6. Искушение познанием (продолжение)

6. Искушение познанием (продолжение)

Но мыслимо ли усомниться в аналитическом методе? Не проще ли предположить, что необходимы лишь более сложные, тонкие модели природных явлений?

Вернемся на шаг раньше: мыслимо ли усомниться в математической модели, подтвержденной тысячью тысяч опытов? Если сосчитанное по уравнениям Максвелла – все работает? вращаются электромоторы, излучаются предсказанные теорией поля? если рассчитанные в модели механизмы ведут себя с невероятной точностью почти так?! Мы даже уверенно ждем, знаем, что сосчитанное заработает по теории, а если нет – то ведь теория не спит: уточнит, а то и переворотит собственные основы, но заставит опыт объясниться! Ведь вот (например) Кронштадтский и Антоновский (и многие другие, общим числом многие тысячи) мятежи вынудили же изменить социалистическую модель (в меру ее способности изменяться)? Быть может, вот это, по шагам, приспособление модели к практике через сколько-то шагов явит нам… истину?

Не успеет – или успеет только в простейших случаях: механике и т. п. (и явит не истину, а приемлемый суррогат).

Как бы ни казалась «верна» теоретическая схема, «напяливать» ее обратно на реальность можно только обдирая до крови эту реальность. Разумеется, некая «коррекция» теории в результате этого будет иметь место – вот только от самой жизни, от самых корней ее за это время ничего не останется… Вдумаемся: если понадобились пятнадцать веков и Кеплер, чтобы «скорректировать» то, что еженощно сияет перед нашими глазами, то каковы могут быть ожидаемые сроки для удовлетворительной коррекции… ну, хоть моделей генетического синтеза (клона) – если применением невинных электродинамических уравнений Максвелла (по сегодня вызывающих у просвещенного человечества восторги дитяти) уже разрушено полмира??

Приходится говорить уже не о «недостаточности», грубости модели, не об «уточнениях» ее. Не те или иные модели, но сам принцип научного познания был и традиционно остается непогрешим. Модели могли уточняться, наука могла ошибаться, но в ней самой могли позволить себе усомниться даже не все агностики. Мы как раз говорим о принципе и склонны, увы, усомниться.

Дело не улучшается, а ухудшается от углубления научной модели и ее детализации: уточняя модель, мы не приближаемся к истине, а удаляемся от нее, изготовляя столь же абстрактный и неживой, но только более похожий ее муляж. И чем глубже, подробнее теория, тем меньше надежд! Если при отсутствии строгости еще вероятен благоприятный компромисс с реальностью, то строгая теория уже точно позабыла включить в себя миллион чего-нибудь «второстепенного» – подобно Госплану, который предусматривал все, кроме крушения системы!

Можно сказать, что нынешняя жизнь еще не уничтожена благодаря «недознанию» науки, остаточной эластичности научных моделей. Внедрение их в практику остается относительно бескризисным в меру наличия в моделях пустот, которые кое-как осваивает жизнь, – примирение оказывается еще возможным. Если будет «просчитано» глубже, модели станут всеохватней, уходить от них природе станет тяжелее. Природу не скопируешь и не обманешь куклой – пусть и такой, которая моргает и сучит ножками. При внедрении самой изощренной модели природа распознает подделку, но ей придется затратить на борьбу с нею больше сил: рывком она вывернется из сети, но может не ожить более.

Пограничные попытки «вживления» научной модели в практику (вроде овечки Долли) чреваты отторжением, которое будет еще мучительнее для земной жизни и катастрофично по своим планетарным последствиям.

Аномальное технологическое развитие является на самом деле закономерным тупиком математизированного описания природы: отделяя «второстепенное» и расчленяя неделимое, научный анализ познает не мир, а его неживое подобие, сходное с миром примерно так, как отрубленный палец сходен с живым, то есть (продолжая не слишком приятное сравнение), познает не палец, а отрубленный палец.

Немудрено, что уже при такой неполной победе разума удалось наполовину извести на Земле самоё природу…

Таким образом, научное знание не в частях, а в совокупности оказалось отвергнуто практикой ХХ века, и в силу этого мы вправе заключить, что научные (вообще логизированные) законы не могут быть законами природы, а в лучшем случае суть никак не более чем фрагменты их поверхностного слоя. Инстанции, много высшие академий мира, убеждают нас в том сильнейшим на свете способом: фактом гибельного поражения жизни. Колоссальное значение XX столетия состоит в том, что его практика ответила на вечный вопрос о научной познаваемости мира – и этот ответ отрицательный! Нам осталось только это заметить… (И если это не свидетельство, не ручательство Высшей тайны бытия, то что же? Сколько еще Чернобылей и какого размера необходимо, чтобы вразумить нас?)

Ложь заключена не в «законе Ома», а в том, что он «выдернут» из реальности, где он действовал наряду с триллионом других, неведомых нам – где его действие обладало мерой, свойственной жизненным процессам – он действовал среди других живых законов, не был отчленен от них. Выдернутый, он так или иначе превращается в служителя мертвого искусственного мира. Можно сказать, что закон «омертвляется» при нашем его познании, и в таком случае мера его «выдернутости» есть и мера его ложности. Внутри Божьего мира научный закон существует в невыявленном, неопознанном, но живом виде, не проявляясь в одиночку, но взаимодействуя с великим множеством таких же. С приходом публичности в научном законе, если можно так выразиться, отмирает душа. Как слепая лошадь, ходящая по кругу, он «работает», служа враждебному искусственному миру: его принудили, заставили, и он утратил жизнь, приобретя ярмо.

Поманив нас познанием мира, аналитический метод оборотился инструментом его преобразования, а там и подавления жизненных процессов Земли. Пренебрежение «деталями» оказывается пренебрежением душой природы и с нею – душой самого субъекта-исследователя, а разорение обеих душ есть прямой результат такого «моделирования». Бесконечное не заменяется конечным, Земля не имеет «форму шара», вода не имеет «формулу Н₂О». Нет двух одинаковых комаров и двух одинаковых молекул, и сама суть живого непрерывно ускользает от анализа, оказываясь то и дело в «мелочах».

Практика обнаруживает в анализе заблуждение не математическое, но глубочайшее! На языке афористическом, не «электрон неисчерпаем, как атом» – в подобных сентенциях истины едва ли больше, чем в рассказах о «людях с песьими головами», – но внутри жизни – снова жизнь, а внутри нее – Тайна, расковыривать которую дозволено до поры, и пора эта явлена нашему веку. Говоря несколько возвышенно, все сущее требует не места в анализе, а любви – и тогда покойно занимает и место. Только категорический отказ от «вырывания» у природы тайн, неуклонный отход от традиций ее насильственного преобразования может обратить вспять развитие опухоли. Но и при самых благих побуждениях прямая «научная помощь» природе категорически противопоказана. От земной природы необходимо отступиться, оправится она только сама.

В целом можно говорить о прямом вреде систематического моделирования природы – а равно и о вреде большинства фундаментальных исследований: не явится ничего нового, кроме нового оружия, нового надругательства над тайной жизнью природы, нового подрыва оснований жизни. Нелепо возлагать надежды на инструмент, когда остается неизменной внутренняя установка самого человека. Ищущий облегчения не изнутри, а извне себя обречен на новые трудности. Оружие, изобретенное для защиты, обратится против твоих сыновей. Подзорная труба необоримо обратится в оптический прицел. Все уловки и спекуляции прогресса – телевидение, компьютеры, системы связи и т. д. – расширяют равно возможности добра и зла, значит, само по себе – это не прогресс (а с учетом неизменно большей активности зла, это – несомненный регресс). Не сбылись – и не сбудутся надежды на то, что на этом пути нас ждет улучшение жизни, напротив, перейдя опасную черту, мы явным образом достигли ее ухудшения. Как ясно из вышесказанного, иного быть и не могло. В экологической катастрофе непосредственно повинен «взломный» характер научного анализа, расчленяющего неделимое целое, познающего мертвую, в сущности, абстракцию. На ее основе может быть выстроен только мертвый же, якобы «необходимый», а на деле убийственный для живого современный технологический мир.

«Причина причин» столь серьезной аномалии состоит в ложной внутренней установке человека на цели познания: на борьбу с природой и «победу» над ней и своими собратьями вместо единения с нею и покоя, на усиленное потребление дарового ресурса с нарушением естественных кругооборотов, ведущим к истреблению жизненно важных компонентов и выбросу в природу чуждых ей веществ, тепла, излучений и т. п. В терминах теологии, результат научного синтеза выступает как своего рода наказание Господне за торжество (гордыню) аналитического (расчленяющего) знания. (С этой точки зрения аналитическая наука является в точном смысле слова мракобесием). Мир не следует вспарывать анализом – он живой.

…Но, быть может, мы клевещем на научный метод?

«Разум должен подходить к природе, с одной стороны, со своими принципами, лишь сообразно с которыми… явления и могут иметь силу законов, и, с другой стороны, с экспериментами, придуманными сообразно этим принципам для того, чтобы черпать из природы знания, но не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые ему вопросы» (И. Кант. «Критика чистого разума»).

Черпать из природы знания «как судья»! Яснее некуда выразить главную линию научного познания – одно слово, классик…

Мы нимало не клевещем, мы еще и смягчаем.

Ответ природы судьям сегодня перед нами.

Главным итогом развития технологической цивилизации в течение трех минувших столетий является проявление к началу XXI века отчетливых черт ее сходства со злокачественным физиологическим новообразованием внутри животного организма. Что это за черты, мы достаточно подробно говорили выше и повторяться не будем. Содержательным положительным итогом самого активного из всех XX столетия является то, что порочность подобного развития выявилась с несомненной ясностью.

…Итак, Наука прямо виновна в злокачественном перерождении технологий? Помилуйте, но астрономия – астрономия, предтеча земных наук! ведь там было нетронутое, не нами созданное, истинное сущее – до вмешательство в которое нам (было тогда) не дотянуться? – ведь именно там сработали раньше всего математические схемы? (хотя бы закон всемирного тяготения). Что же: схемы не верны? Или было нам там и остановиться, да заманил лукавый? Что неверного, дурного, что такого заведомо опасного в расчислении хода планет? В законе Ома? В формуле ДНК? Что вообще происходит при извлечении научного закона, этого «закона для нас», из его живого бытия в глубине сущего? Превращается ли он тут же автоматически в свою (враждебную нам) противоположность?

Вопрос этот остается без ответа лишь на логически доказательном уровне – на котором едва ли и достижим. Зато самые верные факты таковы: до тех пор – и только до тех пор – пока не могли использовать (астрономический) закон для своего вмешательства – и не вмешивались. Стоило появиться самомалейшей возможности использовать научный закон не только предсказательно, но для активного преобразования реальности в своих интересах, как началось вмешательство. Как видим, ответ практики на логически неразрешимый вопрос есть, и он, увы, однозначен: соблазн внедрения неизменно оказывается неодолимо велик!!! А с этого момента, как мы видели, научный закон делается более и более враждебен Жизни через посредство возрастающего на его основе синтетического мира. Следом являются – и Чернобыль, и привечание ненавидящей весь мир Англией активистов клонирования, и активность в мире исследования так называемых «торсионных полей» – т. е. фактически психотронного оружия и т. д. и т. д. «Шкурное начало» в целом, как видим, побеждает в «лучших умах», а за ними и в обществе. Возможно, лишь нынешний диагноз окажется способен нас образумить.

Итак, катастрофичность научного синтеза как возможность содержится в самих истоках научного знания – в аналитическом методе как таковом – и именно эта возможность оказалась реализована.

Но… содержится ли в нем (методе) вообще что-либо иное?

Ответ на это если и достижим на логическом уровне, то волнует разве философов. Остальным довольно того, что найденных законов, как уже говорилось, оказывается совершенно достаточно для строительства искусственного, синтетического мира (технологического, биологического, социального), внутри которого правота этих законов представляется непререкаемой.

Причина того, что сам он, этот мир как целое, с углублением знания более и более враждебен жизни, повторим, глубока, но и проста: в реальном мире нет второстепенного, научный метод попросту ложен в своей основе, практика же минувшего века только обнаружила (или, если угодно, подтвердила) это. Да, справедливы Ом и Максвелл, против них – одна только гибель живого в плотинах, турбинах, вблизи передающих антенн, одно нагромождение энергетических узлов – электростанций, подстанций, линий передач – теснящих жизнь в резервации, которые сжимаются, как шагреневая кожа; справедливы Карно и Клаузиус, против них – только отравление воздуха выхлопами двигателей Отто и Дизеля, горящие нефтепроводы, опрокинутые танкеры и бьющиеся в нефти птицы; верны формулы Циолковского – Мещерского, против них – всего-навсего разрыв озонового слоя атмосферы Земли и облитые токсикантом гептилом норы сусликов и гнезда змей; «всесильно» учение Маркса, против него – лишь мучительная гибель многих миллионов безвинных, разорение хозяйств и отравление почв. Триумфально утверждаемая, наука опровергнута всего только безмолвной гибелью рыб, птиц, травы, микроорганизмов, букашек, людей – гибелью безвинного, пренебреженного второстепенного! Подобно «свинье в золотых одеждах» (Соломон), в золотистой упаковке, глянце и гладких формулах научных обоснований и бизнес-планов скрывается извращенная целевая установка, полная холодной жестокости, подлого расчета и агрессии к природе, со ставкой на низменность человека-животного: такое не может остаться без наказания!

Начав почти невинно с небесной и земной механики и обнаруживая с первых шагов замечательную легкость обращения из инструмента познания в инструмент преобразования реальности, на деле именно аналитическая наука прямо ответственна за ввержение земного мира в экологическую катастрофу, поскольку посредством именно научного метода современная технологическая цивилизация западного (говоря условно) генезиса вошла в антагонизм с тайной жизнью природы и ныне развивается в направлении злокачественного перерождения, угрожая, таким образом, самим основам Жизни. Возрастающими темпами на основе живой природы как материала строится природа синтетическая, основанная на познанных простых (скорее простейших) научных законах; именно простотой, рациональной организацией и «торжеством» сильна, как известно, раковая клетка…

Разумеется, определенный и окончательный диагноз устанавливает вскрытие: по-видимому, оптимистам следует дождаться вскрытия трупа природы – или уж того торжественного момента, когда последний академик из последней могилы подаст присутствующим некий знак, – что да, что диагноз верен, потому что исследования подтвержда… (следует прощальный взмах и захлопывание крышки). Смеем думать, другим довольно симптомов монотонного, поступательного ухудшения. Сомнения могут относиться к стадии, но не к направлению процесса.

Логизированное естествознание результативно никак не менее, чем пушкинский Балда – он и прост, и недорого берет: вся плата три щелчка. И от первого щелчка уже подпрыгнула бедная природа, и с нею мы, «до потолка»; остались еще два за Балдою. Замыкаются технологические круги (описаны М.Я.Лемешевым): разрывается котлован Курской магнитной аномалии с целью добычи железной руды (при этом погублен гигантский пласт чернозема) – из руды выплавляется сталь – из стали изготовляется экскаватор, разрывающий Курскую аномалию! (Не только для этого, конечно, нужны экскаваторы: еще для того, чтобы поворачивать «реки вспять» и т. п.) Очередной искусственный спутник Земли «необходим», потому что «нужна связь»; широкая связь служит дальнейшему расширению технологического внедрения в природу – производству и запуску новых спутников Земли… Почти единственная достигаемая при этом цель – «занятость», создание рабочих мест (сродни тому, как если бы обеспечить «занятость» людей выкалыванием друг у друга глаз). Заинтересованных в расширении индустриального «прогресса» все больше, гонка все безумнее.

«Из огромного количества вещества, изымаемого для целей производства из природной среды, превращается в конечный продукт лишь 1,5–2 %. Основная же его масса (98 %! – Авт.) переходит в… отходы» (Лемешев М. Я. Природа и мы. М., 1989).

А между тем все мы едим не стиральные порошки, не гербициды, не гептил и даже не линолеум, а продолжаем по старинке пробавляться все тем же хлебом, что родит та же земля – что родил тот же чернозем над Курской аномалией – и хлеба (пока) хватает на производителей шагающих экскаваторов… и гептила…

Белореченский химкомбинат стоит ныне (физически) на селитре, которая понемногу сползает в Белую, а из нее в Кубань. Искусственные удобрения вредны (овощи из удобренной ими почвы лучше закапывать до еды), это сужает спрос… Невостребованные удобрения, бывает, сваливают в ближний лесок… Летних цикад не слышно уже в радиусе 30 километров. Наконец, обнаружился некий «экспорт» удобрений – ликуй, Европа! Получи своего Декарта обратно в мешках.

Но… мы, быть может, просто не отдавали себе отчета в… общем, так сказать, результате – а вот (ужо) отдадим, и… Взять и тот же коммунизм – ведь может и наука ошибаться, имеет же право? Социальный эксперимент длится долго, обнимая по времени жизнь нескольких поколений, нельзя же судить по-обывательски. Ошибка обнаружилась, это досадно, но не перечеркивает же науки? Что до удобрений и в целом, так сказать, индустрии, то ведь задача была: уцелеть в военном противостоянии либо предотвратить войну… Ну, там, уцелеть в экономическом плане… урожайность… и все такое прочее. У них ведь тоже там… проблемы. Отходы вот к нам думают везти, а мы им – и откажем? Не все так плохо! Сгущаете, это… краски.

Оптимист несокрушим.

Не какие-нибудь отвлеченности, но и две-три недели Бутырской тюрьмы не берут оптимиста.

Экземы и лишай пойдут корой по оптимисту, но шепелявя сквозь выбитые зубы: «Голубь, – слышим мы, – шизнь… – Поддерживая плохо сросшейся рукой обмоченные брюки, озабоченно привыкая к зрению одним глазом, озорно им подмигивая и силясь открыть другой: —…прекрасна!»

И вот, кажется, уже понесли оптимиста – но вдруг, севши в гробе и поднявши к небу искривленный перекрученный палец: «Прекрасна!», – и еще из засыпанной могилы будет чудиться вам шевеление земли – точно вот сейчас покажется в последний раз ноготь, указующий кверху.

Жаль, однако ж: мы не таковы. Жизнь прекрасна – и отчасти тем, что практики трех веков достаточно для отрицательного вывода об успехах и самих возможностях научного познания.

Что до обывательского суждения, то оно-то, быть может, самое верное, ибо обыватель и платит по чьим-то векселям. «Живая душа подозрительна, живая душа ретроградна» (Достоевский). Новость всякого «внедрения» касается обывателя первого, и он же остается с нею один на одни: сами-то энтузиасты-«внедрители» попрячутся.

Но главное состоит в том, что и ждать доброго было неоткуда, не содержалось изначально в той аналитике наиважнейшей правды: то, что в живом мире нет «второстепенного», фактически обесценивает научный анализ.

И тут (как мы уже отмечали) обнаруживается нечто еще более интересное. Оказывается, что в сильнейшей и неожиданной степени ничто в реальном мире прямо-таки не желает быть второстепенным и отброшенным! И вот при внедрении теоретических схем в практику все в реальности, пренебреженное и отброшенное (то есть все 100 % ее), вывертываясь из-под наших «моделей», порождает результат, не только не ожидаемый, но фактически обратный нашей цели – уже почти без ожидаемой первоначальной пользы, – уже почти сразу переходя к «отместке», к эффектам, обратным желаемому! Пренебрежение к ничтожным обернется пренебрежением к тебе.

Но и еще более того, читатель.

Стоит чем-то пренебречь, как оно, это пренебреженное, не прямо, так исподволь желает заявить о себе даже с чрезмерной, обидчивою силой, выйти даже на главное и ясно видимое место – совершенно подобно ребенку или гоголевскому Акакию Башмачкину: если унизить, обидеть его (Башмачкина) донельзя, то это ничтожное, забитое, третьестепенное существо, почти уже не человек, поднимается во весь свой уже не маленький, не человеческий уже, но исполинский рост, и, погибая, погибнув, ухватывает нас «весьма крепко за воротник» и СДЕРГИВАЕТ С НАС ШИНЕЛЬ, КОТОРУЮ МЫ ИСКРЕННЕ СЧИТАЛИ СВОЕЮ…

Живой еж не желает быть «шаром».

Можно заключить эту цепочку выводов уже совсем забавным.

Именно самое малое, соединение ничтожных сил – все бесчисленное, неразличимое, неразделимое «второстепенное», то Целое, что все перед нашими глазами, – и является главным.

Оно уже дано, исполнено в полноте, его нет надобности синтезировать, пытать моделью, преобразовывать и калечить.

Человеку дано дыхание – легкие и воздух.

Дыхание – это наслаждение.

Нужно только оставить это в покое.

Но… но как же это? Вот ведь важные люди уверяют: все дело в нашей перенаселенности. И потому главным назначением науки сделалась выработка оружия. Что бы нового ни было открыто учеными, первым делом это обратится в оружие. И потому «науки с человеческим лицом» нет и не будет.

И никогда не было, – дополним мы, – не было и до нашей перенаселенности.

А… дело не в порче нашей, нет? Не в нарастающих (последний век особенно) псевдопотребностях: «бандерлогам» скучно? Бедные, скучающие бандерлоги. Садитесь ближе. Вам будет интересно.

Вам расскажут о безотходных технологиях;

– о высокой надежности атомных электростанций Франции;

– о неизбежности наращивания энергетики;

– о невозможности остановить добычу нефти;

– о безопасности бурения Каспия;

– о пользе космических запусков;

– о прелести мировой паутины.

Садитесь ближе, бандерлоги…

Еще ближе…

Еще…

– А мы уйдем-ка отсюда, Маугли: негоже нам видеть, что здесь будет.

Итак, утверждение об отсутствии в природе или самой истине «второстепенного», по нашему мнению, можно усилить.

Как раз главным содержательным признаком истины должно полагать ее бесконечность, но именно ею мы вынуждены пренебрегать – ибо только ценой ее усечения возможно строить познаваемые (заведомо конечные) логизированные модели – проекции, версии истины.

(А коли так, возможно ли познать истину, пренебрегая главным в ней?)

…Отвергается ли тем самым инструментарий науки? До известной степени, да; по существу, отвергается не наука, а ее Великая Претензия: претензия на овладение истиной. Если те же методы математической оптимизации способствуют сокращению производства хоть пресловутой энергии и свертыванию вреднейших технологий, они могут оказаться полезны, как оказался (например) безусловно полезен научный анализ «ядерной зимы», позволивший своевременно остудить многие политические головы. Следует лишь помнить, что уточнение всякой модели есть улучшение подобия куклы: единственной достоверной «моделью» природы является она сама.

Стоит добавить, что хотя непосредственно воздействует на природу не анализ, а его практическое воплощение (синтез), анализ же сам по себе как будто безвреден, изготовление потенциального аналитического «оружия» уже предполагает его использование. И будьте покойны, оно будет использовано. Напрасны иллюзии изготовителей относительно уровня санкционирования: от уровня генералиссимуса он легко сползет до уровня прапорщика – и любого помешанного. Мы не успеем опомниться, как очутимся посреди зловонных испарений неживого океана, под небом в черных веретеньях дыма и по соседству с существами, мало похожими на что-то прежнее, – среди животных, пытающихся встать на полторы лапы, и птиц с одним крылом, потрясенно взирая на каких-то чудищ, ползущих из шевелящихся струпьев пепла: то наши дети. Грех предсказывать худое: накличешь, – но до вопроса ли нам будет тогда: «Неужто это сотворили Бэкон с Декартом?!»

И утешит ли кого-нибудь ответ: «Нет, они лишь начали. Продолжили господа N и Z, довершили счетчики «экологической модели» при участии всех нас, рубивших кедры на карандаши, сверливших дыры в морях, посыпавших солью дороги, изготовлявших штаммы сибирской язвы, рекламировавших стиральные порошки»?

Ценность самого ценного в жизни отнюдь не определяется «созидательным трудом». Подобно здоровью, большая и главная часть поистине ценного дана человеку даром – как плоды дерева, как Байкал и Севан, как воздух и дыхание. Вот этот-то даровой ресурс мы истребляем, следуя куцей горе-экономике: экономисты считают затраты, а не последствия.

Но дело уже не в нас одних. Бессловесный мир вверен нам, ему не на кого больше рассчитывать. Звери и букашки даны нам и глядят нам в душу. Бесчисленные очи, глазки, гляделки таращатся на нас – опасливо и хитро, выпучась и со страхом, обреченно и наивно – из болот валимой сотнями тысяч тонн печорской тайги и амазонской сельвы, из трав, из ближней речки. Дельфины и страшилы природы, орхидеи и шуршащие рябины верят и не верят нам, они ждут. Не дождались уже слишком многие. Мириады одних только бабочек прикипают к радиаторам мчащихся загородными трассами автомобилей каждый сезон (вспомним единственную раздавленную бабочку из новеллы Рея Брэдбери!).

Конечно же, обо всем этом вы думали и сами. Подобно несуществующему платью короля в сказке Андерсена, факт видят многие… все. (И сам король, хотя выступает уверенно, чувствует странность и смущен в душе). Нужен дерзкий мальчик, доверяющий зрению и не остерегающийся в простоте души последствий, мальчик, для которого правда еще превыше всего, чтобы крикнуть: «Король голый!»

Не верьте же, что король выступает в нарядном платье, что за ним несут чудесные переливающиеся шлейфы: уверяющие вас в этом портные – мошенники.

Математизированная модель природы есть исключительная по дерзости ошибка.

Уверование в аналитический метод есть гениальное заблуждение, помешательство человечества.

Вы обращали когда-нибудь бесстрастное, холодное внимание, читатель, на автостраду, по которой с высокой скоростью – в противоположные стороны! – мчатся потоки автомобилей? Водители в потоках еще и обгоняют при этом попутчиков. Трудно отделаться от ощущения, что это – помешанные. Странна бывает мысль, что, за единичными экстренными исключениями, им всем НИКУДА НЕ НУЖНО. Наша цивилизация – не суть ли спайка помешанных? Ускоренным аллюром несемся мы к пропасти, утаскивая за собой насекомых и рыб, птиц и гадов, деревья и траву; ничто не мило Безумному: ему нужно скорей.

Скорей – куда?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.