КОНСАЛЬВО[41]

Земную жизнь навеки покидая,

Лежал Консальво; некогда роптал он

На свой удел — теперь уж нет: забвенье

Желанное грозило поглотить

Его на пятом пятилетье жизни.

В день смерти неподвижно он лежал,

Покинутый любимыми друзьями —

Никто за оставляющим сей мир

Пуститься в бесконечный путь не может.

Но — жалостью подвигнута одной,—

Чтоб в одиночестве его утешить,

Была с ним рядом та, что занимала

Все помыслы его, краса Эльвира,

О власти ведая своей, — что взглядом

Веселым или ласковою речью,

Повторенной им в мыслях многократно,

Она могла в мгновение любое

Несчастному влюбленному дать силы,

Хоть он ни разу ей не говорил

Слова любви. Всегда в его душе

Всевластная была сильнее робость,

Чем страсть. И оттого из-за чрезмерной

Любви он стал ребенком и рабом.

Но развязала смерть его язык,

До той поры молчавший. Угадал он,

Что наступает час освобожденья,

Ее, собравшуюся уходить,

Взял за руку, сжал пальцы ей и молвил:

«Уходишь ты, тебя уж гонит время.

Прощай, Эльвира. Больше не увижу

Тебя. Прощай. Благодарю тебя

За все заботы так, как только могут

Благодарить мои уста. Награду

Воздаст тебе, кто может, если только

Благочестивых ждет награда неба».

Эльвира побледнела, тяжело

Вздохнула грудь ее от этой речи;

Всегда томится сердце, даже если

Чужой ему уходит, говоря:

«Прощай навеки». Возразить хотела

Она и приближенье рока скрыть

От умирающего, но его

Слова ее опередили: «Смерть

Желанная, которую так часто

Я звал, ко мне снисходит наконец;

Я не боюсь ее; зловещий этот

День кажется мне радостным.

Гнетет Меня лишь то, что я тебя, Эльвира,

Теряю, уходя навеки. Сердце

От этой мысли рвется. Не увижу

Я этих глаз и не услышу слов

Твоих! Но перед тем, как ты оставишь

Меня навек, Эльвира, согласись

Мне подарить последний поцелуй

И первый в жизни! Тем, кто умирает,

Нельзя в благодеянье отказать.

Полуугасший, похвалиться этим

Я не смогу: навеки мне уста

Замкнет рука чужая», — молвил он,

Вздохнул и к обожаемой деснице

Холодные уста с мольбой прижал.

В сомненьях, в размышленьях пребывала

Красавица, вперив свой взгляд, сиявший

Очарованьями, в глаза, где слезы

Последние блестели. Волю друга

Презреть и омрачить еще сильней

Печальное прощание отказом

Ей сердце не позволило, и в нем

К знакомому ей жару состраданье

Верх взяло. И небесное лицо,

Желанные уста — предмет мечтаний

И вздохов в продолженье стольких лет —

Приблизила она к лицу его,

Поблекшему в борении со смертью,

И поцелуев множество, исполнясь

Сочувствия и жалости высокой,

На судорожно стиснутых губах

Влюбленного она запечатлела.

Что ты узнал тогда? Очам твоим

Какими показались жизнь и смерть,

Консальво уходящий? Осторожно

Возлюбленной Эльвиры руку он

На сердце положив свое, что билось

Последними ударами любви

И смерти, молвил: «О моя Эльвира,

Я на земле еще! Я знаю: эти

Уста — твои, твою сжимаю руку!

Мне кажется виденьем это, бредом,

Невероятным сном. Сколь многим я

Обязан смерти. Не была, я знаю,

Эльвира, тайною моя любовь

Ни для тебя, ни для других — не скрыть

На свете истинной любви. В поступках,

В глазах, в лице смущенном проявлялась

Она — но не в словах. И навсегда

Безмолвным бы осталось это чувство

Огромное, всевластное, когда бы

Отваги смерть ему не придала.

Теперь я встречу смерть, судьбой довольный

И не горюя больше, что однажды

Открыл глаза на свет. Я жил не зря,

Коль было суждено моим губам

Коснуться этих губ. Считаю даже

Счастливым свой удел. На свете есть

Две вещи высшие: любовь и смерть.

К одной меня приводят небеса

Во цвете лет моих; другой я счастлив

Довольно. Ах, когда бы только раз,

Один лишь раз любовь ты подарила,

Спокойную и долгую, — в тот миг

По-новому взглянул бы я на землю

И раем бы казалась мне она.

С утешенным бы сердцем я страдал

До старости ужасной, ибо мне,

Чтоб выдержать ее, довольно было б

Тот миг припомнить и сказать: я был

Счастливей всех счастливых. Но настолько

Блаженным быть не даст вовеки небо

Земному существу. Любовь и радость

Соединить не можем мы. И все же

Под пытки палача, под бич, на дыбу

Я полетел бы из твоих объятий

И в бездну вечной казни бы спустился.

Эльвира! И счастливей и блаженней

Бессмертных будет тот, кого улыбкой

Любви ты одаришь! Счастливец, кто

Кровь за тебя прольет и жизнь отдаст!

Дозволено, дозволено живому,

И не во сне, как я, бывало, думал,

Дозволено вкусить при жизни счастье.

Узнал я это в день, когда взглянул

Бесстрашно на тебя. Пусть из-за смерти

Случилось так. И все же этот день,

Жестокий день, средь горестей моих,

Не проклял я ни разу в сердце стойком.

А ты живи и дальше, украшая

Мир обликом своим, моя Эльвира.

Никто, как я, любить тебя не будет.

Второй такой любви не быть. Как долго

Консальво бедный призывал тебя,

И плакал, и стенал! Как я бледнел,

Как стыла грудь при имени Эльвиры;

Как я дрожал всегда, на твой порог

Ступив, заслышав ангельский твой голос,

Чело твое увидев, — я, который

Встречаю смерть бестрепетно. Уходят

Из слов любви дыхание и жизнь.

Прошла пора, мне этот день не вспомнить.

Прощай, Эльвира! Вместе с искрой жизни

Из сердца исчезает наконец

Любимый образ твой. Прощай.

И если Не тяготилась ты моей любовью,

То вслед моим носилкам погребальным,

Завидев завтра их, пошли свой вздох».

Он смолк; и вскоре дух его покинул;

И до заката солнца этот первый

Счастливый день угас в его очах.

Перевод А. Наймана

Данный текст является ознакомительным фрагментом.