине выходила газета «Руль», где охотно печатали Айхенвальда.

Айхенвальд по приезде в?Германию быстро включился в?научную и?литературную жизнь эмиграции. В?декабре 1922 г. в?Берлине была создана Русская религиозно-философская академия, где преподавали Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, Ф.А. Степун, С.Л. Франк и?др. Айхенвальд читал там курс «Философские мотивы русской литературы». Когда в?начале 1923 г. в?Берлине был создан Русский научный институт, ставивший своей целью изучение русской духовной и?материальной культуры и?распространение знаний о?ней среди русских и?иностранцев, а?также содействие русской молодежи в?деле получения высшего образования в?Германии, Айхенвальд стал членом его оргкомитета, а?в дальнейшем?– членом ученого совета. Он преподавал там историю русской литературы и?вел семинар по Пушкину455. Очень часто (причем в?самых разных учреждениях и?организациях) он выступал с?лекциями и?докладами (в Русском научно-философском обществе, Литературно-художественном кружке, Союзе русских евреев, Союзе сценических деятелей, Русской религиозно-философской академии, Союзе русских журналистов и?литераторов в?Германии и?др.), которые вызывали интерес у?слушателей. Так, его доклад «К вопросу о?смысле истории», где он доказывал, что смысл истории закрыт для нас, вызвал оживленную дискуссию456. Нередко читал он лекции на немецком языке для немецкой аудитории.

Активно участвовал Айхенвальд в?литературно-общественной жизни. В?конце 1922 г. он входил в?инициативную группу по созданию Клуба писателей (наряду с?А. Белым, Н. Бердяевым, Б. Зайцевым, П. Муратовым, М. Осоргиным, А. Ремизовым, С. Франком, В. Ходасевичем). Клуб писателей закрылся в?октябре 1923 г., а?в ноябре того же года Ахенвальд совместно с?М.А. Алдановым, С.П. Мельгуновым, В.А. Мякотиным и?А.И. Лясковским создал Литературный клуб. В?апреле 1923 г. Айхенвальд был избран членом Союза русских журналистов и?литераторов в?Германии, а?через три года, в?апреле 1926 г., вошел в?правление этого Союза. Когда в?1928 г. в?Белграде состоялся съезд русских писателей, Айхенвальд получил персональное приглашение, которого были удостоены лишь самые известные и?уважаемые литераторы. Айхенвальд входил в?литературное содружество «Арзамас», создавшее в?январе 1925 г. одноименное издательство (другие организаторы издательства?– В.В. Набоков, А.А. Яблоновский, В.Я. Ирецкий, И.С. Лукаш, А.И. Лясковский, Н.В. Майер). Первой выпущенной издательством книгой был подготовленный Айхенвальдом сборник «Две жены» (Берлин, 1925), включавший воспоминания С.А. Толстой и?А.Г. Достоевской.

При Русском научном институте в?декабре 1923 г. был создан Кабинет по изучению русской культуры, ставящий своей целью собирание, хранение, систематизацию и?научную разработку материалов по русской культуре и?русской истории. Айхенвальд был одним из четырех членов комитета по управлению Кабинетом. Он принимал также активное участие в?деятельности созданного в?1924 г. Кружка друзей русской литературы, проводившего лекции, доклады и?вечера. Участвовал он и?в?работе благотворительных организаций?– Комитета помощи ученым и?писателям и?Общества помощи русским гражданам (1916 года)457.

Семья Айхенвальда осталась в?России, и?в?«Берлине он вел подлинно аскетическую жизнь», «единственными его настоящими друзьями были книги»458. Их он читал в?большом количестве, и?о них он регулярно писал.

По приезде Айхенвальд стал сотрудничать в?журнале «Новая русская книга», рижской газете «Сегодня». Однако основным его пристанищем стала берлинская газета «Руль», редактируемая И.В. Гессеном?– хорошим знакомым Айхенвальда еще со времен «Речи». Там Айхенвальд с?10 декабря 1922 г. и?до смерти вел литературно-критический отдел, который в?годы его сотрудничества был весьма содержателен и?разнообразен: здесь часто печатались С. Горный, Г.А. Ландау, А.А. Яблоновский, И.А. Матусевич, Ю.В. Офросимов, А.В. Амфитеатров, Тэффи; рецензировались многие эмигрантские издания. Одним из основных авторов был В. Сирин (В.В. Набоков), поместивший в?«Руле» десятки стихотворений и?рецензий, а?также рассказы, пьесы, отрывки из романов. Набоков входил в?кружок берлинской литературной молодежи, группировавшейся вокруг Айхенвальда.

В?1920-е гг. Айхенвальд стал печатать воспоминания, содержавшие любопытные наблюдения о?людях, с?которыми ему довелось встречаться. Это, прежде всего, цикл «Дай оглянусь…»459, героями которого являются Л. Толстой, Короленко, Чехов, Вл. Соловьев, Мамин-Сибиряк, Златовратский и?др. Немалый интерес представляет мемуар «Пуришкевич»460 об известном антисемите, одном из лидеров черносотенного движения, который в?студенческие годы был приятелем Айхенвальда. Стоит упомянуть еще публикации в?«Руле» с?воспоминаниями о?Л. Андрееве (1925. №?1420), византинисте Ф.И. Успенском, у?которого Айхенвальд учился в?Новороссийском университете (1928. №?2376), и?Москве летом 1917 г. (1928. №?2195) и?др.

Основной вклад Айхенвальда в?культурную жизнь русской эмиграции?– «Литературные заметки», которые он еженедельно помещал в?«Руле». Из видных критиков предреволюционного периода в?эмиграции оказался лишь он один (можно назвать еще не столь популярного П. Пильского), и?его регулярные обзоры советской и?эмигрантской литературы давали эмигрантскому читателю возможность составить целостное и?объективное представление о?бурной литературной жизни тех лет.

Айхенвальд в?эти годы?– и?как критик, и?как публицист?– не сменил своих «вех». Однако в?его критической деятельности акцент на том, что он называл «общественностью», существенно усилился, поскольку, как он сам писал, «когда-то пишущему можно было не быть публицистом; теперь этого нельзя. Во все, что ни пишешь, вторгается горячий ветер времени, самум событий, эхо своих и?чужих страданий»461.

Айхенвальд полагал, что невозможно эстетически воспринимать революцию. Оценивая состояние литературы в?России, он утверждал, что писатель там несвободен. «Над его мыслью и?над его словом тяготеет несказанный гнет, диктатура глупости и?невежества, цензура тьмы. Если там все-таки работают писатели, то <…> потому, что пишут несмотря на большевизм, а?не благодаря ему»462.

В многочисленных публикациях о?положении в?Советской России Айхенвальд анализировал различные аспекты сложившейся там ситуации.

Принципиальный противник любого насилия, он резко критически относился к?деятельности большевиков (ситуация усугублялась тем, что коммунистами стали оба его сына)463. Айхенвальд исходил из того, что социальная революция в?стране не осуществилась. Теории большевиков ошибочны, и?действительность резко разошлась с?их идеалами. В?результате «большевизм привел Россию к?безмерному несчастью, создал бесконечно много человеческого горя, напитал русскую почву слезами и?кровью, уморил голодной смертью миллионы людей <…>, казнил, замучил, убил сотни тысяч людей, разорил, обездолил, пустил по миру миллионы семей, породил самые разнообразные виды лютой смерти и?леденящего ужаса…»464 В?стране установилось «равенство нищеты и?нищенской культуры»465, господствуют материализм и?утилитаризм, идет борьба с?духовностью и?религией. У?людей отнимают смысл жизни. Утрачена богатая философская культура, все достижения русской мысли, которыми были отмечены предреволюционные годы. Резко понизился культурный уровень общества, «Россия поглупела». Статьи в?советских журналах отличают «хлесткий тон самодовольного невежества и?убожества», «узость кругозора и?примитивная кустарность мышления и?слова»466.

Однако полностью подавить мысль нельзя. Люди сопротивляются, и?одним из орудий подобного сопротивления является литература. «Даже там, где беллетристы хотят присоединиться к?казенному хору славословия, они то и?дело срываются с?голоса, потому что правда громче неправды, потому что нельзя художнику говорить неправду. Талант органически честен. Он может впадать в?бесчестность, но тогда он искажает свою природу и?превращается в?свою противоположность. Где бесчестность, там и?бездарность»467.

Пристально следя за публикациями советских авторов, Айхенвальд всегда встречал резкой критикой проявления сервилизма, тенденциозности, насилия художника над своим талантом в?угоду политической конъюнктуре (в качестве примеров можно назвать его отклики на «В тупике» В. Вересаева, «Сейчас на Западе» Н. Никитина, «Роман моей жизни» И. Ясинского, «Одеты камнем» О. Форш, «Восемнадцатый год» А. Толстого, произведения лефовцев и?особенно стихи В. Маяковского и?прозу М. Горького). Однако он же даже в?достаточно слабых художественно книгах, авторы которых стремились оправдать существующий порядок вещей, выделял описания, объективно обвиняющие и?разоблачающие режим («Комиссары» Ю. Либединского, «Бунт инженера Карийского» Д. Четверикова; «Цемент» Ф. Гладкова, «Лавровы» М. Слонимского и?др.). С?заинтересованностью и?сочувствием встречал он все талантливое в?советской литературе. Это, прежде всего, творчество писателей-«серапионов»: высоко оценил Айхенвальд «Рассказы Назара Ильича Синебрюхова» М. Зощенко, стихи Н. Тихонова, «Вне закона» Л. Лунца, прозу Вс. Иванова, «Сентиментальное путешествие» близкого «серапионам» В. Шкловского. Среди других авторов, благожелательно встреченных Айхенвальдом,?– Г. Алексеев, С. Заяицкий, В. Катаев, К. Тренев, В. Шишков.

Существенно изменяется в?эмигрантский период отношение Айхенвальда к?отечественной литературной классике, что во многом было связано с?его размышлениями над смыслом и?задачами эмиграции. Айхенвальд полагал, что «противоестественно быть эмигрантом»468, и?утверждал, что Россия «только физически покинута нами, или покинула нас, а?в душе непоколебимо живет у?нас ее заветный облик, и?назло пространству, вопреки расстояниям, но неизменно сопутствует нам <…>»469.

Основную цель эмиграции он видел в?сохранении и?развитии традиций русской культуры, которую систематически уничтожают на родине. Для этого необходимо приобщать к?русской культуре эмигрантскую молодежь, «особенно чтить и?беречь тех домашних богов, тех пенатов, которых мы вынесли из своего подожженного внешнего дома и?которых в?душе своей благоговейно унесли на негостеприимные чужбины»470.

В?подобных призывах у?него и?у других литераторов эмиграции сказывались не только объективные требования сохранения культурной преемственности, но и?специфическая ситуация, в?которой оказалась эмигрантская словесность. В?условиях серьезного бытового и?особенно мировоззренческого кризиса, испытываемого эмигрантскими литераторами, классика стала для них средством идеологического обоснования собственной нужности и?важности: и?поскольку она уже завоевала авторитет своим художественным совершенством, и?как напоминание об ушедшей счастливой жизни (где, кстати, важное место занимала и?литература). Испытывал тягу к?классической литературе и?читатель, так как в?прошлом мог отдохнуть от ужасов настоящего и?найти идеалы и?ценности для противостояния ему.

В?результате книги классиков регулярно переиздавались, торжественно отмечались юбилеи, наиболее авторитетны среди современных литераторов были лица, получившие известность в?дореволюционной России и?достаточно традиционные в?своем творчестве (Бунин, Шмелев, Зайцев, Куприн).

В?этом контексте особый интерес приобретают изменения в?отношении Айхенвальда к?классике. Ранее, в?доэмигрантский период, он уравнивал в?своей критической практике классику и?современность, характеризуя и?оценивая классиков так же, как и?писателей своего времени. В?предисловии к?«Силуэтам русских писателей» он писал: «Мы называем иные произведения классическими, но разве так уж непроницаема эта броня классицизма, и?разве с?этой прославленной высоты не сбрасывают часто увенчанных богов?»471 Классики оказывались рядом с?читателем, дистанция между ними отсутствовала. Не было у?Айхенвальда и?никакой литературной иерархии, каждый писатель был интересен (или неинтересен) сам по себе, вне соотнесения с?другими.

Чрезвычайно показательно, что в?эмигрантский период отношение Айхенвальда к?классике существенно меняется. Он вводит вектор времени, и, соответственно, классики характеризуются как писатели другой, прошедшей эпохи. Далее, всегда подчеркивается дистанция между читателями-современниками и?классическими писателями, писавшими о?другой, ушедшей жизни и?во многом утратившими свою актуальность. Вот, например, что он пишет о?книге Гончарова: «…весь “Обрыв”, в?своей совокупности, пожелтевший дагерротип, безнадежная старомодность»472. Или о?Чехове: «Каким-то прекрасным анахронизмом является теперь Чехов,?– теперь, когда понесли кони русской истории, когда в?необозримую даль отодвинулась та эпоха тишины и?всяческого провинциализма, на фоне которой выступало его творческое лицо»473.

В?характеристику писателей прошлого проникает иерархичность. Теперь Айхенвальду важно не только определить, чем уникален литератор, но и?соотнести его с?другими, указав место относительно них (выше, ниже и?т.п.). Происходит и?переоценка ряда писателей, которых Айхенвальд считал преемниками русских классиков. Он «говорил о?высокой миссии эмиграции сохранить культурные традиции, оборванные советским режимом»474.

Соответственно и?среди эмигрантских писателей-современников Айхенвальд особенно выделял тех, кто уже до революции получил широкую известность: И. Бунина, Б. Зайцева, И. Шмелева, А. Ремизова, П. Муратова. Однако, обладая тонким художественным вкусом и?широтой эстетического кругозора, он не мог не отдавать должное и?новым, выдвинувшимся в?эмиграции талантливым литераторам: М. Алданову, Г. Газданову, Н. Берберовой.

С?особым вниманием относился он к?В. Набокову и?неоднократно с?похвалой отзывался о?его публикациях475. Роман Набокова «Король, дама, валет» он назвал, например, «блестящей» книгой, где дана «картина высокого мастерства», продемонстрировано «изумительное чувство вещи», в?умелой и?быстрой смене места действия ощутимо влияние кино и?т.д.476 А?по поводу «Машеньки», которую он назвал «ярким явлением нашей литературы», Айхенвальд писал о?Набокове: «…он зорко видит, он чутко слышит, и?каждый кусок времени и?пространства для него, приметливого, гораздо содержательнее и?интереснее, чем для нас. Микроскопия доступна ему, россыпь деталей, роскошь подробностей; он жизнью и?смыслом и?психологией напояет мелочи, одухотворяет вещи; он тонко подмечает краски и?оттенки, запахи и?звуки, и?все приобретает под его взглядом и?от его слова неожиданную значительность и?важность»477.

У?молодых литераторов Айхенвальд пользовался высоким авторитетом. Набоков его «уважал как критика»478. В.Ф. Ходасевич писал ему в?1926 г.: «Я очень слежу за Вашими отзывами, сердечно ценю их»479. Р. Гуль вспоминал: «Айхенвальд прочел мою книгу (“Ледяной поход”.?– А.Р.) так, как я?ее писал»480. По свидетельству Б. Зайцева, «очень многие в?Берлине его любили»481.

Этот «низкорослый человечек, слегка сутулящийся, подслеповатый, кажущийся застенчивым», был исключительно добр и?внимателен к?людям, но последователен и?бескомпромиссен в?своем творчестве, «если что-то шло вразрез с?его основными принципами или кто-то наступал ему на ногу, он умел парировать удары и?даже иногда показывал когти»482. О?том же писал и?Набоков, назвав его в?воспоминаниях «человеком мягкой души и?твердых правил»483.

Нужно сказать и?об отношении Айхенвальда к?евреям. Приобщившись к?западноевропейской культуре и?став ее сторонником и?пропагандистом, он как бы отошел от еврейства.

Лишь предреволюционные и?особенно революционные события (прежде всего?– погромы), которые, с?одной стороны, способствовали росту еврейского национального самосознания и, с?другой, сняли на некоторое время цензурные ограничения, побудили Айхенвальда высказаться по таким вопросам, как еврейский национальный характер, положение русско-еврейской интеллигенции, роль евреев в?русской революции, творчество еврейских писателей.

Айхенвальд считал, что евреи, древний и?мудрый народ, достигли высшей ступени религии и?разума. В?результате тысячелетней жизни в?эмиграции определяющими чувствами их национальной психологии стали скорбь, стыд от ощущения собственной униженности, печаль и?терпение. «Жилец чужбины, роком отмеченная жертва всеобщего негостеприимства, он [еврей] более чем кто-либо испытывает тоску по родине,?– писал Айхенвальд.?– К?тому же, если человеку дорога всякая родина, какова бы она ни была, то еврейская родина обладает и?объективной притягательностью?– страна святых воспоминаний, колыбель величия, земля Иеговы»484.

Айхенвальд скептически относился к?сионизму как политическому течению. Он считал, что «то, что разрушено временем, может возродиться только в?душе духовидца, а?не реально, не материально. Сна нельзя овеществить…»485 Однако он резко выступал против преследований сионистов большевиками, полагая, что никто не вправе лишать народ мечты. Он считал большевиков не только антисионистами, но и?антисемитами, поскольку они подрывают еврейские традиции, оскорбляют религиозные чувства, оскверняют святыни. Обвинение в?том, что русскую революцию совершили евреи, Айхенвальд опровергал тем доводом, что евреи были во всех лагерях?– не только среди большевиков, но и?среди меньшевиков, эсеров, кадетов и?даже монархистов.

По его мнению, «страстная и?нервная натура еврея образует собою форму, в?которую входит любое содержание. Порывистый и?пламенный, он органически не может участвовать в?жизни безмолвным статистом <…>. Оттого-то и?находятся евреи везде в?первых рядах, но именно?– везде, не только в?дурном, но и?в?хорошем, и?повсюду они особенно бросаются в?глаза; они примечательнее других»486. Это создает ложное впечатление, что евреи?– зачинатели движений, виновники происходящего. Но это не так. Верно только одно?– еврей неразрывно связан со своим народом. Мощная историческая традиция и?специфическое положение евреев в?обществе приводят к?тому, что «люди другой национальности, если хотят и?если достанет у?них на это совести, могут отрешать себя от исторической карьеры своего народа и?существовать так, чтобы они были сами по себе, а?их народ?– сам по себе; еврей же на такую отделенность не способен, да ее и?не хочет: как бы индивидуален ни был его собственный жизненный узор, он непременно вышивается на канве общееврейской доли»487. Например, выдающийся еврейский поэт Х.-Н. Бялик, писавший на иврите, «немало строк посвятил природе и?любви, однако эти стихи звучат у?него как-то неуверенно. Поэт-еврей вынужден свой талант посвятить своему народу. Его дело?– излагать историю изгнания и?страданий народа и?дополнять ее новыми страницами. Язык Библии пригоден для разговора только о?великом и?вечном. Так и?Бялик обретает мощь и?вдохновение именно в?“Сказании о?погроме”, полном боли за продолжающиеся муки своего народа»488.

В?особенно трудной и?по-своему трагической ситуации оказываются те евреи, которые глубоко усваивают культуру окружающего народа и?стремятся действовать в?ее рамках. Например, многие евреи стали писателями и?критиками в?русской литературе. Они овладели русским словом не в?утилитарных практических целях, а?в целях творческих, духом сроднились с?ним и?плодотворно трудятся, обогащая русскую литературу. Тем не менее это не освободило их от нападок, от обвинений в?том, что русская литература захвачена евреями, ведущими ее к?гибели489.

Подобные нападки неприятны, однако важнее другое. Сочувственно пересказывая книгу немецкого писателя еврейского происхождения Якова Вассермана «Мой путь как немца и?еврея», он писал, что литератор-еврей «страдает от внутренней надломленности, потому что от детства и?до старости сквозь всю его жизнь не красной, а?черной, траурной нитью проходит в?нем роковая двойственность, источник великих недоразумений, страданий, противоречий и?обид. <…> Отпечаток двух миросозерцаний лежит на его сердце. <…> Волнами жизни отогнанный от одного берега и?недружелюбно встреченный на другом, он чувствует себя лишенным духовного крова, скитальцем бездомным, каким-то Иоанном Безземельным»490.

Айхенвальд считал, что одновременно и?в?равной мере нельзя принадлежать двум культурам. С?одной стороны, нельзя полностью разорвать с?родной культурой, с?другой?– нельзя разорвать с?культурой чужой. И?все же всегда какой-либо элемент преобладает. Каждому еврею в?России нужно сделать выбор и?раз и?навсегда подчиниться чему-то одному491.

Еврейское происхождение Айхенвальда нашло выражение не только в?его размышлениях на еврейские темы, не только в?страстном преклонении перед словесностью и?частых библейских ассоциациях, но и?в?жизненном поведении. «Сын еврейского раввина, он с?детства усвоил чувство, которое передала ему мудрость его старого народа,?– любовь к?слову и?знанию и?любовь к?практическому добру»492. В?России в?постреволюционный период он деятельно старался помочь другим, «выбивая» пайки у?властей и?нередко делясь последним. В?эмиграции он тоже помогал нуждающимся, активно работал в?берлинском Комитете помощи русским ученым и?писателям и?Обществе помощи русским гражданам. Все мемуаристы единодушно отмечают, что «он был человеком исключительной доброты, внимания, отзывчивости ко всем людям, человеком бесконечной деликатности»493. Эти свидетельства показывают, что в?жизнь эмигрантского сообщества он внес вклад не только как талантливый критик, но и?как гуманист, последовательно реализующий на практике свои человеколюбивые убеждения. И?если вспомнить, что одним из важнейших принципов этики иудаизма является «любовь к?человеку как таковому, которая присутствует в?простых, будничных отношениях между людьми и?выражается, в?частности, в?стремлении помочь каждому упавшему встать на ноги»494, то окажется, что, сознательно или бессознательно, Айхенвальд следовал этому принципу. В?своей жизни он во многом осуществил искомый им синтез родной и?чужой культур, поднялся через национальное?– к?общечеловеческому.

Для эмигрантской литературы, особенно для старшего ее поколения, критическая деятельность Айхенвальда играла консолидирующую и?стабилизирующую роль, обеспечивая связь с?дореволюционным прошлым, поддержание старой иерархии литературных авторитетов и?ценностей.

Показательна реакция Бунина на смерть Айхенвальда: «Вот и?последний… Для кого теперь писать? Младое незнакомое племя… Что мне с?ним? Есть какие-то спутники в?жизни?– он был таким»495.

1992 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.