К СОЦИОЛОГИИ ИНСКРИПТА 273

К СОЦИОЛОГИИ ИНСКРИПТА273

Авторская дарственная надпись на книге274, которая играет столь большую роль в?литературном быту, очень редко становится предметом исследовательского внимания.

Инскрипты интенсивно публикуются275, нередко используются как важный источник информации о?конкретной книге (уточнение времени выхода из печати, подлинная фамилия автора издания, вышедшего под псевдонимом, и?т.п.) и?ее авторе (круг его знакомств, характер взаимоотношений с?адресатом надписи, время пребывания в?том или ином месте и?т.д.). Однако исследований этого литературно-бытового жанра?– его поэтики, этикета, социокультурных функций и?т.п.?– на русском языке по сути дела нет. Работы на данную тему представляют собой либо лирические библиофильские эссе276, либо предисловия к?публикациям инскриптов, как правило также не отличающиеся особой аналитикой277, либо тезисное обозначение возможных тем для исследования278.

При этом инскрипт рассматривается в?«романтическом» ключе, как некоторое уникальное послание художника конкретному лицу, как изолированный акт. Например, Л. Озеров пишет об инскрипте: «Автору хотелось сохранить тепло руки на книге, как бы отчуждающей его от рукописи», «Надпись?– личная историческая зарубка на книге»279; Е.И. Яцунок также полагает, что автор «как бы согревает вернувшееся ему в?тираже собственное творчество, вновь авторизует его»280; для О.Д. Голубевой автографы на книгах?– «микрописьма, обращенные к?друзьям и?знакомым»281. Иным представляется инскрипт взгляду социолога литературы, изучающего социальное взаимодействие в?рамках института литературы и?в?каждом компоненте литературной системы и?в?каждом артефакте этой сферы усматривающего прежде всего воплощение подобного взаимодействия.

При таком подходе инскрипт является весьма перспективным материалом для изучения, поскольку содержит подобное взаимодействие в?явно выраженной форме.

Ниже мы хотели бы предложить конспективное изложение социологической трактовки инскрипта. Материалом для статьи явились инскрипты литераторов второй половины XIX?– начала ХХ века282, для предыдущего и?последующего периодов существования русской литературы характерны, на наш взгляд, те же закономерности, но с?некоторыми особенностями, о?которых пойдет речь в?заключении.

Начнем с?проблематизации некоторых положений об инскрипте, которые считаются аксиоматическими.

Прежде всего рассмотрим?– для кого пишется инскрипт. Принято считать, что ответ самоочевиден?– адресату, тому, кому дарится книга. Например, Е.И. Яцунок утверждает, что «автограф сопровождает личный (не адресованный читателям) контакт двух людей, он направлен только определенному лицу»283, В.Я. Мордерер и?А.Е. Парнис также пишут: «Тиражированная книга обращена к?широкому читателю?– каждый ее экземпляр с?надписью как бы “вторично авторизуется” и?почти всегда получает точный и?с точки зрения автора глубоко осмысленный адрес» (Блок, с. 5—6). Однако обратим внимание, что в?инскрипте тот, кому дарится книга, как правило, указывается в?полной форме, с?фамилией. Вот, например, несколько инскриптов Блока: «Дорогому Валерию Яковлевичу Брюсову на добрую память», «Николаю Петровичу Ге от любящего автора» (Блок, с. 40, 45)284. Но адресат прекрасно знает, что книгу дарят ему, и?указание на того, кому дарится книга, могло бы вообще отсутствовать или даваться только в?форме имени и?отчества. Зачем же указывается фамилия? Ведь в?письмах, действительно обращенных к?конкретному адресату, проставляются только имя и?отчество (или одно имя, или указание на родственную связь). И?нельзя сказать, что подобные инскрипты не пишутся. Например, среди инскриптов Блока есть и?такие: «Любе» (Л.Д. Блок), «тете» (М.А. Бекетовой), «Милому, нежно любимому брату Боре» (Андрею Белому), «Зинаиде Николаевне?– от любящего автора» (З.Н. Гиппиус) (Блок, с. 38, 34, 35, 49) и?т.п. Ср.: «Мушке Певучей. К. Бальмонт»; «Кате?– память солнечных дней в?Баньках. К. Бальмонт»; «Танику?– Волчище» (В.В. Маяковский); «Сергею. Пусть твое будет с?тобой!» (В.В. Розанов) (Богомолов. С. 377, 387, 392). Но число подобных инскриптов невелико, например, в?весьма репрезентативной подборке инскриптов Блока (около 400) число инскриптов, не содержащих фамилию адресата, составляет по нашим подсчетам лишь чуть более 10%, и?написаны они на книгах, подаренных родственникам или самым близким людям. О?чем это говорит? На наш взгляд, о?том, что инскрипт обычно пишется не только для того человека, которому дарится книга, но и?для других, потенциальных читателей, которым пожелает показать книгу с?инскриптом ее владелец или которым он станет доступен после его смерти. Инскрипты объективируют существующие отношения, делают их публичными и тем самым закрепляют их. Сам акт надписания книги уже указывает, что надпись обращена к?публичности, представлена взгляду обобщенного третьего (не важно, прочтет ее кто-то в?реальности или нет). В?этом плане потенциально публичны даже самые интимные и?краткие надписи. (Иначе зачем писать на книге «Маме», ведь она прекрасно знает, что книга подарена ей, и?знает, кто подарил ее. А?лаконичность здесь отнюдь не означает, что надпись чисто функциональна; просто отношения с?матерью носят столь глубокий и?всеобъемлющий характер, что никакая детализация, никакие конкретные слова тут не нужны.) Поэтому, как мне представляется, А.А. Блок проявлял непоследовательность, когда, как отмечают В.Я. Мордерер и?А.Е. Парнис, «протестовал против оглашения некоторых своих надписей» на книгах, подаренных самым близким людям, как произошло с?инскриптом М.И. Бенкендорф (Блок, с. 36).

Приведем еще несколько примеров, подтверждающих вывод об обращенности инскрипта к?потенциальному Другому. Блок пишет на втором издании «Двенадцати»: «Николаю Эрнестовичу Радлову, автору заглавных букв?– с?искренним приветом?– Александр Блок» (Блок, с. 116). Но ведь тот факт, что Радлов нарисовал заглавные буквы в?этой книге, адресату надписи прекрасно известен, Блок отмечает это для других. Или он пишет: «Дорогому Тимофею Ивановичу Бережному, славному устроителю “вечера Александра Блока и?Корнея Чуковского” в?Большом Драматическом театре 25 апреля 1921 года от душевно преданного и?благодарного а?в т о?р а» (Блок, с. 37). Можно подумать, что Бережной не знает, что это именно он и?именно в?этот день устроил данный вечер. Ср.: «Другу детства, товарищу по гимназии, ныне артисту Александру Леонидовичу Вишневскому от Антона Чехова» (Чехов, с. 270)?– вся эта информация сообщается не для Вишневского, а?для другого читателя, не осведомленного об этом.

Еще одно широко распространенное представление?– о?своеобразии инскрипта, отражении в?нем индивидуальности автора и?специфики его отношений с?адресатом. Так, О. Ласунский полагает, что «жанр дарственной надписи не зажат в?тиски формальных требований?– в?этом его прелесть: автор может дать простор своей фантазии и, что называется, вволю порезвиться», к?«освященным многолетним опытом нормам» написания инскрипта он относит только «более или менее полное и?точное указание адресата, а?также фиксацию времени и?места дарения»285. Аналогичным образом Е.И. Яцунок утверждает, что в?инскриптах отражается «своеобразие личности тех, кто дарил свои книги, и?тех, кому они были предназначены»286. Иванов-Разумник писал, например, что «Александр Александрович [Блок] не делал ничего незначащих, шаблонных, штампованных надписей: “на добрую память”, “«глубокоуважаемому”, “с приветом”,?– а?если и?делал, то очень редко, или малозначительным людям, или когда дарил целую серию своих книг»287.

Лишь Н.А. Богомолов отмечает, что «в подавляющем большинстве случаев такие надписи делаются автоматически по заранее разработанному или спонтанно возникающему в?памяти шаблону», и?лишь как отклонение от нормы «значимы отступления от шаблона, свидетельствующие о?специфическом характере отношений дарящего книгу с?тем, кому она преподносится» (Богомолов. С. 373). Нам именно эта точка зрения представляется верной; действительно, данный жанр весьма этикетен, и?даритель обычно осуществляет выбор из сравнительно небольшого числа принятых в?это время и?в?этой культурной среде формул.

Приведу ряд выписок из одной подборки инскриптов: «Вере Евгеньевне Гаккель на добрую память от автора» (В.А. Комаровский), «Надежде Николаевне Богоявленской на добрую память от автора» (В.Г. Короленко), «Владимиру Александровичу Шуф на добрую память. Автор» (С.Я. Надсон), «Николаю Александровичу Лейкину на добрую память от автора» (Л.И. Пальмин), «З.М. Кельсону на добрую память. В. Пяст» (Лесман, с. 114, 118, 156, 168, 180; см. также с. 23, 144, 191, 192, 206, 211). При желании число подобных инскриптов легко умножить, как и?привести примеры ряда других постоянно используемых формул («с глубоким уважением» / «глубокоуважаемому» / «многоуважаемому», или «дружески» / «в знак дружбы», или «дорогому», или «с любовью» / «в знак любви», и?т.п.). Только обращение к?инскриптам ряда поэтов Серебряного века создает иллюзию, что дарственные надписи являются глубоко личными, на деле же подобные инскрипты составляли незначительное меньшинство, преобладали же стандартные формулы.

Изложенные наблюдения показывают, что библиофильская трактовка инскрипта, основывающаяся на материале наиболее «выигрышных» для публикации игровых и?претендующих на значение литературного произведения инскриптов, скрывает его подлинный смысл. Адекватное понимание его характера и?функций возможно только при анализе его в?контексте использования, т.е. в?контексте дарения книги, на которой он написан.

Конечно, у?дарителя нередко существует внутренняя мотивация к?дарению: в?русском обществе писательство имеет высокий культурный статус, человек, опубликовавший нечто (особенно книгу), некоторым образом подтверждает свои права на роль человека неординарного?– умного, знающего, пророка и?т.д. Каждое дарение своей книги повышает общественный статус автора.

Но главная причина дарения?– не в?этом.

Изучение социальной функции дара М. Моссом показало его фундаментальную социальную роль в?интеграции общества, причем дар, выступающий, на первый взгляд, как свободное и?безвозмездное действие, по сути своей является принудительным и?небескорыстным. В?архаическом обществе, в?котором не было экономического рынка, товарного обмена и?т.д., соответствующую функцию выполняло дарение. Поставки товаров и?благ «почти всегда облекались в?форму подношения, великодушно вручаемого подарка, даже тогда, когда в?этом жесте, сопровождающем сделку, нет ничего, кроме фикции, формальности и?социального обмана, когда за этим кроются обязательность и?экономический интерес». И?хотя сейчас соответствующие функции выполняют прежде всего иные институты, однако «мораль и?экономика подобного рода продолжают постоянно и, так сказать, подспудно функционировать и?в?наших обществах…»288. В?определенных ситуациях общество ждет от человека, что он будет дарить, и?не ответить на эти ожидания?– значит пренебречь общественными условностями, на что мало кто решается. И?дарить нередко приходится и?тем, кто человеку безразличен и?даже неприятен.

В литературном сообществе существует целый ряд неписаных правил поведения, литературная этика (например: при изложении чужих мыслей, а?тем более при цитировании следует указывать источник; нельзя искажать (или придумывать несуществующие) цитаты; нельзя использовать уже существующие псевдонимы; псевдоним может раскрыть только автор, другие могут сделать это только после его смерти, и?т.д.). К?числу таких правил принадлежит и?обычай дарить свою книгу коллегам, которые входят в?круг общения, причем дарить с?инскриптом; это норма взаимоотношений в?литературной среде.

Определенную часть тиража новой книги (несколько десятков экземпляров) автор предназначает для подарков (кроме того, до революции со второй половины XIX в. существовала еще традиция рассылки своей книги по литературным изданиям для отзыва, но в?советское время она постепенно исчезла, рассылкой занимались издательства).

Не дарить книгу нельзя: это означало бы, что автор чуждается своих коллег. Не подарив книгу, он обидит или даже оскорбит того или иного литератора, который ждет от него подарка. Даря книгу коллеге, писатель показывает, что признает его права на место в?литературе, считается с?его мнением и?оценкой, подтверждает наличие своей связи с?ним и?ожидает, что в?литературных делах коллега будет оказывать ему содействие и?признавать, в?свою очередь, его литературные права. Подаренными экземплярами он помечает границы своего круга, той литературной среды, к?которой принадлежит (в нее входят представители иных элементов института литературы?– издатели, редакторы периодических изданий, книготорговцы, рецензенты и?т.п.; представители других видов искусства, в?рамках которых нередко находят иное воплощение литературные произведения,?– театральные и?кинематографические деятели, художники-иллюстраторы и?т.п., а?также коллеги-литераторы?– учителя и?авторитетные для автора представители литературного цеха, коллеги, равные по статусу, ученики и?другие представители следующего литературного поколения).

Кроме того, любой дар предполагает отдаривание. Литератор бесплатно получает в?ответ книги своих коллег. Но отдаривание идет и?в?иной форме (часть одариваемых лиц книг вообще не выпускают). «Отдариться» можно хорошим отношением, положительной рецензией, положительными оценками в?литературном сообществе. Это значит, что рецензент, которому подарена книга, обычно не ругает книгу или хотя бы пишет отрицательный отзыв мягче, без резких нападок.

Таким образом, дарение книги?– акт этикетный, в?каком-то смысле обязательный. Столь же этикетный характер носит инскрипт.

Если бы книга дарилась только для чтения, то инскрипт не был бы нужен: кем подарена книга и?при каких обстоятельствах, адресат и?так знает, а?текстом для прочтения теперь располагает.

Конечно, в?ряде случаев этикетность инскрипта уходит на второй план, когда с?его помощью автор стремится решить конкретные задачи, например познакомить со своей книгой определенных коллег по литературному цеху, наладить или улучшить отношения с?адресатом, обеспечить положительную рецензию (например, «Глубокоуважаемому Виктору Петровичу Буренину, на милостивый суд, от автора. Н. Карпов», «Почитаемому деду Пафнутию от уважающего автора. Удостойте добрым словом, если заслуживает, если же не заслуживает, то обругайте… молчанием. И.П. Зазулин» (Дед Пафнутий?– псевдоним сотрудника «Петербургского листка» С.С. Окрейца)?– Рейтблат, с. 473, 471), добиться постановки своей пьесы (например, когда пьеса дарится руководителю театра: «Дорогому Александру Александровичу Таирову в?ожидании скорой встречи?– на суд милостивый. Н. Евреинов»; «Многоуважаемому Федору Адамовичу Коршу, судье строгому, но справедливому,?– на добрую память» (В.П. Свенцицкий)?– Рейтблат, с. 470, 482) и?т.п., даже успешно пройти цензуру; вот надписи авторов на изданиях пьес, представляемых в?театральную цензуру: «Его Сиятельству г-ну Графу Головину, снисходительному цензору. От признательного автора. D-r В. Гречинский» (Рейтблат, с. 467); «Ликург был строгим законодателем, прошу Вас не судить по его законам» (Н. Базилевский на пьесе «Закон Ликурга» (М., 1934)?– Сектор редких книг Российской государственной библиотеки искусств).

Но основная функция инскрипта?– иная. Как уже отмечалось выше, инскрипт закрепляет символичность акта дарения, вводит в?него инстанцию Другого. Ведь если просто подарить книгу, об этом будут знать только двое, никаких доказательств, что данная книга?– дар, не будет. Функция подавляющего большинства инскриптов?– интеграция литературной системы на основе обмена знаками лояльности и?фиксации статусов внутри системы.

Подарив книгу, автор уже обозначил позитивное отношение к?адресату. Инскрипт должен уточнить и?нюансировать это отношение. Иногда такая нюансировка дарителю не нужна (или он не хочет добавлять позитивные краски). Тогда он ограничивается обозначением дарителя и?адресата (нередко фиксируются также место и?время дарения), это нечто вроде поклона при встрече.

Но значительная часть надписей фиксирует соотношение в?литературной иерархии. Выбирая ту или иную формулу, автор закреплял социальную дистанцию (в рамках института литературы).

Немало надписей писалось в?позиции «снизу вверх», от рядового или низшего члена литературной системы мэтру, ее руководителю и?т.п. Вот инскрипты на книгах, подаренных А.П. Чехову: «Писателю-колоссу?– от писателя-пигмея. Антону Павловичу Чехову Иван Белоусов», «Основываясь на словах одного талантливого писателя (Ан. Пав. Чехова), что “в литературе, как и?в?армии маленькие чины?– необходимы”?– я?позволяю себе поднести этому писателю мое плохонькое произведение, рассчитывая на его снисходительность к?маленькой, детской писательнице. М. Киселева», «Антону Павловичу Чехову, знаменитому, от самого незначительного. А. Мошин», «В знак памяти и?уважения маленький писателишка талантливому А.П. Чехову. В. Долгоруков», «А.П. Чехову от искренне любящей его как человека и?сердечно почитающей как писателя, его “микроскопической коллеги” Т. Щепкиной-Куперник» (Библиотека Чехова, с. 219, 241, 261, 289, 316; аналогичные инскрипты см. также на с. 258, 259, 270, 297, 312). Вариант?– позиция ученичества: «Бесподобному учителю от слабого ученика. Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову. Автор» (О. Волжанин) (Библиотека Чехова, с. 224), «Венценосному певцу беспримерных глубин и?снежных высот Валерию Яковлевичу Брюсову с?глубоким уважением и?благодарностью?– внимательный и?всегда преданный ученик» (Блок, с. 40); «Глубокочтимому учителю Валерию Яковлевичу Брюсову. Сергей Бобров», «Валерию Брюсову?– на вершины мастерства с?дороги достижений» (С. Городецкий), «Глубокоуважаемому Валерию Яковлевичу Брюсову, моему учителю, с?чувством неизменной любви к?его творчеству. Владислав Ходасевич» (Автографы, с. 155, 254, 443).

Еще больше инскриптов пишется «по горизонтали»: равным по статусу, например: «Милому Ивану Алексеевичу Бунину от коллеги Антона Чехова», «Собрату по оружию (не огнестрельному?– примечание для начальства) Александру Семеновичу Лазареву-Грузинскому от автора. А. Чехов», «Алексею Алексеевичу Луговому, собрату по профессии, от его почитателя. А. Чехов» (Чехов, с. 268, 277, 279); «Ю.Д. Беляеву, товарищу по искусству. М. Кузмин» (Лесман, с. 121); «Александру Кусикову?– моему орлиному другу по ущельям поэзии и?эльборусам слов. Автор» (В.В. Каменский) (Богомолов, с. 385).

Инскрипты, написанные «сверху вниз», встречаются очень редко, поскольку так или иначе будут ставить автора в?положение нескромного человека, самохвала. Чтобы снять этот акцент, автор инскрипта нередко использует иронию: «Ромаше Голике от знаменитого писателя на память о?его великих делах» (А.П. Чехов) (Чехов, с. 271), «Наде, моей любимой ученице. Валерий Брюсов» (Н.Я. Брюсовой) (Автографы, 179).

Неформальные инскрипты (Бальмонта, Маяковского, Северянина, Ремизова и?т.п.) значимы как «минус-прием», на фоне распространенного этикета в?инскрипте; они позволяют авторам реализовать свое амплуа «поэта», или «хулигана», или «отшельника», т.е. литератора, не вписанного в?литературную систему, пренебрегающего ее условностями.

И в?заключение?– об эволюции инскрипта (вообще-то это тема для специальной статьи). Исторически инскрипт возник из посвятительной надписи, а?делалась она вышестоящему, покровителю. Поэтому инскрипты XVIII в. носили по большей части официальный характер и?фиксировали в?основном соотношение автора и?адресата в?социальной иерархии. В?XIX в. инскрипт постепенно переходил от чисто социальных отношений к?отношениям в?сфере литературы, к?культурной иерархии, иерархии талантов и?внутрилитературных позиций. В?ХХ в. все больше места в?инскрипте занимают личные отношения дарителя и?адресата. Но сам факт закрепления этих отношений инскриптом означает, что это лично-публичные отношения, т.е. личные отношения, имеющие публичную значимость, хотя исходно определяемые не статусом, а?аффективными моментами.

2011 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.