3. Экономика: их учили, что Байкал бесплатный

3. Экономика: их учили, что Байкал бесплатный

Как известно, вода – это вовсе не Н₂О. Окись водорода, основа воды и крайне активное соединение, в природе не встречается и добывается из воды с изрядным трудом в результате очистки, в процедуре которой многократная перегонка – это только один из приемов (Н₂О производится, в частности, для нужд фармацевтики). Высоко ценится качество: по степени очистки окись водорода (ее именуют химически чистой водой) характеризуют специальными категориями, иногда – подобно коньяку – количеством звездочек. Закупоривают ее более тщательно, чем этот напиток, а по стоимости она сопоставима только с лучшими его сортами. В отличие от коньяка, Н₂О нельзя употреблять в пищу. При попадании на кожу бывшая вода столь интенсивно растворяет поверхностные вещества, что результатом разогрева является ожог.

Таким образом, воду можно не только загрязнить, но и очистить «до неузнаваемости» – и, разумеется, до любого технологически требуемого промежуточного, «промышленно-чистого» состояния, более чистого, чем вода Байкала. Не существует, следовательно, технической проблемы очистки воды; загрязнять Байкал не только нет технологической надобности, но сам он может находиться в тысячах километров от потребителя: воду худшего качества технически возможно замкнуть – всю или почти всю – по кругу, при самых высоких требованиях к чистоте целлюлозы. (А именно сверхтребованиями к чистоте целлюлозы для производства авиационного корда, если мы не ошибаемся, первоначально продиктовано строительство целлюлозного комбината на Байкале.)

Но существует волшебно-значимое, власть имущее, окончательное слово, и это слово – «дорого». Ибо, согласно А. Смиту и Д. Рикардо и всем без исключения их последователям, пустяками, вроде Байкала, можно пренебречь: стоимость продукта определяется трудозатратами.

Байкал же – бесплатный. И стало быть, экономически выгодно скачивать в озеро хоть бы и сильно загрязненные отходы целлюлозного производства. Вот если бы – не классику, даже не профессору почтенной науки, а вольнодумному ее коллежскому регистратору – взбрела как-нибудь в голову иная версия арифметического суждения – ну хоть та, что Байкал являет собой (по неповторимости, невоспроизводимости) в полном смысле слова бесконечную ценность и что (стало быть) стоимость очистных сооружений любой сложности оказывается (будучи конечной) пренебрежимо мала сравнительно с бесконечной – то и тем самым не только технически, но и экономически сделалось бы прямо обратное: очистка воды до невозможной нынче степени, с последующим ее запуском по замкнутому кругу, оказалась бы тут же, сама собой (прямо сказочно) дешевле – и мало того что сделалась бы возможна и необходима, а сделалась бы… выгодна. Для чего, конечно, стоимость продукта должна определяться отнюдь не одними трудозатратами, но гораздо прежде их – воспроизводимостью ресурса.

Однако такая версия ни в какую вольнодумную голову не взбредает.

Вероятно, потому узаконенная порубка уральского и сибирского кедра (к примеру, на карандаши) выходит… экономически обоснованной. Иначе как забыть то, что механический (цанговый, винтовой) карандаш известен полтора столетия; уходит на него, много, 5 граммов стали и столько же пластмассы, срок использования механизма… большой, нет установленного срока. Но необходимо его производство! – нужны штампы, пресс-формы… Это сколько всего… трудозатрат – т. е. сколько (опять) платить! Кедр же – бесплатный (ну, повалить, расчленить – так это нам… Это нам ништо.)

Природа – живая, бессловесная, не помнящая зла, своей наивной жизненной силой пытающаяся удержать расползающиеся основы своего и нашего существования, согласно логике экономистов – бесплатна.

Вот если бы учтены были трудозатраты: тьмы микроорганизмов, членистоногих и незнамо каких насекомых, червей, рыхливших почву, птиц, вычищающих (других и этих) насекомых, труды корешков травы, гнилостных бактерий, обращающих все павшее в новую жизнь, борение клеточной жизни за рост, за свет, невидимые профессору экономики циклоны фотосинтеза в протоплазме каждой иголки хвои, растивших вместе, ну, к примеру, вологодскую лиственницу 200 лет, – то сколько бы стоили они – кедр, лиственница – по Смиту и Рикардо?

Что карандаши.

Автору этих строк привелось, отчасти не в экономических выражениях, честить заезжих студентов (Нижневартовск, 1980 год), поваливших (бензопилой) кедр, чтобы обобрать шишки, – отвечено же было с некоторым (старые времена!) смущением, однако по существу: все равно завтра свалят. И верно. И автор строк, кося на лежачую махину (на месте удавили бы прежде сибиряки за такое и на месте бы зарыли, упрятали), поплелся. Ибо – да, точно. Видел, и завтра будет то же: как исполинские бульдозеры COMATSU крушат на Оби кедрач, потому что выгодно (сосчитали), потому что нефть окупит (им, в тогдашнем Госплане) все. Выгодно просто валить, ни на какие не карандаши, перемалывая прямослойные стволы и плодоносящие кроны в ничто, перемешивая с землей. Будет – скважина. Или – дорога: возить материалы, песок. Это истинная правда, ни слова не вымышлено. (Нынче вовсе грабительски вывозят кедрач в Китай – в обмен на нарезанную бумагу, именуемую доллар: с глазом на пирамиде. Менять кедр на нарезанную и покрашенную бумажку – выгодно.)

Под тем же Нижневартовском, на Самотлоре, горят четвертый десяток лет многие (больше сотни) газовые факелы: возвращать попутный газ обратно в нефтяную скважину… вы угадали, читатель, дорого. Технология возврата известна и отработана. Просто выпустить газ в воздух, разумеется, нельзя – сгинет все живое; поэтому его поджигают. Так дешевле. (Факел – напомним – это труба метрового диаметра, из которой бьет пламя на высоту 10–12 метров.)

Чернобыльская АЭС дешевле, чем АЭС, использующая подземные реакторы, поэтому обустроили нам с вами дешевую и продолжают строить АЭС наземные, недорогие. Подземные станции дороги; река Припять, земной рай, обращенный в ад, – бесплатна.

Не будем множить примеры. Людей так учили: учитывать трудозатраты, амортизацию основных средств (которые суть те же трудозатраты) и т. д. Но… ведь иначе пришлось бы высчитывать… кислород, погубленный над той же Тюменской областью, а там и вовсе над целым континентом, к примеру над Америкой, ведь принадлежит кислород – и дельфинам океана?

И тогда, во-первых, они (не дельфины) обидятся. А во-вторых… это как-то странно… не правда ли, читатель? Не проще ли тем же аллюром вперед? Авось пронесет, не впервой. Что из того, что осушение болот и малых рек ведет к омертвению земли, как отмирание кровеносных капилляров – к гангрене? Не правда ли, жизнь насекомых и рыб, птиц и гадов, деревьев и травы – ведь это бесплатный ресурс? Не принадлежит же он, в самом деле, бабочкам и червям, бактериям и кедрам. Еще чего! Он безраздельно, безнадежно бесплатен!

Отчего же мы так недоверчиво и неприятно поражены диагнозом?

На примере методов экономики, практически применяемых сегодня к Байкалу или Каспию, к кедру, к кавказскому дубу, каспийскому осетру и т. д. мы обнаруживаем, что «невидимая рука» Адама Смита (назначенная, по мнению классика, регулировать предложение и спрос) оказалась (как и вся наука) «с черненьким копытцем». Механизм «спроса-предложения» на самом деле слеп. Мировое развитие давно переросло буржуазный «интерес», методы истребления окружающего живого стали слишком производительны. Не в обществе с атомной бомбой, химическим и генетическим синтезом и ракетами Земля – Луна следовать «частному интересу»! Уверование в миф о разумности частного интереса есть, говоря фигурально, отдача власти безумному слепому. Императив частного интереса основывается на оценках горе-экономики (зады которой нас нынче понуждают повторять), для которой – что воробьи – неразличимы Гонконг и Бердичев и уж вовсе безлична и безразлична природа. Но сегодня в мировой экономике явился новый, неожиданный «интерес»: не все сводится к деньгам, кое-что «сводится» к гибели. Черпать из природы для бесконечно разрастающихся «потребностей» невозможно, не калеча самих жизненных процессов. (В животном мире подобная саморегуляция точно возможна – но животные не производят гербицидов, изотопов плутония и т. п. – ничего, враждебного жизни!)

Развитие (в частности) хищнического капитализма в России безнадежно запоздало и сейчас прямо враждебно подорванной силе природы, напоминая пир во время чумы. Не может быть речи о «свободе предпринимательства», когда дело идет об истреблении лесов, популяций зверя, птицы, рыбы, отравлении вод – подрыве живой основы существования. Нравится это нам или нет, но придется провести отчетливую грань между относительно невинными производствами вкупе с таким же (неизбежным) паразитизмом, с одной стороны, и производствами, связанными с уничтожением Живого, с другой. Провести эту грань, в частности, в России придется с той мерой твердости, какая будет необходима. Размазывать уже и некогда. «Права природы» заведомо выше «прав человека», поскольку включают их в себя. И это только начало.

Экономически, как представляется, все дело в том, что прибыль измеряется нарезанной бумагой (с «глазом» или без, покрашенной в тот или иной цвет) – не стоящей почти ничего (ее номинал удерживается на межбанкирской договоренности), а невосполнимость живого ресурса природы не измеряется ничем! Наличие в экономических расчетах неоцененного, дармового «входа» (потребляемого кислорода, воды, леса, биологических популяций, – жизненного ресурса) сводит к нулю достоверность ценностного «выхода» (сосчитанной себестоимости и т. п.) – экономические категории повисают, по существу, без своего обоснования. Задача научной экономики может состоять, таким образом, в том, чтобы выработать принципы и критерии оценки этого ресурса, найти количественную меру его невосполнимости, с резким падением «выгоды» при наличии ее, и вытекающие из них практические требования, вплоть до инструктивных ограничений и ужесточений, применительно к хищничеству, вроде ныне повсеместно происходящего, к заселению зеленых зон, отравлению почвы и воды, ограничений потребления энергии, промышленного и военного развития, и т. д. Это, в свою очередь, потребует такой проработки технологических процессов, при которой утилизация самого оконечного продукта (и оборудования, и тары и т. д.) потребует столь серьезных экологических затрат, что сделает (в добрый час) экономически бессмысленным самое производство. Приоритет интересов природы – это суровая программа, требующая своего рода ясно видимой железной «руки» экономических методик, не имеющая каналов для государственных, корпоративных или свойских поблажек, так как в противном случае она бессмысленна.

Могут возразить, что за нарезанными купюрами и акциями стоят технологии, в том числе «высокие» – но технологиям (как раз высоким) через год-два бывает грош цена, а земля, реки, лес, океан – со своим зверьем, рыбами, земноводными, планктоном и один Бог знает кем – останутся в той же живой ценности и через тысячу лет. А коль скоро речь идет о демонтаже технологий, ценность сделок за счет природы становится попросту отрицательной.

Помимо создания соответствующего научно-математического формализма, необходимо целенаправленное восстановление религиозного отношения к Жизни (при любом мнении на этот счет, уж, во всяком случае, созданной не нами) – при каковом производство потребительского технического мусора – самолетов, автомобилей, средств связи и т. п. является прежде всего злом для самого человека (человека, не потребителя). Злом, – потому что эта самая Жизнь погубляется ради соответствующих производств!

Но за что же в таком случае платить работнику, на что ему жить?? – А что, если за демонтаж (например) целлюлозного комбината (атомной электростанции, завода полимеров и т. д.)? – платить той же нарезанной бумагой (деньгами), за которой, как и сегодня, ничего не стоит?! Ведь мы едим (повторюсь) не акции, не гептил, не стиральные порошки, не линолеум, не порнопродукцию издателей, не интегральные даже (вероятно, необходимые) микросхемы, – примерно, как байкальский омуль не питается целлюлозой… Что до паразитической, кровососущей экономики, в духе изобретателей финансовых подлостей, – владеющей на деле как раз ресурсными производствами – то им ровным счетом все равно, на чем паразитировать – была бы нажива; хлопотать о них не нужно, – они ровно с тем же (в добрый час) успехом примутся паразитировать на демонтаже… Ведь на самом деле понятно же и им, что нынешнее развитие не имеет длительной перспективы, что даже очень большая гора долларов не заменит Байкала.

Торможение и демонтаж – не шуточные слова: уничтожители мертвечины в природе не менее важны, чем опылители – а нынче мертвечины технологий накоплено с тем запасом, который позволяет говорить о горизонте, о перспективе развития: это вектор, а не этап «перестройки». Речь вовсе не идет о каком-то тотальном запрете, о катастрофе сродни большевизму – но о торможении системном, расчисленном… Это научная (между прочим) проблема… Другими словами, вопрос в том, возможна ли научная «экономика демонтажа» – или восторжествует тривиальное саморазрушение, Большой Хаос, когда нынешняя индустрия, говоря почти не фигурально, зарастет лопухами?

Что до того, что только крупные хозяйства могут быть производителями (например) товарного хлеба, – так ведь в том и состоит трудность отделения технологической мертвечины от жизненной необходимости, – либо уж не производить и товарного хлеба!

Нужно отчетливо осознать, что идеи кейнсианской индустрии, «раскручивающие» производство по принципу «лучшее – враг хорошего» (в свое время спасшие капитализм), находятся в жестоком антагонизме с жизненными процессами Земли, – ее экспансия агонически продлевается лишь территориальными захватами (сегодня – установлением контроля над Россией, обладающей наибольшей в мире территорией, около трети которой относительно здоровы). В этой связи вообще актуален пересмотр понятия так называемого оптимального качества изделия – по наибольшей выгоде производителя, заинтересованного в том, чтобы изделие ломалось и устаревало, дабы потребитель пришел за новым. По существу, необходимо восстановление доиндустриального представления о качестве, когда основная утварь служила семье век и больше – не устаревая «морально», а прибавляя в цене. К слову сказать, в самом «цивилизованном» мире это и по сей день так, и какие-нибудь каминные щипцы Елизаветы II перешли к ней от прабабки Виктории, а к той, быть может, еще от Плантагенетов. Это же было и в традиционных хозяйствах России, пока они не были разрушены усилиями ее врагов, ее дураков и ее Белинских. Нам эти «цивилизации» будут навязывать как раз непрерывные перемены, рассматривая нас как рынок для сбыта технического и химического хлама. В результате, сейчас мы фактически работаем для Запада как искусственное сердце, «раскручивая» его производителя. Давление телерекламы показывает отчетливый вектор заинтересованности именно в этом. Мы же гоним туда лес, – да еще за бесценок, да еще сырьевой, да еще левый. (Экспорт леса и лесоматериалов из России в каком бы то ни было виде – это вообще самое первое, что должно быть категорически, в максимально жесткой форме запрещено.)

Все это должно быть осознано как можно скорее – в конце концов, осознавший это раньше других окажется впереди и в «экономическом смысле», если уж другого смысла не дано осилить нашей ограниченности. Понятно, новая аксиоматика в экономике не может состояться иначе как общепризнанная – и в этом (только в этом) смысле международная. Мыслимо ли это – см. (как при всех подобных сомнениях) наш диагноз. Стимул хозяйственной выгоды вступает, следовательно, – в том же масштабе – в схватку (или сделку) со стимулом доселе неведомым, именуемым Выжить-Совместно-с-Природой: отдельно от нее, как ни жаль, не суметь. И потому неизбежна смена главной надэкономической категории – категории цели. Цель (всегда и повсюду) определяется ресурсом, а ресурс жизнеопасно подорван! А потому интересы (в прежнем смысле) «царя природы», человечка в «Боинге» или «Су», уходят в историю, как бальзамирование египетских кошек.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.