Глава 26

Глава 26

Для родственников заложников, собравшихся недалеко от центра помощи в профшколе № 190 на улице Мельникова и мрачно поглядывавших в сторону серой глыбы здания театра, штурм был просто шоком. Они же так просили, так старались, чтобы его не было. Однако все, что случилось потом, было еще страшнее.

Валентина Храмцова с дочерью, сыном и невесткой перед самым штурмом сидели в машине, припаркованной на автозаправке на углу улицы Мельникова и Волгоградского проспекта. Ближе к утру услышали по радио, что из театра вынесли двоих раненых. Как мы помним, это было в 2.00 ночи, однако Храмцовы уснули и услышали об этом только в начале шестого. Они тут же помчались в центр, чтобы что-нибудь узнать. Никто, к сожалению, ничего не мог сказать, поэтому они снова вышли из школы на улицу.

- И как раз в этот момент в театре раздался первый взрыв, -рассказывает Валентина. - Металлические ворота со стороны улицы, через которые мы только что вошли, уже были заперты, чтобы мы не смогли выйти. Какая-то женщина бросилась на решетку и стала кричать: «Отдайте моего ребенка!» Потом был еще один взрыв. Казалось, вот-вот все взлетит на воздух. Конечно, мы сразу поняли, что это штурм, потому что стали подъезжать военные грузовики и началась страшная беготня. Да мы уже раньше поняли, что штурм будет, когда увидели, как к Дому культуры медленно подъезжают грузовики с военными.

А потом вдруг все стихло. Выстрелов больше не было, и все вернулись внутрь, в центр, чтобы хоть что-то узнать. Пришел заместитель мэра Валерий Шанцев и сказал, что штурм закончился и мы скоро увидим своих родных. Это было уже после того, как закончилась стрельба и взрывы. Прошло еще минут двадцать, их, наверное, даже еще не вынесли из зрительного зала. А Шанцев сказал, что никто не погиб, все живые и веселые, радуются прекрасно проведенному штурму. И добавил, что через пару часов мы все встретимся с нашими близкими. Мы, естественно, радовались, как дети, все были так счастливы.

Поначалу, пока не было видно машин скорой помощи, мы думали, что, может, их вывозят другой дорогой, а может, им оказали первую помощь, а только потом стали увозить в больницы. Но как оказалось, никто и не думал оказывать им помощь. А потом, как раз рядом с нами, по улице Мельникова, стали ездить эти страшные автобусы. Это было где-то около семи утра. Тогда я что-то заподозрила - видно было, что сидящие в автобусе люди как будто спят. Никогда я не видела таких спящих людей. Власти, наверное, специально это придумали, чтоб как раз рядом с центром помощи родственникам шли эти колонны автобусов, в которых на полу лежали груды тел, а у сидящих на креслах людей головы были неестественно запрокинуты назад. И не видно было никаких врачей. Впрочем, там вообще не было никого, кроме потерявших сознание заложников. Шанцев убеждал, что это усыпляющий газ, люди сладко отоспятся за все три дня, когда они не могли глаз сомкнуть в зрительном зале театра, и мы через несколько часов с ними увидимся. Но что-то было явно не в порядке. Автобусы с людьми из театра проезжали мимо нас и два часа после штурма, почти до восьми, до половины девятого.

Валентина и Ирина Храмцовы ясно помнят, что сразу после штурма в центре помощи обещали, что через час в центре будут вывешены списки заложников и информация, в какие больницы они доставлены. Но час проходил за часом, а никакой информации не было. Поэтому отчаявшиеся женщины вместе с Федором как сумасшедшие помчались в ближайшую городскую больницу № 13, но там разверзлось истое пекло - милицейский кордон вокруг больницы, везде полно агентов спецслужб, все заперто, никто никакой информации не дает. Об обещании Шанцева, что родственников скоро допустят к освобожденным заложникам, никто не знал, и об этом не могло быть и речи. По распоряжению прокуратуры больницы превратились в укрепленные следственные изоляторы, в которых допрашивали тех, кто уже пришел в себя, и разыскивали переодетых террористов. Милиция никого не впускала и не выпускала. Но не только маниакальная подозрительность была причиной такого обращения с родственниками. Власти уже в субботу в первой половине дня прекрасно знали, какой ужасающей трагедией закончился штурм, и хотели оттянуть момент, когда это станет достоянием общественного мнения. Зная российских чиновников, армейских офицеров и офицеров спецслужб, а также политиков, я убежден, что они лихорадочно искали способ, как скрыть правду.

Тем временем, в соответствии с обещанием Шанцева, специальные автобусы забрали родственников с улицы Мельникова, развезли по больницам, высадили у запертых ворот, и автобусы уехали. Таким путем власти избавились от беспокойной, раздражающей толпы. Вскоре, в 13.00, оперативный штаб сделал заявление об успешном завершении штурма и тем самым закончил свою деятельность. Вечером, когда все еще не было никаких вестей о многих заложниках, а их родственники кочевали на улицах возле больниц, Путин с «альфовцами» и представителями штаба уже пили за победу.

- От больницы, где ничего нельзя было выяснить, мы вернулись в центр помощи родственникам, - вспоминает Валентина Храмцова. - Нашли телефоны больниц и стали их обзванивать. Только в одной больнице к нам отнеслись доброжелательно. В остальных дежурные в справочных бросали трубки или грубо спрашивали - вам что, заняться больше нечем, как звонить и расспрашивать о заложниках. Первые списки появились только после обеда, но и это мало что изменило. Даже если чья-то фамилия была напечатана на листочке, приколотом к стене спортивного зала школы на улице Мельникова, все равно нельзя было попасть в больницу, а часто и проверить, правда ли это. Знакомая узнала в штабе, что ее муж лежит в больнице № 13. Поехала туда, там ей сказали, что его нет, вернулась в центр для родственников, там ей опять говорят, что он в «тринадцатой». Ну она опять в больницу, а там ей говорят, что его точно у них нет. Причем и штаб и больница обвиняют друг друга во вранье. Наконец она поехала домой, тут позвонил муж, и, оказалось, что он все-таки в больнице № 13.

Этот ужасающий балаган и неведение продолжались еще сутки. Федор Храмцов все не звонил и не подавал никаких признаков жизни. В воскресенье, 27 октября, после обеда, сестра Федора, Нина, сказала, что не может больше ждать. Взяла список моргов и вместе с мужем отправилась проверять, не лежит ли в одном из них ее брат. В нескольких моргах сказали, что его нет, и она облегченно вздыхала. Но потом позвонила и говорит: «Кажется, я его нашла. Я не уверена, но кажется, это он».

- Очередные списки с информацией о заложниках должны были вывесить в центре помощи на Мельникова только через час, вот я и подумала, что мы успеем проверить, - рассказывает Валентина. - Если его в морге нет, значит, жив, подумала я. В моргах родственникам сначала показывали альбом с фотографиями умерших. Когда мы туда приехали, увидели фотографии, ну и… - голос ее срывается. - На той фотографии у него было совсем чужое выражение лица, - Валентина вытирает глаза. - Он был очень веселым человеком, а на фотографии - страх, ужас и отчаяние.

Сцены перед моргом навсегда останутся в памяти Валентины Храмцовой. Люди теряли сознание, когда находили фотографии близких, отовсюду неслись крики и плач. И так было во всем городе. В эти последние октябрьские дни перед всеми московскими моргами стояли толпы людей.

Распознавание родственника по посмертной фотографии было только первым этапом на этом хождении по мукам. Потом нужно было простоять час - полтора в очереди на улице, под ледяным дождем. К счастью, Нина заняла очередь еще до их приезда, и Храмцовы быстро дождались вызова внутрь.

- Когда его привезли на специальной каталке, мы не могли поверить увиденному, - вздрагивает Валентина. - Он был весь в синих пятнах, уши - совсем синие, а прекрасные, светлые, густые волосы слепились в космы. Ведь он же сначала три дня сидел в театре, а потом лежал под дождем на бетоне. Мы не могли его узнать. Лицо было опухшее. И совершенно высохшие руки. Я дотронулась до кончиков его пальцев и подумала: что случилось с его руками? Такое впечатление, что под кожей ничего не было, пустота…

Мы его видели своими глазами, дотрагивались до него, но никак не могли поверить. Ходили вокруг тела и искали чего-то, какого-то знака, который бы подтвердил: нет, это не он, похож, но не он! Но увидели только то, что это действительно Федя: у него была родинка на веке, и так и есть. У него указательный палец был немного короче, когда-то он отрезал подушечку и кусок ногтя пилой, вот и палец есть. Нина, стоявшая рядом с нами, смотрела на нас, как на сумасшедших, и наконец сказала: «Вы что, не понимаете, что это он?» А мы все ходили вокруг каталки с его телом, чтобы найти какое-то доказательство, что это не он. А Нина повторяла: «Это же он!» Хоть сама уже чуть не теряла сознание, еле держалась на ногах. А мы все делали, чтобы это был не он. Когда нам его привезли, ему уже сделали вскрытие - даже с телом не дали проститься нормально. Могли бы подождать, чтоб хоть обнять его можно было. Вы только представьте себе, что можно испытать рядом с близким человеком, разрезанным, со шрамом вдоль всего тела.

Потом началась беготня с бумагами, и тогда Храмцовы поняли, что власти опять над ними издеваются. В морге им выдали справку, где в рубрике «причина смерти» было коротко и ясно сказано: «жертва терроризма». Даже не террористов, а именно вот так, абстрактно, - терроризма. Даже странно, что не дописали «международного». Потом с этой справкой нужно было поехать в ЗАГС, где справку забрали, а вместо нее выдали «свидетельство о смерти», где тоже есть графа «причина смерти», но ее оставили пустой. То есть официально неизвестно, от чего умер Федор Храмцов.

Дальше - хуже. В похоронном бюро оказалось, что у семьи Храмцовых и московских властей разные точки зрения на то, что значит «похороны на достойном уровне». Немого раньше СМИ сообщили, что мэр Москвы отдал распоряжение, чтобы всем жертвам были организованы достойные похороны за счет города. Небедного города, заметим: бюджет российской столицы - это одна пятая бюджета Польши. Но вид гроба потряс близких Федора Храмцова.

- Гроб был кошмарный. Стоил 1400 рублей и выглядел так, как будто его сделали из картона. Оббит подкладочным материалом, собранным в складочки и прикрепленным степлером, - говорит Ирина Храмцова, дочка Федора. - Когда мы приехали, молодой парень из похоронного бюро очень вежливо к нам отнесся, сказал: «Только не пугайтесь. От московских властей ничего нормального ждать не стоит».

К счастью, работники похоронного бюро позволили выбрать приличный гроб, Храмцовы только доплатили разницу в цене - 17 000 рублей.

Но в других местах бездушные чиновники не собирались никому помогать. Зоя Чернецова, мать Данилы, того самого, который добровольно пошел в зал со своей тещей, Мариной Крыловой, услышала: если ей не нравится гроб от московских властей, это ее проблема. Хочет иметь приличный гроб для сына, который погиб во время штурма, пусть сама купит, а этот пусть заберет и продаст кому-нибудь!

Потом по российской столице прокатилась волна похорон. Федора Храмцова похоронили 30 октября поблизости от Москвы в деревне Щербинка, совсем недалеко от дома, в котором он жил. Валентина Храмцова мало что помнит о похоронах, в памяти остался только мерзкий дождь со снегом.

- Гроб стоял под таким навесом, - вспоминает она. - Могила была хорошо выкопана, а не так, как это часто бывает, дыра в земле. Хоть могильщики немного опоздали и заканчивали копать уже при нас. Ничего удивительного, немного раньше рядом были еще одни похороны, и тоже кто-то из театра. Не успели закончить. Но у нас могила была чистенькая и аккуратная. Получается, что только работники похоронного бюро и могильщики отнеслись к нам по-человечески. Мы хотели оставить им немного денег, они отказались. Оставили водки, чтоб они помянули Федора. А на следующий день уже стояла оградка, и работники кладбища следили, подсыпали землю, чтоб не просела. И место нам дали очень хорошее, прямо возле дорожки. Так они там вдвоем и лежат. Двое из «Норд-Оста».

Через несколько недель после штурма прокуратура вернула Храмцовым часть вещей убитого трубача: футляр от видеокамеры, в котором Федор носил трубу, мобильный телефон, электронную записную книжку и даже документы, подтверждающие взнос за квартиру, ведь в день теракта он поехал в банк платить за квартиру для сына с невесткой.

Внуки не знают, что случилось с дедушкой. Никто им не сказал, не пытался объяснять, но пятилетний Миша и так все понимал - сначала, когда смотрел репортажи с Дубровки, он хотел, чтоб дедушку отпустили, а его взяли вместо дедушки. А после штурма все время убивал террористов и играл со своей младшей сестрой в игру «у тебя погиб кто-то близкий».

Было еще одно существо, которое тяжело переживало эту трагедию, и многие месяцы не могло прийти в себя. Элька целыми днями лежала под дверью и ждала хозяина. Ей не объяснишь, почему хозяина, самого любимого, нет дома.

История поисков Федора Храмцова хоть потрясает воображение, но она еще не самая страшная. Чтобы отыскать пятнадцатилетнего Ярослава Фадеева, его мать, Ирина, сама еле живая, сбежала из больницы. Ей пришлось прыгать через бетонный забор, потому что прокуратура и спецслужбы не хотели выпускать бывших заложников - все еще искали чеченских террористов, которые могли скрыться среди своих бывших узников.

Ирина не могла выдержать в клинике. Ее сестра, Виктория Кругликова и племянница Анастасия нашлись в госпитале ветеранов войны, но сына нигде не было, хоть все знакомые обзванивали больницы и морги. Поэтому Ирина, для которой сын был смыслом всей ее жизни, попросила друзей, чтоб ее ждали с одеждой за забором, и сбежала. Сначала поехала домой, взяла фотографию сына и уже хотела начать поиски, когда позвонили знакомые: нашли Ярослава, он в морге. Фадеева была на удивление спокойна. В морге они долго ждали, пока привезут тело мальчика. Ирина, которая сразу заметила на лбу сына странный синяк, а на шее следы крови, подозревает, что задержка была вызвана тем, что отверстие на лбу мальчика заклеивали воском.

- Я не знаю, что это было, это же наш ребенок, мы в ране не копались, - нервничает Виктория. - Неизвестно, как она появилась. Думаю, что это наши спецназовцы. С одной стороны, не хочется в это верить, а с другой - никто меня не убедит, что я не права. Ведь потом было вскрытие, которое должно было показать, от чего он погиб. Но в свидетельстве о смерти об этом нет ни слова. Просто жирная черта, как будто это не имеет значения. Но это не единственная ложь. Я потом читала, что написано в заключении об обстоятельствах смерти Ярослава: что в субботу утром «найдено тело мальчика, вызвана машина для перевозки трупа». Где найдено? Об этом ни слова. Это была первая версия заключения. Потом появилась новая, в которой все выглядело еще красивее: «тело мальчика было вынесено спасателями МЧС на носилках»! Именно так и было написано, а дальше «был сделан укол налоксона». Это же бредни! Я хочу посмотреть в глаза тем людям, чтобы они мне это сказали прямо в лицо. Там же был такой хаос, никто не знает, кто кому какие уколы делал, кому их делали, а кому нет. А тут, в документах, царит идеальный порядок, как будто все происходило спокойно, как на ученьях. Кроме того, если его действительно застрелил кто-то из штурмовиков, так тело было вынесено в самом конце и ни о какой помощи не может быть и речи. Дальше в заключении написано, что врач скорой помощи осмотрела тело примерно в восемь часов и засвидетельствовала смерть. Не было даже попытки реанимации. Дальше врач пишет, что во время осмотра тела не обнаружено никаких повреждений. А врач в морге делает запись, что на лбу мальчика видна рана с глубоко запавшими внутрь краями и синяк в области носа. Значит, что? Из театра его вынесли без единой царапины, а потом измывались над трупом в карете скорой помощи? Если верить документам, на них можно было бы подать в суд за профанацию тела, правда? Вранье, все вранье, и в одном и во втором случае, не могут даже одну версию этого вранья между собой согласовать.

Баллистическая экспертиза, которая могла бы показать, как именно погиб Ярослав, не проводилась, а если она и была, то результаты были строго засекречены, как и весь ход следствия. В книге регистрации поступления в морге Ирина обнаружила рядом с фамилией Фадеев карандашную запись «огнестрельное ранение». Но подтвердить этого не удалось. Все, что связано с жертвами теракта в театре, окружено строгой секретностью.

- Она, наверное, даже обрадовалась, что нашла его, - раздумывает сестра Ирины, Виктория Кругликова. - Ведь там, в зале, она ему все время твердила: мы будем вместе. Что бы ни случилось. Поэтому и обрадовалась. Исчезла неизвестность, она знала, что ей нужно делать.

Когда привезли тело Ярослава, Ирина попросила, чтобы все вышли. Хотела в одиночестве проститься с сыном. Спросила санитара, есть ли другой выход, а потом и его попросила уйти на минутку.

- И сказала Ярославу: сейчас я к тебе приду, - вспоминает Кругликова. - Ей казалось, что он еще здесь, что он слышит ее. Выбежала через боковую дверь на улицу. Остановила такси. У нее с собой ни копейки не было, отдала водителю кольцо и поехала в сторону Коломенского, там есть большой такой мост через Москву-реку. Водитель высадил ее посреди моста и спокойно уехал, хоть, наверное, видел, в каком она состоянии. Потом она немного постояла на мосту, потому что появились прохожие. Когда они прошли, сняла куртку, туфли и бросилась вниз. Она все время думала только об одном - увидеться с Ярославом.

Потом Ирина говорила, что падала так долго! Кажется, одно мгновение, а она все падала и падала - вся жизнь перед глазами пролетела. И под конец вдруг поняла, что она не должна этого делать - ведь у нее старые родители, как они смогут жить после ее смерти?! Но остановить уже ничего было нельзя. Исчезла под водой, в которой плавали уже куски льда, но даже не потеряла сознания и быстро вынырнула, хоть плавать не умеет. Опять попыталась погрузиться в воду, но безуспешно. «Я пробую, а утонуть не могу», - говорила она потом. И поняла, что она должна жить, чтобы узнать правду о смерти Ярослава. Ведь если бы все родственники Ярослава погибли, нашему правительству это было бы только на руку. Мы должны жить, чтобы рассказать правду.

Спас Ирину один из прохожих, парень, который, пройдя мимо стоявшей на мосту женщины, понял, что с ней что-то не так, и не ушел. Наблюдал за ней издалека. Вместе с ним подбежали еще какие-то люди, спросили: «Вы откуда?» «Из морга», - ответила Ирина. И поняла, что ее сейчас отвезут в сумасшедший дом. Сообщила номер телефона сестры и вскоре была дома.

Через три недели, 18 ноября 2002 года, в шестнадцатый день рождения Ярослава, вся семья собралась у его могилы на кладбище. «Подарили мы ему оградку», - с горечью говорит Кругликова.

Теракт на Дубровке принес значительно больше трагических историй, которые могли бы стать сюжетом не одного романа.

Сорокалетняя Елена Барановская познакомилась со своим мужем Сергеем много лет назад в пионерском лагере. Но, как это нередко случается, потом жизнь их надолго разделила. Она вышла замуж за другого, родила сына, но Сергей ждал. Через много лет они встретились, и Сергей Барановский убедил Лену выйти за него замуж. Она согласилась. Они были так счастливы вместе незадолго до теракта, что даже ее девятнадцатилетний сын сменил фамилию на Барановского. Перед самым терактом они закончили ремонт в новой квартире, мебель расставили как раз 22 октября, за день до нападения террористов. Но ни разу там не переночевали. Решили как-то отметить переезд и начало новой жизни - пошли на мюзикл, там попали в руки террористов. Сергей Барановский и Андрей, сын Лены, погибли.

Сорокадевятилетний американец Сэнди Алан Буккер из Оклахома-Сити, инженер-электрик «Дженерал моторс» чудом пережил в своем родном городе страшный теракт, когда в 1995 году Тимоти Маквей взорвал федеральное здание. Тогда погибло сто шестьдесят восемь человек. Он выжил. Чтобы погибнуть далеко от родного города, во время контртеррористической операции в российской столице. Сэнди приехал в Москву за своей невестой. С сорокапятилетней Светланой Губаревой, программисткой из Караганды (Казахстан), он семь месяцев переписывался по электронной почте, и наконец они решили пожениться. Оба были разведены. Двадцать третьего октября Светлана получила в Посольстве США в Москве паспорт с визой и документы, разрешающие выезд в США вместе с тринадцатилетней дочерью Александрой Литяго. Решили отпраздновать - купили билеты на мюзикл «Норд-Ост». Сэнди и Александра погибли во время штурма.

Евгений и Вера Фроловы, которые тоже погибли во время штурма, оставили двух сыновей: семилетнего Александра и четырехлетнего Михаила. Воспитывают мальчиков пожилые бабушка с дедушкой.

Григорий Бурбан, тридцатидевятилетний гражданин Украины, с американским видом на постоянное жительство в кармане, был влиятельным бизнесменом в Одессе. В июле 2002 года женился на Елене, двадцатитрехлетней студентке педагогического института. В свадебное путешествие (и одновременно командировку) Григорий и Елена выбрались только в октябре, в Москву. И в первый же вечер пошли на спектакль в театре на Дубровке. Григорий погиб во время штурма.

Среди погибших детей было двое подопечных Сергея Лобанкова, маленьких актеров, игравших главные детские роли в спектакле, - Кристина Курбатова и Арсений Кириленко. Им было по четырнадцать лет.

Погибла сидевшая на балконе Дарья Ольховникова, двенадцатилетняя дочь генерала Юрия Ольховникова, взятого Бараевым «в плен» несколько часов до штурма.

Так же как в случае с Ярославом Фадеевым и Федором Храмцовым, большинство погибших находили через несколько дней после штурма, лихорадочно, отчаянно разыскивая их по моргам и прозекторским. Не всем, однако, так повезло. Эпопею Галины Влах, которая еще в конце ноября безуспешно искала своего бывшего мужа, а известий о нем ждала больше семи месяцев, я уже рассказал раньше. Может, он и нашелся бы раньше, если бы его жена не рассчитывала на то, что власти выполнят свои обязанности. Российских чиновников нужно загонять в угол, причем всеми возможными способами, в том числе и при помощи прессы, тогда только появляется какой-то шанс.

Так, как это случилось во время поиска двух молодых людей - девятнадцатилетнего Дмитрия Родионова и двадцатидевятилетнего Юрия Сидоренкова. Их семьи по нескольку раз бывали в каждом морге, об их исчезновении заявили в милицию и прокуратуру. Фотографии обоих юношей опубликовали газеты, о поисках рассказывали все телеканалы. Нашли их «случайно» почти через десять дней после штурма, 4 ноября 2002 года в тех же прозекторских, где раньше о них никто не слышал. Причем, как я уже упоминал, прокурор Москвы Михаил Авдюков несколькими днями раньше уверял, что людей, пропавших без вести, нет. Никогда так и не выяснилось, что же было причиной недоразумения и где укрывали тела убитых заложников.

Даже после того, как нашли Сидоренкова и Родионова, в российских СМИ, главным образом в Интернете, продолжали появляться «списки пропавших без вести заложников». Журналистам, однако, не удалось разыскать ни одного родственника, который искал бы своих близких. Похоже на то, что в «списке пропавших» остались фамилии людей, которые ранее попали в список заложников по ошибке или с искаженными фамилиями.

Впрочем, можно ли в таком случае, в самом центре Москвы вообще говорить о «пропавших»? Естественно, причиной этой неразберихи была некомпетентность учреждений и служб, которые должны были помочь людям в поисках родных. Но были и другие причины, прежде всего потрясение и страх, охватившие власти предержащие сразу же после штурма. Они поняли, как много людей погибло не в результате взрыва и действий террористов, а в результате использования газа и фатальной спасательной акции.

Потрясенные количеством жертв, а еще больше маячащей впереди расплатой, они пустились во все тяжкие, обманывали людей, хотя раньше, не сомневаясь, рисковали жизнью тысячи человек.

Началось это с заместителя мэра Москвы Валерия Шанцева. Выше я писал о том, как он пришел в центр помощи родственникам минут через двадцать после начала штурма (то есть, примерно в 6.10 утра в субботу) и радостно заявил, что заложники живы и радуются прекрасно проведенному штурму. Не исключено, что Шанцев действительно верил, что все закончилось благополучно. Его слова свидетельствуют о том, насколько власти боялись взрыва. Когда выяснилось, что взрыва не было, счастливый чиновник побежал к родственникам с радостной новостью. Ему в голову не пришло, какую ужасающую беспомощность проявят его подчиненные, отвечающие за спасательную операцию.

Но уже к восьми утра появилась первая правдивая информация о размерах трагедии. Валерий Яков из «Новых известий», которому удалось добраться до площадки перед театром, где он увидел десятки мертвых заложников, подавившихся собственными языками и рвотой, рассказал об этом на волнах радио «Эхо Москвы».

Примерно к этому времени, около восьми утра в субботу, 26 октября, власти уже, наверняка, знали больше, чем Яков, который только издалека видел штабеля трупов. Из-под театра уже вывезли всех живых, заканчивался вывоз трупов. Руководители этой операции, несомненно, к этому времени пересчитали убитых, смерть которых была констатирована уже возле театра. До сих пор эти данные не опубликованы, считается, что умерших было около ста человек.

Вскоре после восьми, когда из-под театра вывозили последние трупы, мэр Москвы Юрий Лужков сказал журналистам «Интерфакса», что погибло сто тридцать человек. Для всех это был шок. Ожидали, что будут убитые, но не столько же! Кремль испугался реакции родственников, общественного мнения, наконец, реакции важнейших мировых столиц. Многое указывает на то, что субботним утром на высшем уровне еще не было принято решение, признаваться ли в истинных масштабах трагедии, или попытаться скрыть число убитых. Поэтому «Интерфакс» в течение нескольких минут рассылает своим абонентам поправку: извините, ошибка машинистки, печатавшей текст выступления Лужкова, погибло только тридцать человек.

Журналисты, все еще толпившиеся вокруг театра на Дубровке, с надеждой поглядывали в сторону оперативного штаба. Один из представителей штаба объявил, что в ближайшие часы состоится пресс-конференция и появится официальное заявление о ходе штурма, спасательной операции и количестве жертв. Заявление все никак не появлялось, а конференцию откладывали с часа на час. Это было еще одним доказательством того, что что-то не в порядке, что операция отнюдь не прошла так гладко и Кремль обдумывает, что дальше делать. Наконец, уже после 13.00, то есть семь часов спустя после штурма, перед журналистами на улице рядом с театром появился Владимир Васильев, заместитель министра внутренних дел, с заявлением, которое шлифовалось несколько последних часов. Несмотря на это, Васильев часто отрывался от текста, написанного на листке бумаги. Видно было, что он очень переживает, оттого часто допускает грамматические ошибки в своей речи. Только сегодня можно оценить, насколько его слова расходились с правдой, но тогда он моментами говорил искренне, с болью, особенно, когда упоминал о тысяче возможных жертв. Вот, что он сказал:

«Мне поручено сообщить вам информацию, тяжелую как для меня, так и для всех членов штаба, и для каждого россиянина. Очевидным, несомненным и не поддающимся пересмотру фактом является то, что цель достигнута - заложники освобождены.

Вы сами являетесь свидетелями тому, что штаб соглашался на все условия террористов, на самые сложные, иногда надуманные претензии и заявления, отправлял на переговоры всех, кого можно. Нас иногда осуждали за то, что столько людей ходит в театр, а террористы их то принимают, то нет. Вы были свидетелями того, что мы пытались выполнить все требования террористов. Слишком высока была ставка. Специалисты, проверившие здание, подтвердили, что заложены бомбы, таким способом террористы оказывали на нас давление. Конструкция театра и угроза взрыва говорили о том, что в здании никто не останется в живых, если произойдет сильный взрыв. Такова архитектура.

Даже когда были исчерпаны все возможности освобождения заложников, среди которых были и дети, продолжались переговоры об их освобождении, этой ночью еще шли переговоры. Полномочный представитель президента Виктор Казанцев связался с террористами по телефону и вылетел в Москву, чтобы встретиться с ними и переговорить об условиях освобождения детей. Казанцев сейчас в Москве (это неправда, Казанцева в Москве не было. - Авт.).

Все что происходило, шло по сценарию террористов. Около 5.15-5.20 наше внимание привлекли выстрелы. Группа заложников пыталась сбежать из театра, и появилась реальная угроза для них. В связи с этим был реализован план специальной операции.

Тяжело было принять план спецоперации. И мы, члены оперативного штаба, естественно, несем ответственность за этот план. Действия штаба оценит прокуратура. Такая работа ведется. Прокуратура ведет осмотр места происшествия.

Принятие такого решения, теперь мы в этом глубоко убеждены, было правильным, обоснованным, и оно было принято в нужный момент. По нашим подсчетам, в случае неудачной операции мы могли потерять до тысячи и больше людей. Я имею в виду находившихся там заложников и силы, принимавшие участие в акции.

Результаты операции таковы: удалось спасти более семисот пятидесяти человек. Они находятся в разных больницах Москвы. В то же время мы скорбим вместе с теми, кто потерял своих близких. В настоящее время, это подтвержденные данные, которыми я располагаю, мы потеряли шестьдесят семь заложников, которых не удалось спасти.

Сейчас много говорят о том, был ли использован газ или нет. Мне поручено сообщить вам, что специальные средства были использованы. Это позволило, и вы видели это на экранах, нейтрализовать террористов, в том числе и тех женщин-смертниц, которые были обвязаны взрывчаткой и держали пальцы на кнопках. И это при такой концентрации в зале, вы это тоже видели.

До последней минуты мы боялись того, что может дойти до мощного взрыва. Даже сейчас еще не все взрывснаряды разминированы. Мы боялись, что может рухнуть крыша здания. Считаем, что не дошло до этого благодаря высокопрофессиональной работе тех, кто это сделал, - бойцов спецподразделений.

Ликвидированы тридцать четыре террориста. Осуществляется фильтрация с целью выявления бандитов. Мы исходим из предположения, что в Москве находятся сообщники бандитов.

Хочу подчеркнуть, что идет много разговоров о том, что многие заложники погибли в результате использования тех специальных средств, которые использовала группа. Это не так. Идя к вам на встречу, я специально встретился с Демури Киртадзе, главным врачом госпиталя № 1 ветеранов войны, в помещениях которого находился штаб. Этот госпиталь, естественно, принял самую тяжелую категорию заложников. По информации Киртадзе, они приняли сто четыре жертвы, девять человек умерло. Ни в одном случае причиной не было «отравление». Прежде всего он, как специалист, объясняет трехсуточным стрессом, голодом, отсутствием лекарств и квалифицированной врачебной помощи».

Сегодня мы уже знаем, что это была одна из главных причин задержки конференции заместителя министра МВД Васильева: лихорадочный поиск оправданий и причин смерти такого количества заложников. Нельзя же было сказать, что они погибли в результате использования газа, ведь тогда власти несли бы ответственность за их смерть.

Голод, обезвоживание, отсутствие движения привели к нарушению деятельности легких, сердца, кровообращения - такие причины смерти заложников сообщили на следующий день (воскресенье, 27 октября, 18.00) во время пресс-конференции, на которой выступили специалисты: известный уже нам глава Комитета здравоохранения Москвы Андрей Сельцовский и главный анестезиолог Москвы Евгений Евдокимов. Естественно, ни словом никто не упомянул о плохой работе служб, подчиненных обоим чиновникам.

Именно в ходе той пресс-конференции Сельцовский сообщил, что погибло сто семнадцать заложников, в том числе только один - в результате огнестрельного ранения (Павел Захаров, убитый за несколько часов перед штурмом случайной пулей, попавшей ему в голову. Его вывезли из театра, отвезли в больницу, где констатировали смерть). Возникает вопрос: а где люди, расстрелянные террористами? Ответ очевиден - Ольгу Романову по неизвестной причине (вероятно, из-за того, что ее тело было вынесено из театра до штурма) Сельцовский пропустил, а остальных отнес к рядам террористов, а точнее, к «группе людей с огнестрельными ранениями, вывезенных из театра, подозреваемых в терроризме». Дело в том, что до этого момента (полтора суток после штурма!!!) следственная группа и спецслужбы все еще точно не знали, кто из них был террористом, застреленным во время штурма, а кто заложником, убитым террористами или шальной пулей во время атаки штурмовиков.

В воскресенье вечером глава Комитета здравоохранения Москвы информировал, что во время штурма ликвидировано пятьдесят террористов.

Остановимся на минутку на этой цифре. Несколькими днями позже прокуратура сообщила, что отряд Бараева насчитывал сорок одного человека, а семью месяцами позже сообщено, что только сорок (когда установили личность Влаха). С большой долей уверенности можно сказать, что десять человек, исчезнувших из этого списка, - это заложники с огнестрельными ранениями (как раз такие, как Влах). Из-за пулевых отверстий прокуратура «для упрощения» сначала посчитала их как террористов, и только потом окончательно определила, что они были заложниками (одиннадцатой была Ольга Романова, а двенадцатым Павел Захаров, тоже не включенный в эту группу, как следует из высказывания Сельцовского).

Официально, однако, власти сообщили, что только шесть человек погибло от огнестрельных ранений. Это были: Ольга Романова и Константин Васильев (расстрелянные в первую ночь после захвата театра), Геннадий Влах (крановщик, пришедший искать сына, расстрелянный террористами), Павел Захаров (случайное ранение в голову), а также Максим Митин и Денис Грибков. Один из них с бутылкой в руках побежал к выходу по спинкам кресел и был расстрелян (не удалось установить который), другой, вероятно, погиб во время штурма. А где еще шесть человек из двенадцати? Следствие хранит молчание по поводу этих несовпадений.

Абсолютным молчанием окружена и история Ярослава Фадеева. Была ли рана на лбу следом выстрела? Кто послал пулю, убившую Ярослава: боец «Альфы» или террорист? Если «Альфа» во время штурма была вооружена ручными пулеметами типа «Вал» (калибр 9мм), а чеченцы, как сообщалось, автоматами Калашникова (калибр 5,45мм и, возможно, 7,62мм), то дело должно было быть очевидным даже для начинающего патологоанатома. Между тем никто даже не пытается ответить на эти вопросы, а ФСБ и прокуратура даже пытались запугать мать, чтобы она не встречалась с журналистами (как утверждает Ирина Фадеева, сотрудники пригрозили ей, что произведут эксгумацию сына, чтобы провести тщательное расследование). Хотя ответы, наверняка, известны, но очень узкому кругу людей.

То же самое в случае Алены Поляковой, которая была на спектакле с мамой Ольгой. Фамилия девочки сначала появилась в списке без вести пропавших, когда ее родственники не смогли найти ее ни в одной больнице, ни в одном морге. Наконец, благодаря связям друга семьи, удалось найти тело Алены в одном из военных госпиталей. С пулевым ранением. Ее фамилия никогда не появилась в официальном списке жертв.

Эксперт милиции (просил не сообщать фамилии), проводивший через несколько часов после штурма предварительное описание трупов в одной из больниц, рассказал мне, что среди тел был труп молодого мужчины лет двадцати пяти с характерной татуировкой «ВДВ» (воздушно-десантные войска). Как утверждает эксперт, парень погиб от одной пули, которая попала ему в затылок. Не удалось установить, как его звали и был ли он в списке погибших с пулевыми ранениями.

Причины этой фатальной неразберихи и хаоса очевидны. Российские спецслужбы не слишком волновали эмоции семей потерпевших, и они отнюдь не собирались помогать родственникам в поисках тел близких. Впрочем, они уже были мертвы, и у служб не было повода торопиться. Значительно важнее для них был поиск сбежавших террористов и их сообщников. Сразу же после штурма Москва была на грани чрезвычайного положения.

Спецслужбы продолжают утверждать, что газовая атака была столь молниеносной, что террористы не успели среагировать. Но мы знаем, что было не так, и поэтому после того, как театр был занят штурмовиками, ФСБ неожиданно сообщило, что некоторые террористы могли переодеться в гражданскую одежду и укрыться среди заложников. Из-за этого больницы превратились в тщательно охраняемые следственные изоляторы. Входы были под наблюдением не только охраны, но и кордонов милиции, которые не впускали и не выпускали никого, кроме персонала, а родственников, пытавшихся получить хоть какую-то информацию о судьбе близких, грубо отгоняли.

Помимо этого, в Москве были предприняты чрезвычайные меры безопасности. Проверяли каждую машину, выезжавшую из столицы, в результате чего на выездах образовались гигантские пробки. СМИ передали, что нескольким террористам во время штурма в суматохе удалось скрыться, в связи с чем милиция стала прочесывать соседние с театром дома. Наконец Борис Грызлов, глава МВД признал, что в Москве действовала террористическая сеть, насчитывающая несколько десятков человек. Настроение в городе было близко к панике.

Практически чрезвычайное положение, введенное прокуратурой и ФСБ в больницах, когда туда стали привозить заложников, дало «результаты». Спецслужбы схватили сорокатрехлетнюю чеченку Яху Несерчаеву, которая, как мы помним, отправилась на спектакль с двумя подругами. И с ней, как и «подозреваемым» Александром Зельцерманом, обошлись, как пристало обходиться с сообщницей террористов.

Яха из-за больного сердца и легких очень тяжело перенесла газовую атаку. Собственно, можно сказать, что выжила она чудом. Запущенного в зал газа она не заметила, услышала только, как кто-то крикнул: «Газ пустили!», и через несколько секунд потеряла сознание. После штурма чеченка попала в тяжелом состоянии в больницу № 13, и там начались проблемы: ее бред на чужом языке вызвал подозрение соседей. А может, очнувшись, упомянула соседкам, что она из Грозного? Трудно сегодня сказать, только милая бабуля, которая до этого уступила ей свою кровать, донесла об этом дежурившему в коридоре милиционеру.

Тут же явились милицейские специалисты, сняли отпечатки пальцев и взяли одежду на экспертизу. А потом пришел очень милый офицер и сказал: у меня плохие новости, вы задержаны за помощь террористам. Яху, такую слабую, что она без посторонней помощи даже стоять не могла, перевезли в госпиталь для заключенных. В это время в ее квартире был произведен обыск, а ФСБ объявило журналистам, что задержана сообщница террористов: на ее руках обнаружены следы пороха и взрывчатых веществ.

В тюремной больнице ей не оказывали никакой помощи, -впрочем, вскоре опять появились представители милиции и заявили: «Вам придется лечиться в другой больнице». Принесли ей огромные мужские туфли, которые она надела на босу ногу, и грязное мужское пальто, в которое укуталась перед путешествием в октябрьскую холодину. На ней ведь не было ничего, кроме ночной рубахи. Милиционеры защелкнули наручники на ее руках. И отвезли ее в следственный изолятор, где охранница, увидев ее, тяжело вздохнула: «Еще одна зараза…»

В СИЗО Яха провела неделю. За это время ее никто не допрашивал, вообще никто ею не занимался, хотя она ежедневно просила о встрече со следователем. О лечении не было и речи, хоть чеченка находилась на грани жизни и смерти. Спасли ее друзья, которые по знакомству и при помощи блестящего адвоката добились встречи с соответствующим прокурором и доказали, что Яха не имеет с терроризмом ничего общего.

Несерчаева живет в Москве, но, сломленная болезнью и страшными переживаниями, не захотела возвращаться к событиям конца октября 2002 года. Отказалась встречаться со мной.

Очередным пойманным «сообщником террористов» оказался журналист телевидения «Лидер ТВ» из Азербайджана Нариман Мехтиев. Он прилетел в Москву со своим оператором в пятницу вечером, за десять часов до штурма. Как все азербайджанцы, Мехтиев - смуглый брюнет, что само по себе уже подозрительно. Кроме того, он почти беспрерывно разговаривал по мобильному телефону на чужом языке. Это не могло не вызвать подозрений. После штурма к нему подошла милиция и люди в штатском, кто-то показал на него пальцем, и, не успел Мехтиев сказать, что он журналист, ему натянули на голову мешок и провели так метров сто, вероятно в оперативный штаб. После обыска его подвергли семичасовому допросу. Не помогли вмешательства ни посольства, ни руководства телевидения «Лидер ТВ». Выпустили его только во второй половине дня.

Был еще один человек, помогающий, как посчитало ФСБ деятельности Бараева и его людей. Его арестовали в группе иностранных журналистов еще до штурма, а российские службы безопасности засекли его по сигналу сотового телефона.

Чеченец Заурбек Талхигов, о котором я уже писал раньше, с 1999 года жил в Петербурге, где занимался торговлей. В Москву приехал подписывать контракт на поставки мяса, а в окрестностях театрального центра появился после того, как Асланбек Аслаханов призвал чеченцев прибыть к театру и предложить себя вместо заложников. Талхигов покрутился среди журналистов и родственников заложников, потом подошел к группе голландских журналистов, среди которых был Олег Жиров. Голландский бизнесмен украинского происхождения приехал в Москву на несколько дней с женой и сыном. Они собирались пойти на мюзикл вместе, но в последний момент Олег был приглашен на важную встречу и вынужден был отказаться. Его жена Наталия Жирова и четырнадцатилетний сын Дмитрий попали в руки террористов. Жиров заметил Талхигова, который внешне напомнил ему армейского друга. Спросил, чеченец ли он, и попросил о помощи - позвонил на мобильный жене, а когда телефон взял один из террористов, отдал свою трубку Заурбеку. Трудно сказать, о чем они разговаривали, - разговор шел по-чеченски. Талхигов провел семь-восемь разговоров, пробуя, как он утверждает, убедить террористов отпустить жену и сына Жирова. По словам журналистов, он помогал и сотрудникам ФСБ в контактах с террористами. Несмотря на это, его арестовали, так как, по официальной версии, он передавал террористам информацию относительно количества милиции, размещения снайперов и бронетранспортеров вокруг театра, а также «координировал действия террористов внутри здания».

Не удалось ему вытащить оттуда ни одного заложника. Наталия Жирова погибла во время штурма.

Во время процесса прокуратура представила одну из пленок, на которой обвиняемый рассказывает о снайперах и БТРах. Две другие записи, где, по утверждению свидетелей, Талхигов вступается за жену Жирова и пытается договориться с террористами, были уничтожены как несущественные. Процесс был закрытым, без участия журналистов. В суде первой инстанции Талхиров был приговорен к восьми с половиной годам колонии. Приговор был оглашен 20 июня 2003 года, 9 сентября был поддержан Верховным судом и получил законную силу. Адвокаты заявили об апелляции в Европейский Суд по правам человека в Страсбурге. По мнению депутата Асланбека Аслаханова, Талхигов сыграл роль козла отпущения.

До средины сентября 2003 года это был единственный осужденный за соучастие в террористическом акте на Дубровке.

Суббота, 26 октября 2002 года, 21.00

Заканчивался один из страшнейших дней в современной истории России. Начался он с рискованного штурма спецподразделений, потом была трагическая спасательная операция, автобусы и машины скорой помощи, перевозящие людей в бессознательном состоянии в больницы, тысячи отчаявшихся родственников, разыскивающих своих близких, живых или мертвых. Всему этому сопутствовало бездушное безразличие чиновников и политиков.

Именно в такой момент президент Владимир Путин впервые с начала кризиса обратился к народу. Большинство заложников были не в состоянии его услышать, поскольку многие не пришли в себя, а остальные и так не имели возможности смотреть телевизор в московских больницах. Несмотря на то, что несколько часов назад уже стемнело, перед больницами клубились толпы людей, пытающихся получить хоть какой-нибудь обрывок информации о своих близких.

Вот что сказал президент в такой момент:

«Дорогие соотечественники!

В эти дни мы вместе пережили страшное испытание. Все наши мысли были о людях, оказавшихся в руках вооруженных подонков. Мы надеялись на освобождение попавших в беду, но каждый из нас понимал, что надо быть готовыми к самому худшему.

Сегодня рано утром проведена операция по освобождению заложников. Удалось сделать почти невозможное - спасти жизни сотен, сотен людей. Мы доказали, что Россию нельзя поставить на колени.

Но сейчас я прежде всего хочу обратиться к родным и близким тех, кто погиб.

Мы не смогли спасти всех. Простите нас. Память о погибших должна нас объединить.

Благодарю всех граждан России за выдержку и единство. Особая благодарность всем, кто участвовал в освобождении людей. Прежде всего сотрудникам спецподразделений, которые без колебаний, рискуя собственной жизнью, боролись за спасение людей.