Глеб Горбовский "ПО ВЕРСИИ ...ОТЦА И СЫНА"
Глеб Горбовский "ПО ВЕРСИИ ...ОТЦА И СЫНА"
СОЧЕЛЬНИК
Сочельник. Прошлого не жалко:
оно — бессмертно... в наших лбах.
По телевизору гадалка
вовсю гадает на бобах.
Колдун колдует, а вещунья
пророчит ночь, за ней — рассвет.
...Увы, не прошлого хочу я, —
в отжившем хламе проку нет.
А то, что в храме — снова служба,
спешат ко Всенощной рабы, —
так это с вечным Богом дружба,
а не какие-то бобы.
Сочельник... Завтра на планете
у православных — торжество...
И все мы снова только... дети.
И да восславим Рождество!
АНТИНАУЧНОЕ
И без науки, нам в угоду,
дана событий круговерть:
запрограммированы роды,
запрограммирована смерть.
Без применения науки
грудь воздымается, дыша,
смекает мозг, воруют руки
и чистит пёрышки душа.
Без консультации научной
был этот лучший из миров
в объятья к солнышку допущен,
и суетится — будь здоров!
БЕЗ КЛЮЧА В ГОЛОВЕ
И откуда только прыть? —
вышел в синий вечер,
дверь захлопнул, а открыть
без кувалды — нечем.
Вспомнил тёплую кровать,
чайничек заварный
и остался ночевать
на скамье бульварной.
Ночь, вреда не причиня,
мне хвостом вильнула.
Найда, спящего меня, —
по губам лизнула.
Нет в карманах ни гроша —
даже на закуску.
...А под утро, как бомжа,
отвезли в кутузку.
НИКОЛАЙ РУБЦОВ
Не от мира сего человек?
Нет, зачем же... Он был в этом мире —
мимолётным и чистым, как снег,
на гармошке играл и на лире.
Мог обняться с тобой, как родной,
мог схватиться, азартом влекомый!
Не со зла, не от ласки хмельной —
от сиротства, от жизни бездомной...
Сухопутен. А в море был вхож:
ударялся о “Волны и скалы“
и хватался порой не за нож,
а за сердце, что правду искало!
Если взглядом уставиться вспять —
мы с ним оба хлебнули, дай Боже!..
Он прожил на ветру — тридцать пять...
Я, к стыду, этот срок приумножил.
В этой жизни, родству вопреки,
находились мы чаще в разлуке...
И погиб он — от злобной руки...
Я ж погибну — от водки и скуки.
***
“Я во пустыню удаляюсь
ото прекрасных здешних мест...“
Старинный романс
Промотав степенство,
носом землю рыть!
...Ваше отщепенство,
дайте прикурить!
Достаю из прошлого
спичек коробок.
Все мыслишки пошлые
знаю назубок.
До предела взвинченный,
хоть Христа распять! —
стопку “керосинчика“
хватану — и спать.
Во туманец ситцевый
завернусь во сне...
Чтоб моя милиция
забыла обо мне!
ДЯДЯ ХАИМ
Не пиная и не хая,
не кляня своей судьбы,
загляделся дядя Хаим
на фонарные столбы.
А вокруг столбов окурки,
луж осенних — серебро...
И с гитарой полудурки
ставят даму на “зеро“.
Дядя Хаим с ними ласков,
дождевую ловит пыль...
Он приемлет жизни сказку,
он не хочет в Израиль.
Дождь, просеянный сквозь сито, —
хорошо, что — не пурга.
...Холодна к нему Россия,
а — поди ж ты! — дорога.
ПАМЯТИ СТАНИСЛАВА ПОЖЛАКОВА
Затянуло, будто озеро туманом,
светлую судьбу твою, мой друг...
жизнь была подарком и обманом
и слиняла — журавлём на юг.
Позвонили! И поведали о страшном...
Парк Победы, разделявший нас в быту,
стал — на миг — ненужным и вчерашним:
сквозь него — к тебе я не дойду.
“Осень, осень...“ — мы с тобою тихо пели,
торжеством была “Пора любви“!
Наши руки сникли, задубели.
Наши души разминулись... Позови!
***
Сбереженья, житейские опыты,
утоление жадных утроб, —
всё ушло на последние хлопоты,
на его положенье во гроб.
Он лежал, осаждён поцелуями,
окроплён непрозрачной слезой.
Но рассеять накрывшую мглу его
не сумел даже попик Сысой.
А когда опускали стремительно
в преисподнюю крашеный гроб, —
пела птичка в кустах упоительно,
провожая солдата в окоп.
***
Бессонница... Ночь выела глаза.
Снег за окном танцует вальс фонарный...
На мёртвом циферблате — три часа.
Рассудок гаснет — злой, не элитарный.
Бессонница... Читаю детектив.
Бессмыслица... Короче — порчу зренье.
Желудок отдыхает, хоть — ретив:
работает, не зная несваренья.
Бессонница... Кто прячется в углу?
Икона? Призрак? Или — паутина?
Добро, не уступающее Злу
по версии... Отца и Сына?