В корпусе Бенуа в Русском музее открылась выставка «Власть воды». Большая, как наша родина. Сотни произведений отечественного искусства, и все вода, вода, вода. Зритель, как только входит, сразу утыкается в большое видео двадцать первого века, проецируемое на полотно, под названием «Водопад». Так, вроде бы и ничего особенного, просто вода течет, снято прямой камерой, но красиво и многозначительно: вечный поток пенится, брызги летят во все стороны, текущая вода всегда выглядит привлекательно, но в то же время и не без смысла - тут тебе и время, как река Гераклита, и водопад времен, и бездонная река веры Блаженного Августина, и Лета, и Стикс, и все что душе угодно. Зависит от вашей собственной эрудиции. Смысловая глубина «Водопада» подчеркивается «Всемирным потопом» Айвазовского, висящим слева, и «Всемирным потопом» Бруни, висящим справа. Эти-то два произведения на библейский сюжет a priori глубоки, так что же может быть глубже всемирного потопа? Глубоки и занимательны: так приятно разглядывать детали мировой катастрофы у Айвазовского: стихия такая величественная, и много маленьких фигурок. А вот и слон на скалу лезет, и медвежонок на медведице, и две обезьянки. И грандиозно, и завлекательно, а серо-коричневый Бруни не лишен элегантности.

Далее - огромная «Волна» Айвазовского, три метра на пять, такая пенная, и прозрачная, и угрожающая, все кипит и похоже в одно и то же время на панорамы мыслящего океана из фильма «Солярис» и на сильно увеличенную съемку работы стиральной машины, что, быть может, одно и то же - ибо в великом мы прозреваем малое, а в малом - великое. Ужасающий водоворот засосал корабль, почти полностью в пучину погрузившийся, и из зеленых волн с проседью торчит только верхушка мачты с красным флажком. Привет «Броненосцу Потемкину» Сергея Эйзенштейна, любимому фильму всех авангардистов, от великого русского мариниста, любимого художника Николая II. Ведь как в прошедшем грядущее зреет, так и в грядущем прошлое тлеет, страшный призрак мертвой листвы.

Напротив же - «В бурю» Лизака, отличная голубовато-серая композиция тридцатых годов, проникнутая суровым духом советского культа полярности того времени, с пляшущими волнами и рыбаками, мощно расставившими ноги, мужественными, как герои Tom of Finland. Пандан советским рыбакам тридцатых - «Морской вид» Орловского 1809 года, тоже серо-голубой, тоже с пляшущими волнами и рыбаками-контрабандистами, широко расставившими ноги и тащащими из стихии какое-то бревно. Потом же все утихает, и вода блеснет слегка, фоном, то на кустодиевском «Портрете А. И. Анисимова» серебрящейся рябью, то на нестеровском «Портрете дочери» гладким зеркалом, отражающим фата-моргану заката. За рекой же - церковные купола, и чуть желтеющие леса, и ветка рябины с томительно краснеющими ягодами на фоне туманной воды в «Пустыннике» Нестерова 1888 года, картине, подаренной в 1909 году Русскому музею самим С. П. Дягилевым, как будто в понимании того, что «и все - равно, и все - едино. /Но если по дороге - куст/ Встает, особенно - рябина…»

Напротив - венециановский «Спящий пастушок», чудные усадебные виды Григория Сороки, золотые-золотые, с аккуратнейшим образом стриженными под горшок крестьянскими мальчиками в белоснежных, просто как для Панафинейских шествий, рубахах. Вода на пейзажах этого самоубийцы безмятежна, как пушкинские «Повести Белкина», где все хорошо, и все в конце концов поженятся, и Марья Гавриловна в «Метели», и Лиза в «Барышне-крестьянке», и даже Дуня в «Станционном смотрителе», хотя ой как это было ей непросто, видит Бог - только станционный смотритель умрет, но ему и так пора было. О, прелесть русской идиллии! Оттеняя спокойствие внутренних русских водоемов, развернулось великое полотно Ильи Ефимовича «Какой простор!» с румяными барышней и студентом, скачущими по льдинам Финского залива. Волны ярятся, пенно-коричневые, а барышня со студентом, розовые, улыбчивые, скачут и скачут в преддверье манифеста 17 октября и первой русской революции. В сочетании с русскими идиллиями выходит аллегория - замечательный экспозиционный ход устроителей выставки.

Шаг от Сороки и - бултых в воду! - все становится немного мутным, размытым, тупая рыба выплывает навстречу, губасто шамкает беззвучной пастью, затем еще одна, жирная, оранжевая. За рыбой - баба с голыми грудями, тоже жирная, в шляпе, перьях, ожерелье и с хвостом. За ней еще одна, насупилась, чернявая, в кофточке с кружевом и крылышками за плечами, за ней - еще одна, рослая, в оранжевом, как рыба, такая же жирная, с голыми руками, рот беззвучно раскрыла, затем еще и еще, много баб, в перьях, блестках, рогатых чепцах. Бабы одинаковые, все глазастые, бровастые и сисястые, вокруг них пузыри поднимаются и сияние разлито. Бабы косят на мужика в меховом кафтане и шапке, мокрого, но гордого, мужик же на них внимания не обращает, очи горе поднял, там увидел одну, скромную, в кофточке беленькой и темной юбке, нашу, русскую. Картина Репина «Садко», замечательная картина, очень похожая на то, что постмодернизмом мы зовем, который Мэтью Барни - выдающийся мастер современного искусства - художник, режиссер, создатель мультимедийных проектов, которые включают в себя перформансы, фотографии, инсталляции, скульптуры и кинофильмы (еще он муж певицы Бьорк) - выдавать любит на радость всем интеллектуалам всего мира. Ничуть не менее радикально.

Около Репина - другой Садко, Врубеля: на блюде к нему бабы не идут, а подплывают, в кокошниках, похожих на головные уборы ансамбля «Березка», но совершенно голые - этакая «Березка» после перестройки, «Berezka International». Тут же винегрет из розового, серого и синего, огромное, два на четыре метра, «Рождение Венеры» Милиоти. Рядом же субтильные Борис и Глеб Билибина плывут под алыми парусами в иконописном пейзажике, и заморские гости Рериха, варяги то бишь, подплывают к русским церковкам, и темные люди Савицкого насупились среди камышей и кувшинок, недобрые, выряженные пестро и с выдумкой, ну прямо как банда престарелых байкеров. Сказка, мифология.

Из мифологии и сказки снова переходишь к идиллии. Три маленьких пейзажика Кандинского 1900-х, свеженькие, пестренькие - приятное свидетельство того, что и адвокат может заняться живописью: «Ахтырка. Река летом», «Ахтырка. Река осенью» и еще одна Ахтырка, но - «Красная церковь». Рядом пейзажики Рылова, тоже свежи, тоже реки, все летом да осенью, и прелестная картина одного из моих любимейших русских художников, А. Попова, про которого ничего не известно, кроме того, что он А. и что он - середины XIX века. У Попова, всегда рисующего итальянский полдень в русской деревне, баба на мосту в речку смотрит, а в речке мальчик в картузе рыбу ловит. Датировано 1861-м, этакий заблудший во второй половине века бидермейер, и знает ли баба об отмене крепостного права?

После идиллии начинается с чудной обманки начала девятнадцатого столетия, изображающей просто голую бабу, без воды, раздел типа «Вода и человек». Панорама Серебренических бань в Москве Делабарта со множеством голых баб, прямо видно, как француза зашибло такое зрелище, и купальщицы Венецианова, Дейнеки и Петрова-Водкина. Делабарта в русских банях интересовала русскость, а все русские купания хотят походить на Италию. Шикарное «Купание коней» Пластова, советский парафраз ренессансной мифологии, микеланджеловских купальщиков «Битвы при Кашине», чуть-чуть только грязноватый по колориту. Всякие рыболовы и рыбачки и «На Ильмень-озере» Кончаловского, хоть и не купание, но тоже парафраз ренессансной мифологии, рафаэлевского «Чудесного улова», всем замечательный, только тоже чуть-чуть грязноватый по колориту.

Это первая половина выставки. Вторая - «современное искусство». Чего только здесь нет! И фотка «Девятого вала» с прилепленными к нему фотками профилем в противогазе, и стакан на камне, и еще стакан, на холсте, очень увеличенный, и всякие пятна, и бомжи, распивающие на берегу речки вокруг большой банки «Хейнекена», и икона над проталиной, и сталинская тетка, что-то через трубочку сосущая, и целый хоровод матросов в тельняшках в разных видах, и целая инсталляция бассейна с купальными тапочками, и бандит, ссущий на другого бандита. Эта скульптура возмущает многих посетителей, хотя, мы же знаем, что как в прошедшем грядущее зреет, так и в грядущем прошлое тлеет, страшный призрак мертвой листвы, и взывают ссущие бандиты к классичнейшим ренессансным фонтанам с изображениями писающих мальчиков, украшавших городские площади. И современность неразделима с первой частью экспозиции, даже жалко становится, что «Девочка в болоте» Кулика не висит между репинским «Садко» и Милиоти. Очень хорошая выставка, понятная и выразительная.

Мне она была особенно интересна тем, как безболезненно на ней «современное искусство» срослось с девятнадцатым веком и с искусством советского времени, как официального, так и неофициального. Без малейшего напряжения, ибо, как сказал Владимир Набоков в своем интервью Герберту Голду и Джорджу Плимптону, отвечая на вопрос о «рoshlust», или, как он посоветовал интервьюерам произносить его, «рoshlоst»:

«Одним из излюбленных мест выращивания пошлости всегда была художественная выставка; там ее производят так называемые скульпторы, использующие инструменты рабочих со свалки, создающие колченогих кретинов из нержавейки, дзен-буддистские радиоприемники, птиц из вонючего полистирола, вещи, отысканные в отхожих местах, пушечные ядра, консервные банки. Там мы любуемся образцами обоев так называемых художников-абстракционистов, восхищаемся фрейдистским сюрреализмом, грязными кляксами в форме росы, чернильными пятнами из тестов Роршаха - все это по-своему так же банально, как академические „Сентябрьские утра“ и „Флорентийские цветочницы“ полувековой давности».

Это Набоков сказал, не я. Я только хочу заметить, что очень естественным представляется отсутствие на выставке произведений до 1800 года, а две иконы - «Крещение» и «Св. Никола с житием» XVI и XVII веков, повешенные около входа, выглядят как нечто совсем постороннее.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

12.01.2012