СОЦИАЛЬНОЕ ВООБРАЖЕНИЕ В СОВЕТСКОЙ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ 1920-х ГОДОВ 229

СОЦИАЛЬНОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

В СОВЕТСКОЙ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ

1920-х ГОДОВ229

I

За последнее время в?работах широкого круга зарубежных обществоведов и?гуманитариев?– историков, социологов, культурологов, религиоведов, исследователей литературы?– обозначилась не слишком ясно очерченная тематическая область, получившая название «воображаемое»230. Она охватывает всю совокупность проективных форм самоопределения индивидов и?коллективов различного характера и?масштаба. Специфика этой сферы (и сложности ее изучения) связаны с?тем обстоятельством, что относящиеся к?ней феномены выходят за рамки современности того или иного лица или общности и?в?этом смысле не содержат прямых императивов к?действию, результаты которого обычно и?фиксируются в?тех или иных формах культурной записи как собственно «история», «исторический факт». Составляющие область воображаемого и?сохраняющие в?отношении «настоящего» ту или иную модальную (временную) дистанцию регионы памяти и?воображения представляется адекватным трактовать как относительно самодостаточные данности, видя в?них своего рода границы смыслового мира личности или общности. В?отсылке к?этим «пределам» конституируется идентичность субъектов и?коллективов различной природы. В?этом смысле сфера воображаемого «отвечает» не за ход или результаты деятельности, понимаемой обычно по образцу целевого действия расчетного типа, а?за «образ действия»?– замкнутую структурную целостность системы его субъектов: она содержит общие символические модели действия как формы личности в?ее связи с?другими, отложившиеся в?культурных традициях и?отшлифованные сознательной работой поколений матрицы субъективности в?ее социальном существовании.

Одним из способов фиксации работы и?плодов воображения, своего рода лабораторией воображаемого является литература.

Формы воображаемого общества, воплощенные в?советской фантастической прозе полутора пореволюционных десятилетий, вызывают заметный интерес исследователей у?нас в?стране и?за рубежом. В?СССР этому периоду развития научной фантастики посвящен ряд содержательных работ231. В?Европе и?США изданы библиографические указатели и?обзоры, статьи об отдельных авторах и?проблемах, книги аналитического и?обобщающего характера. Пристальное внимание советской фантастике 1920-х?– начала 1930-х гг. уделяют авторы обзорных работ по истории мировой научной фантастки232. Опубликован также целый ряд специальных монографий о?советской научной фантастике, в?которых подробно анализируются утопические и?антиутопические мотивы в?книгах 20-х?– начала 30-х гг. Авторы их исходят из различных методологических посылок и?рассматривают разные аспекты изучаемого объекта. Так, немецкий социолог Б. Рюлькоттер233 исследует советскую фантастику с?позиций социологии знания, опираясь на работы К. Маннгейма и?Г. Крисмански. Другой немецкий исследователь, Г. Бюхнер, исходит в?своем анализе из трактовки утопии как динамической и?критической сипы развития, разработанной Э. Блохом и?Л. Колаковским234. Известный немецкий литературовед Ю. Штредтер, опираясь на бахтинскую концепцию полифонического романа, исследует языковые формы самовыражения и?взаимодействия героев, обусловливающие жанровые вариации и?трансформации романного жанра у?Замятина и?Платонова235. Американец М. Роуз рассматривает жанровую парадигму научной фантастики как воплощение центрального конфликта?– человеческого в?столкновении с?нечеловеческим, вынесенного в?иное пространство и?время и?метафоризированного в?образах машины или чудовища236. Испанский ученый X. Феррерас кладет в?основу своего исследования жанра научной фантастики (в том числе и?в?СССР) социологию романа, разработанную Г. Лукачем и?Л. Гольдманом237. Как форма социальной критики, осуществляемой путем демонстрации моделей альтернативного общественного устройства, выступает научная фантастика и?в?книге Л. Геллера238.

Подобный интерес исследователей к?советской научной фантастике понятен: «…утопия, реализуемая греза, всегда обращенная к?открытым горизонтам человеческих возможностей,?– <…> базовая философская и?литературная традиция социализма»239.

Научная фантастика (НФ) как «прикладная форма утопического метода», по выражению видного западногерманского исследователя литературных утопий Г. Крисмански240, представляет собой обсуждение?– в?ходе заданного литературной формой мысленного эксперимента?– того или иного желаемого социального устройства, путей и?последствий его достижения. Ясно, что НФ?– эвристическое упрощение исследуемого мира, ценностное его заострение, приведение к?показательному образу. В?предельном случае воображаемая действительность ограничивается минимумом различий в?отношении той или иной ценностной позиции?– дихотомией «положительное—отрицательное», «сторонник—враг», «мы—они» и?т.д. Таким образом, НФ есть способ рационализации принципов социального взаимодействия и?возникающего на его основе и?в?его ходе социального порядка. Рационализация эта ведется силами определенных, в?той или иной мере специализированных культурных групп, представляя собой средство интеллектуального контроля над ситуацией социального изменения, темпами и?направлениями динамики общества.

Эта динамика конкретизируется в?процессах социальной дифференциации, которые являются и?толчком к?утопическому проектированию, социальному зодчеству «планирующего разума», и?предметом обсуждения, и?формообразующим принципом литературной утопии. Объектом утопического проектирования выступают те сферы жизни общества, которые достигают (или стремятся к) известной автономии от иерархических социальных авторитетов, характеризуясь универсализмом организаций социального субъекта,?– наука в?научной фантастике, политика в?политической утопии, культура в?интеллектуальной Нигдейе, скажем, Р. Музиля или Г. Гессе. Эта автономность?– конститутивная характеристика утопического мира, отделенного неким временным или пространственным порогом от области привычных связей и?отношений и?потому могущего выступать условной, модельной действительностью экспериментального образца. Сама подобная автономность (и символизируемые ею сферы политического действия, научной рациональности, технического инструментализма) может оцениваться различными группами (и ориентирующимися на них авторами) по-разному: то как зона идеального порядка в?окружающем хаосе, то как инфернальная угроза стройности социального целого, то как безвыходный кошмар чисто функционального существования, упраздняющего чувства, волю и?разум индивида.

В зависимости от социальной позиции и?культурных традиций группы, выдвигающей тот или иной утопический проект (НФ-образец), рационализацией могут быть преимущественно затронуты собственно смысловые основания социального мира?– ценностные структуры конкурирующих групп – либо же нормативные аспекты средств достижения необсуждаемых целей или общепринятых ценностей?– инструментальные, технические стороны социальной практики. Так или иначе, смысловая конструкция НФ-образца представляет собой сравнение, сопоставление ценностно-нормативных порядков различных значимых общностей (собственной группы, союзников, оппонентов и?т.д.), причем мировоззренческий конфликт и?его разрешение вынесены в?условную сферу, из которой авторитетно удостоверяется значимость обсуждаемых ценностей, так что нормативное (нынешнее) состояние оказывается в?сопоставлении с?«иным»?– прошлым либо будущим. Показательно, что для групп интересующего нас типа (утопизирующих) этой сферой предельного авторитета является будущее, тогда как для иных это может быть прошлое. Понятно, что речь идет не о?месте на хронологической шкале, а?о значениях, закрепленных за соответствующими метафорами. Вместе с?тем надо подчеркнуть, что «будущее» в?НФ представляет собой замкнутый, обозримый и?понятный мир, в?принципе не отличимый по модальности от прошлого, «ставшего». (Это усугубляется самой формой рассказывания, синхронизирующего время читателя и?описания как «вечное настоящее», относительно которого внутрисюжетное время всегда остается в?прошедшем; формы дневника, как и?вообще субъективных форм повествования, НФ, за исключением определенного типа дистопий, не знает.) И?в?том, и?в?другом случае перед нами «музей остановленного времени», будь оно отнесено к?условному «прошлому», «будущему» или параллельному времени или пространству.

Метафорой соединения и?взаимоперевода различных ценностных порядков (и символизирующих их времен и?пространств) является символический предмет?– эквивалент «волшебного зеркала» или «камня». Воплощая будущее в?настоящем, он выступает символом той центральной ценности, которая обсуждается в?НФ,?– обобщенного значения власти, господства. Предмет конкуренции, борьбы и?достижения, он становится в?этом смысле движущей силой сюжета, поскольку через средства овладения им, меру приближения к?нему, способы обращения с?ним возникает возможность воспроизвести в?их предварительной оцененности образы любых значимых других. Кроме того, владение этим «магическим» средством позволяет удерживать и?сохранять идентичность обладателя (мотив «чудесного эликсира»). Здесь открывается широкий спектр возможностей символизации неизменности (от чудесного бессмертия до неслабеющей памяти) и?скоротечности, неспособности сохранить себя (oт временной эфемерности до подвластности внушению, болезни и?т.д.).

Во всех этих случаях наиболее существен характер обсуждаемой идентичности: идет ли речь о?суверенном в?своих мыслях и?поступках индивиде (соответственно, с?позитивной или негативной оценкой самого субъективного начала) или же о?колективностях того или иного уровня и?объема (и соответственно об основаниях их общности и?о характере этих оснований?– здесь значимы масштаб, тип связи, природа коллективных символов, как «нас», так и?«их», в?диалектике взаимопереходов). В?последнем варианте речь идет уже о?заведомо вторичных литературных образцах, в?большой мере ориентированных на социализацию групп, только что вступивших в?социальную жизнь, в?мир современной науки и?техники. Это могут быть не только младшие по возрасту, но и?новые персонажи на социальной арене, функционально им близкие или находящиеся в?аналогичной фазе культурного развития. Об ориентации именно на эти слои и?соответствующие функции литературы свидетельствуют принципиальные содержательные характеристики НФ-образца: исключительная сосредоточенность на проблематике господства, преобладание технических средств разрешения ценностных конфликтов, авторитарный характер основных героев, финальное единообразие, знаменующее опору прежде всего на интегративные функции словесности и?т.п. На это же указывает и?характер коммуникации НФ. Так, в?отечественных условиях описываемого периода она сдвинута на исполнительскую культурную периферию и?сравнительно редко присутствует в?толстых литературно-художественных журналах с?направлением (органах основных идеологических групп). Не имеют ее авторы и?собственных печатных органов, которые символизировали бы автономию данной сферы. В?то же время характер книжных изданий НФ говорит об ориентации на период обращения книги и?в?этом смысле?– на постоянную ротацию образцов, которые чаще всего помечаются символами неиндивидуальности?– серийности, подписки и?т.д.

Таким образом, открывается возможность аналитического описания состава и?функций НФ через соединение таких характеристик, как: а) преобладающие ценности; б) типы конфликта и?средства его разрешения; в) характер поэтики (ее элементы и?способы их синтезирования); г) адресация, характер издания. Эти черты предлагается связывать со специфическим положением группы, выдвигающей данный образец в?качестве символа самоопределения.

II

В первой половине 1920-х гг. фантастика завоевывает прочные позиции в?советской литературе, в?том числе и?в?«авангардном» ее слое, и?в?слое «престижных», «популярных» писателей. Можно согласиться с?Л. Геллером, подчеркивающим, что «утопия и?антиутопия сопровождают почти всю советскую литературу с?самого ее начала»241.

В этот период появляется довольно много, условно говоря, философской фантастики. Группа написанных в?этом жанре произведений чрезвычайно разнообразна. В?нее входят произведения, созданные в?традициях немецкого (Э.Т.А. Гофман) и?отечественного (Н.В. Гоголь, В.Ф. Одоевский) романтизма (повести и?рассказы В. Каверина, Л. Лунца, А. Чаянова), а?также абсурдистские гротески (стихи, пьесы, прозаические миниатюры) обэриутов (Д. Хармс, А.И. Введенский). Названные произведения в?высокой степени литературны, в?печать они попадали редко (альманахи «Серапионовых братьев», авторские издания Чаянова), но авангардным культурным группам были широко известны по выступлениям авторов на вечерах и?встречах, по чтениям в?домашних аудиториях (кружки и?салоны), а?также по распространявшимся рукописным и?машинописным копиям.

Вторая, значительно менее разнородная группа фантастических книг того времени?– политическая фантастика, фантастико-сатирические памфлеты, живописующие (на материале Западной Европы) внутреннее разложение и?крах капиталистического мира («Трест Д.Е.» (1923) И. Эренбурга; «Крушение республики Итль» (1925) Б. Лавренева; «Господин Антихрист» (1926) и?«Аппетит Микробов» (1927) А.В. Шишко; «Город пробуждается» (1927) А. Луначарской; «Четверги мистера Дройда» (1929) Н.А. Борисова и?др.). Все эти книги выходили в?солидных литературных издательствах (как правило, частных или кооперативных), рецензировались в?толстых журналах и?составляли умственную пищу «образованного», «культурного», «интеллигентного» читателя.

Во многом были близки к?этой группе по своей проблематике научно-фантастические романы одного из наиболее признанных писателей?– А. Толстого, опубликованные в?самом авторитетном советском литературном журнале «Красная новь» («Аэлита» в?1922—1923 гг., «Гиперболоид инженера Гарина» в?1925—1926 гг.).

Еще одну, довольно многочисленную группу фантастических книг 20-х гг. можно назвать «коммерческой научной фантастикой». Они издавались в?частных издательствах (особенно интенсивно?– в?издательстве «Пучина»), представляли собой главным образом экзотико-приключенческие книги и?адресовались средним читательским слоям с?дореволюционным культурным опытом (служащие, нэпманы, домохозяйки). Здесь преобладали переводные романы (Г. Жулавский, Л.Г. Десбери, А. де Ле Фор и?Ж. Графиньи, А. Сель и?многие другие). Нередко для улучшения сбыта своих книг и?отечественные авторы «прятались» за звучным иностранным псевдонимом?– Ренэ Каду («Атлантида под водой» (1927) О. Савича и?В. Пиотровского), Рис Уилки Ли («Блеф» (1928) Б.В. Липатова), Жорж Деларм («Дважды два?– пять» (1925) Ю. Слезкина) и?др. По содержанию отечественные книги этого типа представляли собой обычно компромисс, сочетая экзотизм и?приключенческую фабулу зарубежных книг с?идеологической критикой западного общества242.

Однако во второй половине 20-х гг. появляется другой тип фантастических произведений, ориентированный на иную аудиторию. Они написаны, как правило, в?жанре научно-фантастического детектива. В?эти годы ряд известных писателей обратились к?научной фантастике, создав поджанр «красного Пинкертона»243. В?подобных произведениях обычно изображались приключения за рубежом, связанные с?оказанием помощи мировому революционному движению244.

Фантастический элемент нередко заключался в?новом оружии, обладающем взрывным действием245. Печатались они молодежными издательствами («Молодая гвардия»), либо в?молодежных сериях («Библиотека молодежи» Госиздата), либо на страницах молодежных журналов («Всемирный следопыт», «Вокруг света», «Мир приключений», «Борьба миров» и?др.). В?середине 20-х гг. была сделана попытка реанимировать жанр «романа в?выпусках» («Иприт» Вс. Иванова и?В. Шкловского, «Вулкан в?кармане» Б. Липатова и?И. Келлера), однако, несмотря на успех «Месс-Менда» М. Шагинян, в?целом это предприятие успеха не имело. Зато широкую популярность приобрели технические утопии, запечатлевшие, как отмечает Д. Сувин, «первый порыв революционного энтузиазма, когда индустриализация и?современная наука должны были достигнуть утопического господства над судьбой человека»246. Стоит отметить, что НФ печатали также специальные журналы, призванные пропагандировать новые, ставшие чрезвычайно значимыми сферы техники («Жизнь и?техника связи», «Авиация и?химия»). Этот факт весьма характерен.

Во второй половине 20-х гг. фантастику нередко критиковали за беспочвенность, оторванность от реальной практики социалистического строительства. В?этих условиях авторы стали искать легитимации своего существования в?социальном и?культурном авторитете науки и?техники. Создателями НФ нередко выступали представители научно-технической интеллигенции (ученые, инженеры и?т.п.), что обязательно отмечалось на титульном листе или в?предисловии. Кроме того, издания НФ в?эти годы сопровождались предисловиями и?комментариями ученых и?инженеров, либо сам автор в?предисловии и?комментариях ссылался на конкретные изобретения и?публикации, свидетельствующие об обоснованности его гипотез и?предположений. Уже сам список печатных органов и?книжных серий показывает, что основным потребителем НФ в?эти годы была городская молодежь, главным образом учащиеся старших классов, рабфаковцы и?рабочие, частично молодая научно-техническая интеллигенция, инженеры и?техники. В?то же время следует оговорить, что и?в?этих слоях читатели фантастики отнюдь не составляли большинства, о?чем свидетельствуют тиражи НФ (15—10 тыс. экз.) и?журналов (30—50 тыс. экз.).

III

В целом 20-е гг. отмечены ростом интереса к?НФ: ежегодно выходит несколько романов и?повестей, ряд журналов («Всемирный следопыт», «В мастерской природы», «Вокруг света» в?Москве, «Вокруг света» в?Ленинграде, «Мир приключений», «Борьба миров») регулярно публикуют отечественную и?зарубежную фантастику, к?этому жанру обращаются талантливые, получившие известность литераторы (Н. Асеев, М. Булгаков, А. Грин, Е. Замятин, Вс. Иванов, В. Катаев, Б. Лавренев, А. Толстой, М. Шагинян, В. Шкловский, И. Эренбург и?др.). Появляются и?приобретают популярность авторы, специализирующиеся только на НФ (А. Беляев, В. Гончаров, В. Орловский (Грушвицкий))247.

Подобный интерес к?фантастике понятен. В?условиях резких социальных трансформаций, разрыва с?прошлым и?усиленной ориентации на будущее у?ряда социальных групп появлялось желание спроецировать на последующие временные периоды тенденции современного развития. «Фантастика, долгое время остававшаяся где-то на отдаленной периферии русской литературы, внезапно оказалась совершенно необходимым литературным жанром»248.

Демонстрируя образцовое общественное устройство, не существующее пока в?реальности, НФ давала возможность «очистить» современные тенденции, просмотреть их более отчетливо. Собственно говоря, писателей (и читателей) интересовал не столько прогноз, сколько анализ современной общественной ситуации.

Некоторые современники отчетливо осознавали это обстоятельство. Так, А. Агафонов писал: «Во всяком утопическом и?фантастическом романе имеется комбинация следующих трех элементов: 1) реальные отношения современности; 2) пылкая фантазия автора, отталкивающаяся от этих отношений как от отрицательного полюса и?конструктирующая им в?противовес другие, фантастические, противоположные им и?положительные, с?точки зрения автора, отношения, и?3) при этом находят свое выражение, невольное или преднамеренное, стремления и?идеалы того класса, к?которому принадлежит или на точке зрения которого он стоит»249. Поэтому справедливым представляется мнение В. Ревича о?том, что научно-фантастические книги того времени «как документы эпохи <…> представляют острый интерес. Ведь в?фантастике непосредственно отражаются идеалы, мечты, стремления современников»250.

Подобное понимание НФ позволяет путем анализа соответствующих произведений реконструировать структуру ценностей авторов и?поклонников этого жанра. НФ понимается в?статье расширительно, в?нее включаются не только базирующиеся на естественнонаучных гипотезах произведения, но и?социально-прогнозные повести и?романы, т.е. все те книги, где говорится о?том, что могло бы быть (исходя из представлений времени своего появления). Если вынести за скобки книги неординарные, принадлежащие крупным авторам (А. Чаянов, М. Булгаков, Е. Замятин, А. Платонов и?т.п.), и?рассматривать основной массив НФ 20-х гг., то бросается в?глаза высокая степень его однородности. Подавляющее большинство книг чрезвычайно близки по своему мировоззрению, по рисуемому образу мира, который, можно полагать, объединял и?авторов, и?читателей НФ. Базовыми чертами этого мировоззрения являются рассмотрение любых социальных процессов через «призму» борьбы классов и?«зачарованность» техникой. Для него характерны вера в?прогресс человечества и?возможность построить идеальное общество; убежденность, что таким обществом может быть только коммунизм; отсутствие интереса к?социальному устройству будущего общества; уверенность, что путь к?строительству коммунизма заключается в?совершенствовании техники. Авторы и?читатели НФ верили в?возможность и?скорую осуществимость в?стране и?во всем мире совершенного общественного порядка, обеспечивающего всем благосостояние и?счастливую жизнь. Современность осознавалась как начало новой эры, исходная точка отсчета, когда все желаемое осуществимо. Это ощущение хорошо передано в?стихотворении Н.С. Тихонова «Перекресток утопий» (1918):

Мир строится по новому масштабу.

В крови, в?пыли, под пушки и?набат

Возводим мы, отталкивая слабых,

Утопий град?– заветных мыслей град.

......................................

И впереди мы видим град утопий,

Позор и?смерть мы видим позади,

В изверившейся, немощной Европе

Мы?– первые строители-вожди.

..................................

Утопия?– светило мирозданья,

Поэт-мудрец, безумствуй и?пророчь, —

Иль новый день в?невиданном сиянье,

Иль новая невиданная ночь!251

Эта установка находила выражение в?различных сферах культуры, и?в?частности в?литературе. Утопична в?этом смысле была поэзия пролеткультовцев, «производственная проза» 20-х гг., утопична, как будет показано ниже, и?НФ. Однако чистых утопий, содержащих «развернутое описание общественной, прежде всего государственно-политической, и?частной жизни воображаемой страны, отвечающей тому или иному идеалу социальной гармонии»252, советская литература 20-х гг. дала немного.

Можно выделить следующие аспекты в?НФ 20-х гг.: 1) изображение идеального мира (утопия); 2) изображение «ужасов» капитализма (антиутопия); 3) показ борьбы капитализма и?социализма (элементы фантастики). В?большинстве книг отражались все названные аспекты, однако упор делался то на первом, то на втором, то на третьем.

Занятость практической реализацией моделей будущего не способствовала возникновению литературных утопий. Поэтому в?первые годы советской власти утопических произведений почти не было, публиковались лишь книги, написанные до Октябрьской революции (романы В. Итина «Страна Гонгури», 1922; Н. Комарова «Холодный город», 1917). Только в?дальнейшем, когда выяснилось, что строительство нового общества?– не такое быстрое и?легкое дело, как это казалось вначале, стали появляться научно-фантастические книги с?утопическими мотивами. Причиной изображения идеального общества является неудовлетворенность современностью. Дистанцировавшись от нее, авторы обычно переходят к?литературной утопии. Более или менее чистыми образцами этого жанра в?фантастике 20-х?– начала 30-х гг. можно считать лишь несколько книг. В?отличие от классических утопий, содержавших явную или скрытую критику современности, эти романы, по сути дела, во многом апологетизируют ее, видя основу идеального общества в?советском строе, нуждающемся лишь в?некоторых усовершенствованиях и?в?развитии материально-технической базы. А.Ф. Бритиков справедливо отмечает: «Чем больше претворялось в?жизнь учение научного социализма, тем очевиднее делалось, что ценность социальной фантастики перемещается с?критики и?отрицания зла?– к?утверждению и?обоснованию идеала. Эпоха научного социализма и?пролетарской революции обратила утопический роман к?действительности как первоисточнику социальной фантазии. Делалось очевидным, что облик будущего должен быть выведен не только из умозрительной теории, но и?из практики социалистического строительства». Для этого «фантасты, однако, не располагали в?то время ни достаточным жизненным материалом, ни глубоким знанием теории коммунизма, ни соответствующей художественной традицией»253.

Подобная ситуация обусловила редкость появления утопических изображений идеального общества в?фантастике 20-х гг., их близость друг другу, схематичность и?фрагментарность. Так, книга Я. Окунева «Грядущий мир. Утопический роман» (Л., 1923) во многом является иллюстрацией к?популярной марксистской литературе о?будущем социалистического общества. Действие этого романа разворачивается через 200 лет. На земле возник единый всемирный город. Нет «ни государств, ни границ, ни наций. Мы одна нация?– человечество, и?у нас один закон?– свобода» (с. 49), «каждый <…> живет так, как хочет, но каждый хочет того, чего хотят все» (с. 50). Аппарат принуждения отсутствует, есть только органы учета и?распределения. Все обобществлено. Нет разделения труда: «Мы меняем род деятельности по свободному выбору, по влечению» (с. 43). Физический труд оставлен машинам, люди работают по 2—3 часа в?день. Семья исчезла, партнеры свободно сходятся и?расходятся, а?от ревности лечат гипнозом в?«лечебнице эмоций».

Описываемый в?книге В.Д. Никольского «Через тысячу лет» (Л., 1927) общественный строй «не нуждается в?прежних бюрократических аппаратах. Самоуправляющиеся отдельные общины отлично справляются со своими местными задачами. Для более крупных вопросов созываются соединенные общинные советы в?одном из ближайших городов, делами областей ведает областной Совет, а?над ними стоит верховный Совет <…>» (с. 80). Банков нет, «мерилом ценности предмета сделался труд, вложенный в?его изготовление». Труд же превратился в?«свободное творчество, потребность, необходимость <…>» (с. 82). Все основные работы производят машины?– люди лишь 1—2 часа в?день наблюдают за ними. Значительная часть работ (изготовление тканей, домашних вещей и?т.д.) производится не на фабриках, а?дома, полукустарным способом, «всякая работа, если она связана с?творчеством, для нас, людей XXX века, самая чистая, самая глубокая радость» (с. 82).

В изображаемом А. Беляевым в?повести «Борьба в?эфире» (1928) будущем социалистическом обществе нет правительства и?милиции, осуществляются только учет и?контроль. Противоречий между личностью и?обществом нет, труд превратился в?важнейшую жизненную потребность. На обязательный общественный труд уходит не более трех часов в?день (основные работы выполняют машины), в?оставшееся время жители выбирают занятие по своему желанию, в?основном?– учатся. Пища приготовляется химическим путем. Городов больше нет, только сады и?поля со стоящими на них домиками.

Рисуемое В. Валюсинским рабочее государство будущего (роман «Пять бессмертных», Харьков, 1928) характеризуют «свободный труд и?культурная, счастливая жизнь», нет даже диктатуры пролетариата, «так как следующие после объединения (Евразии, Африки и?Австралии.?– Б.Д., А.Р.) поколения, воспитанные на новых основаниях, создали общий тип гражданина» (с. 209). В?романе Ф.М. Богданова «Дважды рожденный» (1928) описано общество, установившееся на Земле через 30 тысяч лет. К?этому времени все народы Земли слились в?один, а?независимые отдельные государства исчезли. Собственно говоря, и?государственного аппарата почти нет. Всей Землей правит Совет Секторов, каждым из полушарий?– Совет Сектора, который управляет народным хозяйством, строительством и?т.д. В?рамках Сектора существуют большие десятимиллионные общины, управляемые своими Советами, контролирующими культурную работу, школы, исследования и?т.д. Городов в?этом обществе нет, нет и?семьи, вместе в?домах живут не родственники, а?люди, близкие по характеру и?интересам. С?17 лет каждый занимается общеполезной работой (наблюдение за машинами, 2—3 часа в?неделю), оставшееся время уходит на научные исследования, занятия искусством, спортом, путешествия и?т.п.

Детальную картину коммунистического общества, поместив его в?некое «параллельное пространство», попытался дать Э. Зеликович в?романе «Следующий мир» (Борьба миров. 1930. № 1—7). В?этом обществе государственного аппарата (правительства, армии, милиции) нет, поскольку «идеальный коммунизм разумных существ не нуждается более во власти» (№ 4. С. 70). Залогом отсутствия конфликтов и?несовпадений во мнениях является «сознательность и?общность взглядов» (там же). Деньги отсутствуют, все блага можно получить бесплатно. «Свободный труд является творческим наслаждением» (с. 71), поскольку каждый выбирает себе работу в?соответствии со способностями и?интересами. Легкая работа, занимающая одну десятую часть cyток, сводится, главным образом, к?управлению машинами. Основное же занятие населения?– «изучение и?проявление творчества в?бесконечной области наук и?искусств» (№ 6. С. 63). Города превратились в?колоссальные сады-парки, где нет ни небоскребов, ни транспорта. Дети воспитываются, как правило, не в?семье, а?в «Дворцах воспитания», где педагоги чужих детей любят не менее своих. Институт брака отсутствует, т.е. семейные отношения никак формально не регистрируются. Мужчины и?женщины в?обществе полностью равны, национальные особенности давно исчезли, на основе всех прежних возник общий язык. В?результате всего этого «все члены универсального общества могут быть в?максимальной и?одинаковой мере счастливы» (№ 5. С. 73).

Подобный характер носит и?неоконченный утопический роман известного прозаика 20-х гг. Михаила Козакова «Время плюс время» (Звезда. 1932. № 8—11). Здесь много места уделено описанию различных технических инноваций и?того, как «в судорогах мирового кризиса задыхается и?умирает капитализм» (№ 9. С. 129). О?социальной жизни автор почти ничего не может сказать, он лишь повторяет неоднократно встречавшиеся до него утверждения, что в?будущем физическая работа механизирована и?исполняется по очереди, «работа избирается каждым совершенно свободно, по призванию» (№ 10/11. С. 177), а?«интересы общества, государства (характерно это отождествление.?– Б.Д., А.Р.) не противоречат интересам отдельного гражданина» (там же).

Сквозным мотивом утопий 20-х?– начала 30-х гг. является «выравнивание», «сближение» людей. Характерно, что специализация по профессиям там очень слаба. Все определенное количество часов работают на производстве, причем в?разное время?– в?разных отраслях, где есть потребность в?труде. Моменты внутренней борьбы, противоречий в?идеальном обществе обычно отсутствуют. Встречающиеся иногда высказывания о?расцвете личности, разнообразии и?богатстве культуры остаются чистыми декларациями и?никак не подкрепляются материалом книг. Несколько выделяется на общем фоне повесть Я. Ларри «Страна счастливых» (Л., 1931), где наряду с?воспроизведением традиционных для советской фантастики 20-х гг. представлений о?будущем можно найти и?борьбу (примерно в?конце XX в.) двух общественных групп коммунистического общества?– старшего поколения, считающего, что все ресурсы необходимо использовать для решения энергетического кризиса, и?молодого, настаивающего на продолжении космических исследований. Более того, в?книге можно встретить декларацию о?том, что «каждый из нас звучит особенно и?неповторимо, но все мы вместе под опытными виртуозными пальцами Экономики соединяемся в?гармоническое целое, в?прекрасную человеческую симфонию» (с. 157). Однако одновременно в?книге говорится, что в?будущем количество газет резко уменьшилось (причем тираж их значительно вырос), а?один из положительных героев предлагает «устроить в?библиотеках кровавую революцию», существенно сократив и?«порезав» книги Аристотеля, Гегеля, Павлова, Менделеева, Тимирязева, Маркса, Ленина и?других авторов, и?в?результате «там, где стоит тонна книг, после сражения должно остаться пять-шесть тетрадок стенографической записи» (с. 29—30). Подобные характеристики содержания культуры будущего ставят под вопрос ее богатство и?разнообразие.

Приведенными примерами почти исчерпываются описания социальных аспектов идеального общества в?фантастике 20-х гг., поскольку в?общем массиве научно-фантастических произведений того времени они редки и?носят обычно фрагментарный и?неконкретный характер.

В большинстве повестей и?романов изображалось не будущее коммунистическое общество, а?борьба с?его противниками, «картины коммунистического мира заслонялись в?них революционными боями и?восстаниями»254. Поэтому элементам утопии сопутствуют обычно элементы дистопии. Иногда это осуществляется в?форме контакта советских людей с?прошлым. В?книге В. Гиршгорна, И. Келлера, Б. Липатова «Бесцеремонный Роман» (М., 1928) герой попадает на машине времени в?наполеоновскую Францию и?становится правой рукой Наполеона, действуя в?целях прогресса страны привычными методами. Например, со словами: «Саботажники! Прописать бы им хорошую Чеку!» (с. 40)?– арестовывает членов Академии наук. Впоследствии он создает революционную организацию и?осуществляет пролетарскую революцию в?Париже.

Однако чаще сопоставление утопических и?дистопических элементов осуществлялось в?форме «введения» законсервированных «оазисов» прошлого в?современность. При изображении этих «обществ» на первый план обычно выходили религиозность населения и?наличие классовой борьбы. Например, в?романе В. Язвицкого «Побежденные боги» (1924) путешественники (русский и?француз) находят в?горах Эфиопии изолированное племя, практикующее рабство, человеческие жертвоприношения и?т.д. Подняв рабов на восстание против жрецов и?победив, они хотят «создать для темных масс что-то новое взамен религии», «пусть они даже примут это как религию <…>, но мы ее составим по символу веры науки! Мы дадим им скрижали марксизма» (с. 102). Аналогичное общество (но уже на северном острове) изображено в?рассказе Л. Гумилевского «Страна гипербореев» (1927). М. Зуев-Ордынец в?повести «Сказание о?граде Ново-Китеже» (1930) пишет о?затерявшейся в?сибирских лесах колонии потомков раскольников, сохраняющих быт и?представления XVII в. Контакт с?окружающим миром ведет здесь (как и?у Язвицкого) к?вспышке классовой борьбы и?гибели этого общества.

Однако прошлое как воплощение дистопии вводилось в?НФ чрезвычайно редко. Гораздо чаще мир дистопии репрезентировался капиталистической реальностью, а?основное место в?повествовании отводилось грядущей борьбе двух социальных систем. Обычно капиталистической Америке противостоит остальной мир, объединенный в?одно социалистическое государство. В?«Борьбе в?эфире» А. Беляева герой, попав в?будущее, видит, что в?Америке люди выродились физически, фабричные рабочие превратились в?придатки машин, а?часть населения вообще одичала. Нью-Йорк теперь стал сплошным городом-небоскребом. Американские рабочие в?«Пяти бессмертных» В. Валюсинского прикреплены к?своим производствам, лишены избирательных и?прочих гражданских прав, даже размножение их находится под контролем правящего класса. В?повести А.Р. Палея «Гольфштрем» (1928), действие которой отнесено к?1947 г., труд американских рабочих бессмыслен и?монотонен, брак и?деторождение, развлечения и?прочие сферы их жизни строго регламентированы.

В романе Э. Зеликовича наряду с?изображением утопических картин коммунистического общества даны и?дистопические зарисовки эксплуататорского общества. Там «властвуют тираны», классовые различия находят выражение даже в?физиологии (эксплуатируемые?– худые и?изможденные, эксплуататоры толстые, на грани ожирения). Надсмотрщики убивают непокорных рабочих.

Во многих произведениях показывалась грядущая борьба за победу социализма во всем мире: «…революционный оптимизм ранних советских утопий был эмоциональной проекцией современности в?будущее»255.

Универсальность парадигмы классовой борьбы не ставилась под сомнение. Так, в?романе Зеликовича «Следующий мир» можно было прочесть, что «опыт человеческого общества показал, что нигде, никогда и?ничто не давалось угнетенным без жестокой борьбы» (№ 4. С. 64) и?что революции «так же логически необходимы для прогресса культурного общества, как очистка помещений от грязи» (№ 3. С. 79).

Возник специфический поджанр политической фантастики, изображающий (как правило, без внесения элементов научных или технических допущений) борьбу пролетариата с?капиталом и?крах буржуазного мира. В?одних произведениях речь шла о?революции в?одной стране («Неуловимый враг» (1923) М.Я. Козырева; «Крушение республики Итль» (1925) Б. Лавренева; «Четверги мистера Дройда» (1929) Н.А. Борисова). В?других конфликт принимал всемирный характер. Так, например, повесть С. Буданцева «Эскадрилья всемирной коммуны» (1925) изображает постепенное формирование Всемирной коммуны и?победу ее в?1944 г. над капиталистическим «черным интернационалом». В?романе Я. Окунева «Завтрашний день» (1924) показаны кризис капиталистического мира в?ближайшем будущем, революции и?победа коммунизма во всем мире. Аналогичным образом победная поступь социализма и?финальное восстание рабочих в?Aмерике изображены в?«Гольфштреме» А.Р. Палея. Б. Ясенский в?романе «Я жгу Париж» (1928) повествует об обострении кризиса в?капиталистическом мире, объявлении им войны Советскому Союзу и?рабочем восстании в?Париже, приведшем к?созданию Французской республики Советов. Даже космос, одна из наиболее популярных сфер научной фантастики, превращается в?значительной степени в?арену классовой борьбы. В?«Аэлите» А. Толстого (1922—1923), действие которой разворачивается на Марсе, изображено восстание трудящихся против эксплуататоров, под предводительством красноармейца. В?романе Н.И. Муханова «Пылающие бездны» (1924), повествующем о?войне Земли с?Марсом через пятьсот лет, также показаны революция и?гражданская война на Марсе. Наконец, в?книге Г. Арельского «Повести о?Марсе» (1925) вновь идет речь о?революции на Марсе, на сей раз оканчивающейся быстрой победой рабочих. В?«Психомашине» (1924) В. Гончарова победоносная революция совершается с?помощью землян уже на Луне, причем после победы каждый из трудящихся «счел своим долгом изучить русский как язык народа, восставшего против своих тиранов и?боровшегося с?изумительной энергией за идеалы трудящихся» (с. 81—82).

IV

Во второй половине 20-х гг. в?НФ социальный утопизм (описание будущего социального устройства) постепенно уступает место техническому утопизму (описанию открытий). Феррерас вообще считает, что, «за исключением Замятина, советские авторы научно-фантастических романов с?самого начала вознамерились идти по стопам Ж. Верна, создавая научные романы и?избегая всякого разрыва с?обществом»256. Путь к?улучшению жизни авторы видят теперь лишь в?изобретениях, научно-технических новациях. Как говорит герой одного из романов: «Наука может ошибаться в?отдельных случаях, но она не ошибается в?своей конечной цели?– в?освобождении человека от слепой власти стихий»257.

Неверно было бы считать, что подобная значимость техники обусловлена особенностями русской культуры, как полагал, например, В. Святловский. Он считал, что русские утопии на первый план выдвигали не социальные, а?моральные и?технические вопросы258. Но в?дореволюционный период появлялись и?разнообразные социальные утопии: марксистские («На другой планете» (1901) П. Инфантьева, роман был изуродован цензурой, полный текст хранится в?РГИА; «Красная звезда» (1908) А. Богданова), славянофильские («Через полвека» (1902) С. Шарапова), монархические («За приподнятою завесой» (1900) А.И. Красницкого) и?даже оккультные, в?качестве идеала предлагающие кастовый строй, схожий с?древнеегипетским (романы В.И. Крыжановской «В ином мире» (1910), «Законодатели» (1916) и?др.). Как было показано выше, социальные утопии появлялись и?в?первой половине 20-х гг. Лишь со второй половины десятилетия все надежды на лучшее будущее связываются только с?научными открытиями и?техническими новациями. По справедливому замечанию Б.В. Ляпунова, авторы многих описаний будущего 20-х?– начала 30-х гг. «делали <…> это, по существу, в?форме беллетризованных очерков, зарисовок научно-технических достижений, которые следует ожидать столетия спустя. Они показывали реализованным то, что в?те времена казалось лишь далекой перспективой: писали о?транспорте на атомной энергии, космических полетах, переделке природы, синтетической пище, грядущих успехах энергетики, связи, промышленности, строительства, автоматики»259. По-видимому, предполагалось, что в?социальной области мечты теперь отменены, поскольку их сменяют основывающиеся на знании законов общественного развития планы. Характерны в?этой связи как высказывания противников утопии, утверждавших, что она «отвлекает внимание пролетарского читателя от реальных проблем нашей действительности»260, так и?декларации сторонников, считающих, что «социально-технический, утопический роман?– вот желательный путь развития», поскольку «утопические романы, воспитывая вкус к?науке, к?технике, к?изобретательности, инициативу, смелость,?– могут играть, несомненно, положительную роль в?деле воспитания желательных и?нужных навыков и?свойств»261. Вопрос о?социальной утопии не ставился, таким образом, даже сторонниками утопического романа. Чрезвычайно наглядно иллюстрирует это положение книга «Жизнь и?техника будущего (социальные и?научно-технические утопии)» (М.; Л., 1928). Первая ее часть («социальные утопии») содержит только историю утопий от Платона до А. Богданова и?совершенно не касается перспектив социального развития, вторая, посвященная научно-техническим утопиям, почти не включая ретроспективных моментов, пытается на основе современных научных знаний дать представление о?будущем транспорта, производства, связи, жилища, космонавтики, психологии и?физиологии человека и?т.д. Собственно говоря, во второй части книги суммированы и?почти все научные идеи, питавшие фантазию авторов НФ 20-х гг.

Однако, как правило, в?НФ-книгах 20-х?– начала 30-х гг. в?основе изложения лежит не путь к?открытию и?не описание перспектив его использования, а?борьба за обладание изобретением. Именно эта борьба движет сюжет многих книг, лежит в?основе конфликта, причем в?качестве борющихся сторон выступают пролетарии и?капиталисты. Существовало два типовых подварианта общей схемы. В?первом события разворачивались на Западе, в?капиталистическом мире, и?сводились к?борьбе трудящихся и?капиталистов по поводу открытия. Например, в?повести И. Келлера и?В. Гиршгорна «Универсальные лучи» (1929) изобретатель «универсальных лучей» отказывается сообщить их секрет миллионеру. Применение лучей в?промышленности приводит к?экономическому кризису и?восстанию рабочих. С?помощью тех же лучей рабочие уничтожают правительственные войска и?побеждают. Аналогичным образом в?романе Н.А. Карпова «Лучи смерти» (М.; Л., 1925) миллионеры с?большим трудом заставляют ученого, создателя «лучей смерти», применить их для уничтожения восставших рабочих. Поскольку при этом гибнет его дочь, возлюбленный которой?– рабочий, ученый разрушает свой прибор и?говорит: «Теперь я?жду людей труда и?предоставлю в?их распоряжение мое открытие, которое поможет им раздавить подлую буржуазию» (с. 164). Точно так же строится конфликт в?повести А. Беляева «Вечный хлеб» (1928) и?романе Б. Турова «Остров гориллоидов» (1929). Переход ко второму типу, где идет борьба между миром капитализма и?миром социализма, можно наблюдать в?повести В. Орловского «Машина ужаса» (1927), романах А. Беляева «Властелин мира» (1929), А.Н. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» (1925—1926). Здесь действие также разыгрывается на Западе, но важную роль в?борьбе за открытие играют советские люди. В?чистом виде второй тип представлен во многих НФ-книгах того времени. Например, в?романе С. Беляева «Истребитель 17-У» советские ученые конструируют машину для ускорения роста растений, а?стремящийся похитить ее чертежи иностранец создает на той же основе смертоносное оружие. В?романе Льва Рубуса (Л. Рубинов, Л. Успенский) «Запах лимона» (1927) английская разведка стремится овладеть обнаруженным советским химиком сверхактивным веществом, но бдительным чекистам удается обезвредить врага. В?сериале Б. Липатова и?И. Келлера «Вулкан в?кармане» (Вып. 1—5, 1925) сотрудник советского полпредства в?Берлине борется за открытое чешским ученым сверхвзрывчатое вещество с?представителями разных стран (в том числе и?с сыщиком Шерлоком-Пинкертоном), побеждает и?привозит вещество на родину.

Авторы настойчиво подчеркивают, что «в конечном счете это борьба двух мировоззрений, двух эпох, двух классов, которых представителем и?оружием является каждый из нас»262. Во многих книгах утверждается, что капитализм использует изобретения во зло человечеству, а?социализм?– для облегчения человеческой жизни. Герой упомянутого романа С. Беляева говорит: «Одну и?ту же мысль, одну и?ту же химическую формулу вы заставляете родить ужас и?истребление, а?мы стараемся извлечь из нее пользу»263.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.