Глава 3. Военный психоз

Рейс 007 компании «Korean Air Lines» вылетел из Анкориджа 31 августа, в 4 утра по местному времени. Экипаж был хорошо знаком с маршрутом, пролегавшим через Тихий океан: прежде чем пролететь над Японией и направиться в Сеул, самолёт должен был пройти вблизи воздушного пространства Советского Союза. Командиром «Боинга-747» был капитан Чон Бен Ин, 45-летний ветеран корейских ВВС, налетавший 6619 часов на больших лайнерах; за предыдущие десять лет он совершил 83 полёта через северный Тихий океан. Второй пилот, Сон Тон-Хвин, которому было сорок семь, пересекал океан 52 раза. А 32-летний штурман Ким Ы Тон летал через океан 44 раза. Помимо лётного экипажа, на борту находились двадцать бортпроводников, шесть сотрудников «Korean Air Lines», возвращавшихся в Сеул, и 240 пассажиров, в том числе 62 американца.[134] Одним из них был конгрессмен Ларри Макдональд, правый радикал из Джорджии, председатель «Общества Джона Берча» {Радикальная общественная организация, выступающая против коммунистической идеологии, против наднациональных организаций и соглашений о свободной торговле, за ограничение иммиграции, полномочий правительства и «личную свободу». Основана в 1958 году. Названа по имени американского священника и разведчика, убитого коммунистами в Китае в 1945 году. — Прим. пер.}.

По плану полёта, самолёт должен быть двигаться маршрутом R20 — самым северным из пяти маршрутов, отведённых для пассажирских рейсов через океан. Эти небесные магистрали были более 90 км в ширину и около 300 м в высоту. Маршрут R20 пролегал ближе всего к Советскому Союзу. Вылет из Анкориджа задержали из-за встречного ветра, чтобы самолёт мог прибыть в международный аэропорт Сеула ровно в 6 утра 1 сентября.

Но вскоре после взлёта произошла ошибка. Автопилот был установлен неправильно, и экипаж этого не заметил. Вместо того, чтобы выбрать инерциальную систему навигации, которая бы вывела самолёт на правильный маршрут, автопилот установили на постоянный магнитный курс. Возможно, это произошло из-за того, что пилоты забыли передвинуть тумблер управления системой навигации на ещё одну позицию вправо.

Самолёт начал отклоняться к северу от R20. Примерно через 50 минут после начала полёта, находясь на высоте 9500 м, экипаж KAL 007 сообщил о прохождении радиомаяка «Вефиль». Однако, сами того не зная, они уже были в 22,2 км севернее маяка и за пределами своего маршрута.

Согласно записям переговоров с авиадиспетчерами, Чон и его экипаж, пересекая океан, не заметили ничего странного. В следующей контрольной точке после «Вефиля» они доложили, что всё в порядке, хотя отклонение от маршрута составляло 111 км, а в следующем пункте маршрута — уже 185 км. Через пять часов после взлёта команда сообщила о прохождении очередной контрольной точки, тогда как на деле самолёт был уже на 296 км севернее, направляясь к Камчатке. В какой-то момент пилоты обменялись сообщениями с другим пассажирским самолётом; его экипаж сообщил о совершенно другой картине ветров, что должно было подсказать команде рейса 007 — самолёт сбился с курса {Пилот другого рейса, 015, сообщил о сильном попутном ветре, тогда как у рейса 007 ветер был встречный. — Прим. пер.}. Но этого не случилось. Пилоты совершенно не тревожились:

— Скукотища…

— Я слышал, у нас в аэропорту теперь есть обменный пункт.

— Что меняют?

— Доллары на корейские деньги.

— Господин капитан, вы не хотите есть? — спросила стюардесса.

— Что?

— Поесть; может, пора обедать?

— Давайте поедим позже.

Той ночью в небе неподалёку от границы Советского Союза кружил ещё один борт — четырёхмоторный реактивный самолёт RC-135, который американские ВВС использовали для разведки. RC-135, переоборудованный «Боинг-707», в Советском Союзе знали как шпионский самолёт. Пилот Осипович вспоминал, что ему много раз доводилось преследовать его. Самолёты RC-135 следили за испытаниями советских баллистических ракет; это была разведывательная операция под названием «Cobra Ball». Самолёт был набит камерами. В фюзеляже снизу были специальные иллюминаторы, позволявшие фотографировать боеголовку советской ракеты, приближающуюся к цели. Нижняя поверхность крыла со стороны камер была выкрашена в чёрный цвет, чтобы избежать отблесков. RC-135 базировались на острове Шемия — отдалённом скалистом образовании в Алеутском архипелаге.

Во время испытаний целью советских ракет часто была Камчатка. Наблюдение за ракетами в момент, когда они достигали полигона, помогало Соединённым Штатам следить за исполнение договоров о контроле над вооружениями. На фотографиях можно было увидеть, сколько боеголовок отделилось от ракеты, и их финальную траекторию. Самолёты RC-135 летали по кругу или описывали восьмёрку, а их объективы были нацелены на советское побережье в ожидании испытаний.

Ночью 31 августа американцы предполагали возможность очередных испытаний, и RC-135 патрулировал небо. Размах крыльев RC-135 составлял 39,6 м, «Боинга-747» — 59,7 м.

У обоих самолётов было по четыре двигателя, размещённых под крыльями. В передней части фюзеляжа «Боинга-747» был «горб» — там находилась верхняя пассажирская палуба. Около часа ночи RC-135 кружил в небе, а более крупный «Боинг-747» летел на 120 км южнее.

В этот момент и произошла фатальная ошибка. Советские военные отслеживали полёт RC-135 на радаре. Ракетных испытаний той ночью не было, и RC-135 направился назад, к своей базе на Шемии; но на радаре не было видно, как самолёт развернулся. На пути назад RC-135 пересёк траекторию полёта «Боинга-747». Радар «потерял» RC-135, но поймал сигнал «Боинга-747», который теперь направлялся к Камчатке. Самолёту был присвоен номер слежения 6065, а его след на радаре был помечен как «81» — один неопознанный летательный аппарат.[135] Его траектория не совпадала с курсом рейса «Korean Air Lines», и советские операторы на земле подумали, что это может быть RC-135. Радар показывал движение самолёта на подлёте к Камчатке, но с перерывами. В какой-то момент цель была потеряна, а когда самолёт снова появился на радаре, он был уже над островом.

***

Авиалайнер достиг Камчатки, но советские силы ПВО отреагировали не сразу. Операторы спросонья не спешили, командиров надо было разбудить, а радар работал с перебоями. Записи переговоров операторов наземного наблюдения показывают, что они заметили самолёт как раз тогда, когда он пролетал над базой ВВС в Елизово. В воздух поднялись четыре перехватчика. Истребители метались в воздухе около двадцати минут, но так и не смогли засечь лайнер — он летел к северу от них — и были вынуждены вернуться на базу. Самолёт летел над Охотским морем к Сахалину, находящемуся примерно в 1130 км южнее. Радары потеряли цель в 1:28 утра.

Лайнер появился на сахалинских радарах в 2:36 и снова получил номер слежения 6065, но в этот раз с пометкой «91» — один военный самолёт.

Дежурный офицер командного пункта отряда истребителей Су-15 той ночью попытался дозвониться через оператора на радарную станцию «Буревестник», расположенную на острове Итуруп Курильского архипелага. С «Буревестника» пришло сообщение: цель приближается к Сахалину.[136]

— Доброе утро, — сказал офицер оператору дальней связи. Он сообщил своё секретное кодовое слово, «Облако-535», и попросил телефонистку срочно установить связь с «Буревестником».

— Да, дело первостепенной важности, срочно, — настаивая он, когда она переспросила у него кодовое слово.

— Хорошо, подождите.

Она попросила его назвать свой телефонный номер, затем своё имя. Он назвал, но телефонистка не разобрала. Он повторил.

Он в нетерпении щёлкнул по телефонной трубке.

Прошло четыре минуты.

— Нет ответа, — сообщила она.

— Нет ответа?

— Нет.

— Почему?

— Я не знаю почему.

— «Буревестник» не отвечает?

— По номеру «Буревестника» никто не отвечает.

— Не может быть!

— Что это? — спросила телефонистка. — Что это за организация?

— Это военная организация, — сказал дежурный офицер. — И мне она нужна прямо сейчас, я должен позвонить во что бы то ни стало. Это вопрос государственной важности. Я не шучу.

— Минутку.

Авиалайнер летел к Сахалину со скоростью 13 км в минуту. Через пять минут после начала разговора дежурный офицер командного поста спросил:

— Ну что?

— Набираю, ответа нет.

***

Когда лайнер подлетал к Сахалину, Осипович спал на базе «Сокол». Он был на дежурстве — взял ночную смену, чтобы освободить себе следующий день. Это был первый день школьных занятий, и ему предстояло выступить перед классом своей дочери на уроке мира. Он поел, подремал перед телевизором, а потом проснулся, чтобы проверить караул.

Когда он одевался, зазвонил телефон. Ему было приказано выдвинуться к своему Су-15 и подготовиться к взлёту. Погода была плохой: на Сахалин надвигался атмосферный фронт. В 2:42 Осипович взлетел. Он взял курс на океан и поднялся на высоту 7900 м. Его позывным был: «805». Вскоре в воздух поднялся ещё один Су-15, а затем и Миг-23 с авиабазы Смирных, также находившейся на Сахалине. Осипович не представлял, что происходит, — может, очередное тренировочное задание в условиях, приближенных к боевым?

Советский радар снова засёк авиалайнер, и ему опять был присвоен номер слежения 6065. Из разговоров между операторами следует: они подумали, что это мог быть RC-135, хотя у некоторых были сомнения. Но ни в этих разговорах, ни во время радиосвязи с лётчиками никто ни разу не упомянул «Боинг-747». Они направляли Осиповича к цели, сообщив ему: «Цель стратегическая. При нарушении границы — уничтожить. Навести системы вооружения».

Осипович видел цель как небольшую точку, два-три сантиметра в длину. Он изучал RC-135 и знал, как выглядят советские гражданские самолёты, но, как он позднее вспоминал, никогда не изучал форму иностранных самолётов вроде «Боинга-747».

Оператор наземного поста предположил:

— Если там четыре инверсионных следа, это RC-135.

У «Боинга-747» тоже было четыре двигателя.

— 805, вы можете определить тип самолёта? — спросил оператор у Осиповича.

— Не совсем, — ответил тот.

На земле царило замешательство. Никто не хотел нести ответственность за ещё одно вторжение вроде того, что cлучилось 4 апреля. Дежурный офицер базы «Сокол» докладывал начальству, и его спросили, насколько серьёзен инцидент.

— Да, похоже, серьёзен, как четвёртого числа, а то и похуже, — ответил он.

В 3:09 был отдан приказ сбить самолёт, затем он был отозван. Дежурный на «Соколе» задумался: стали бы американцы направлять шпионский самолёт в советское воздушное пространство? Они обычно кружили за пределами территориальных вод.

— Выглядит как-то сомнительно, — сказал он. — Не верю, чтобы враг был так глуп. Может, это кто-то из наших?

Он позвонил на другой командный пункт в Макарове, в восточной части острова, чтобы выяснить, что им известно о самолёте.

— Он ещё нас не разбомбил, — был ответ.

Приблизившись к «Боингу-747» и находясь в 24 км за ним, Осипович увидел, как загорелись головки наведения ракет. «Ёлки-палки!» — сказал он, отключил наведение и подлетел ближе.

В 3:14 командующий Дальневосточным военным округом принял отчёт. Ему доложили, что Осипович готов открыть огонь, но «он не может определить цель визуально, потому что ещё темно».

— Сначала выясните, что это за объект. Может, это какой-то гражданский самолёт или ещё бог знает что, — сказал командующий.

— Пилот видит только тень, — ответил оператор радара.

— Он не может определить тип?

— Нет, там темным-темно.

Осипович теперь был в 11,9 км позади авиалайнера, летевшего над Сахалином. «Цель с мигалкой идёт», — доложил он. Вскоре после 3:12 Осипович попытался выйти на связь с лайнером с помощью советской системы электронной идентификации «свой-чужой», но ответа не было: лайнер был гражданским самолётом и не имел на борту совместимого военного передатчика.

Советские операторы шесть раз спрашивали Осиповича, горят ли огни навигации на лайнере, — предполагая, что если они не включены, то самолёт может выполнять шпионское задание. В 3:18 Осипович доложил: «АНО горит, мигалка горит» (АНО — авиационные навигационные огни).

Оператор базы «Сокол» попросил Осиповича помигать своими огнями в знак предупреждения, и он это сделал. Затем, в 3:20, ему приказали дать предупредительную очередь из авиапушки. Он выстрелил. Ответа не было. Затем авиалайнер неожиданно снизил скорость.

Советские военные не знали, что в 3:20 авиадиспетчеры в Токио дали капитану Чону разрешение подняться с 10000 до 10700 м, и поэтому самолёт снизил скорость. Записи переговоров в кабине экипажа показали, что Чон и его команда так и не узнали, что происходит. Следователи потом заключили: военные сочли изменение высоты попыткой уйти от перехвата; это только укрепило подозрения, что перед ними самолёт-разведчик RC-135.

«805, открыть огонь по цели», — потребовали с земли. Но в тот момент это было невозможно, потому что Осипович уже почти догнал лайнер. «Раньше надо было думать! Куда мне стрелять? Я впереди цели!» Сообщение, что он был «впереди», то есть сбоку от лайнера, дало некоторым аналитикам основание предположить, что Осипович должен был увидеть «горб» «Боинга-747». Однако следователи сообщили, что, судя по показаниям радаров, Осипович постоянно находился справа и сзади от «Боинга». Пилот вспоминал также, что его собственный самолёт в тот момент начал «проваливаться»; почему, он не сказал.[137]

Во время следующего сеанса радиосвязи Осипович сообщил: «Я уже отстаю». Он добавил, что авиалайнер был на высоте 10000 м, слева от него. Он не обозначил собственную высоту — выше или ниже «Боинга». Если он летел ниже, то «горб» было сложнее увидеть.

В 3:24 радио Осиповича затрещало: «805, приблизиться к цели и уничтожить!» Лайнер уже покидал побережье Сахалина. Осипович вспоминал потом, что в этот момент он, наконец, смог разглядеть самолёт — и вдруг понял, что тот крупнее RC-135.

«Вскоре я мог разглядеть его своими глазами, — вспоминал он. — Это был большой самолёт, и я подумал, что это военный грузовой самолёт, потому что на нём был мигающий сигнал. Пассажирские маршруты тут не проходили, и случаев, когда пассажирский самолёт сбился бы с курса, тоже не было… Я видел, что это большой самолёт. Это не был истребитель, это был либо разведчик, либо грузовой самолёт».[138]

Он выстрелил. В 3:25 две ракеты Р-98 класса «воздух-воздух» рванулись вперёд: одна была с оптической тепловой головкой самонаведения, нацеленной на источники инфракрасного излучения вроде выхлопа двигателя, другая, с радиолокационной головкой, была наведена по данным радара. Обе несли по двадцать килограммов фугасного боеприпаса и были способны выпустить по цели 1400 стальных осколков. Первой вылетела ракета с тепловой головкой; она достигла лайнера за тридцать секунд. Осипович увидел взрыв.

— Цель уничтожена, — доложил он.

Он резко свернул вправо. У него кончалось топливо, и он приземлился на острове.

***

Взрыв образовал пробоину шириной в полтора метра, и давление в кабине упало. «Что случилось?» — спросил один из членов экипажа в момент взрыва. Ракета рассекла кабели системы управления, и лайнер дёрнулся вперёд, вжав людей в сидения. Двигатели ещё работали, но закрылки, которые помогают притормозить самолёт на посадочной полосе, выдвинулись, шасси были выпущены, пассажиров попросили потушить сигареты и приготовиться к аварийному снижению. «Наденьте кислородную маску», — сообщили пассажирам по внутренней связи. Первый пилот, которого было едва слышно из-за маски, сообщил по радио в Токио: «Быстрая декомпрессия, снижаюсь до десяти тысяч».

На высоте 10320 м самолёт выровнялся было, но затем полетел в море со скоростью 1,5 км в минуту. Все люди на борту погибли.

***

Рейгана, находившегося на своём ранчо, разбудил среди ночи звонок Кларка о пропавшем самолёте. Нэнси Рейган вспоминала: первой реакцией её мужа было «О Боже, они что, обезумели?» и «О чём они думали, чёрт возьми?»[139]

Соединённые Штаты и Советский Союз принялись кидаться друг на друга. Это была дикая схватка потрясённых, обалдевших от шока боксёров, полная ярости и промахов с обеих сторон.

Сверхсекретный американо-японский пост прослушивания отследил часть переговоров Осиповича с оператором наземного наблюдения. Некоторые из них отправили в Вашингтон, расшифровали и перевели. Первая же присланная запись демонстрировала, как Осиповича ведут к цели с командного пункта; она содержала и его слова «цель уничтожена». Страницы расшифровки, казалось, кричали: СССР виновен в бессмысленном убийстве! Но запись была лишь фрагментом сырых разведданных, она имела мало отношения к реальной картине дела. В ней не было отражено ни замешательство операторов радара, ни присутствие RC-135. Всё это время советские военные не предприняли ни одной попытки тщательно идентифицировать цель — так их взволновал страх перед ещё одним выпадом американцев, вроде того, что произошёл в апреле. Об этом хаосе невозможно было судить по распечаткам переговоров. Катастрофа проливала свет на слабости советской военной системы, она была примером того, как ошибочные выводы и несовершенное оборудование могут привести к ужасным последствиям, но Рейган и его люди прочли в распечатках совсем иное.

По данным Сеймура Херша, небольшая группа аналитиков военно-воздушной разведки в Вашингтоне в считанные часы сообразила, что Советы сбили лайнер ненамеренно. Она подготовила секретную презентацию с цветными слайдами, показывающими, что операция «Cobra Ball» могла вызвать путаницу. Однако в суматохе презентация не привлекла особого внимания. Она попала в Белый дом только спустя двадцать три часа, но и тогда не возымела никакого действия — обстановка была крайне эмоциональной. Как выразился Херш, презентация «совершила вынужденную посадку».[140]

***

Шульц оставил себе распечатки радиопереговоров Осиповича, чтобы высказаться. Он хотел предать их гласности. В мемуарах Шульц вспоминал, что после ожесточённых дебатов он убедил ЦРУ разрешить ему использовать запись, хоть источником её и была сверхсекретная разведывательная группа в Японии. По неизвестным причинам Шульц не стал ждать более подробной информации или новых расшифровок. И он явно не видел презентации аналитиков ВВС.

Первого сентября в 10:45 Шульц выступил перед журналистами в госдепартаменте. С холодной яростью в голосе он объявил: «Соединённые Штаты испытывают отвращение в связи с этим нападением. Потери, похоже, весьма велики. Мы не видим никаких оправдании для этого ужасающего акта». Шульц утверждал, что советские военные следили за авиалайнером два с половиной часа, хотя на самом деле у них были проблемы и они потеряли его след. Он заявил, что пилот находился в положении «визуального контакта с целью, когда можно невооружённым взглядом осмотреть самолёт и понять, на что вы смотрите». Этой пресс-конференцией Шульц начал масштабную идеологическую операцию против Советского Союза, обвинив СССР в умышленном убийстве пассажиров авиалайнера.

***

Рейган прервал отпуск и вернулся в Вашингтон. В воскресенье он пригласил руководство конгресса на драматическую встречу за закрытыми дверьми в Белом доме. На ней Рейган воспроизвёл восьмиминутную запись, фрагмент перехваченных переговоров, в течение которого Осипович говорил, что «цель уничтожена». Сенатор Стром Термонд, республиканец из Южной Каролины, сказал, что Рейган должен отомстить, выслав из Соединённых Штатов 269 агентов КГБ.

В ходе брифинга правительство впервые публично признало присутствие RC-135 в районе трагедии. Лидер большинства в палате представителей, демократ из Техаса Джим Райт, рассказал журналистам после встречи, что он слышал на плёнке упоминание о самолёте-разведчике. Чиновники Белого дома поспешили заявить, что Райт ошибается; но, отрицая это, они признали, что в день, когда был сбит самолёт, в воздухе был и RC-135. На следующий день эта новость появилась на первых полосах «Washington Post» и «New York Times». Утром в понедельник 5 сентября Шульц потребовал у разведчиков исчерпывающую информацию о шпионском самолёте; в восемь часов утра он её получил. В тот же день госдеп разослал во все американские посольства четырёхстраничную справку, утверждавшую, что самолёт не мог быть сбит вместо RC-135. «Советы отслеживали корейский самолёт и американский самолёт отдельно, и знали, что там два самолёта, так что мы не верим в ошибку», — говорилось в документе. Это было неправдой, как и многое сказанное об этом инциденте.[141]

***

Рейган вспоминал, что хотел провести тот день у бассейна Белого дома, но вместо этого сидел в мокрых плавках на полотенце в своём кабинете, переписывая в линованном блокноте свою речь. Запись переговоров Осиповича стала мощным орудием пропаганды. Рейган говорил, что переработал речь, чтобы «поделиться своим откровенным мнением об этом акте варварства». Во время обращения тем вечером Рейган проиграл часть записи. «У 747-го уникальный силуэт, не похожий ни на какой другой самолёт в мире, — сказал Рейган. — Пилот никак не мог принять его за что-то иное, чем гражданский лайнер». Рейган признал, что той ночью в воздухе был и RC-135, но отрицал возможность путаницы, заявив, что этот самолёт был на земле «уже час к моменту, когда произошло нападение…»

Рейган добавил: «Здесь не может быть ошибки — это нападение не просто на нас или на Республику Корея. Советский Союз выступил против всего мира и против моральных заповедей, которыми повсюду руководствуются люди. Это был акт варварства, обычный для общества, которое умышленно игнорирует личные права и ценность человеческой жизни и постоянно стремится к экспансии и доминированию над другими нациями».

***

Хотя Рейган и Шульц потрясали кулаками, американские спецслужбы уже два дня назад пришли к выводу, что эта история была, по-видимому, случайностью. Дуглас Макичин, заместитель директора оперативного центра ЦРУ, был тогда в отпуске в Бостоне, но поспешил назад, в штаб-квартиру. Он и другие аналитики провели много часов над большими картами, отражая на них все известные факты о сбившемся с пути авиалайнере, в том числе перехваченные радиопереговоры. За несколько часов, вспоминал Макичин, они сделали вывод, что Советский Союз допустил ошибку (к такому же заключению пришла и разведка ВВС).[142] В действительности советские военные не до конца понимали, что это за самолёт, и, вероятно, приняли его за RC-135.[143]

Замдиректора ЦРУ Роберт Гейтс позднее сообщил, что этот вывод упоминался в ежедневной сводке для президента, которую разведка предоставила 2 сентября. Но некоторых чиновников, заметил он, «просто понесло».[144]

***

Андропов узнал о сбитом лайнере рано утром 1 сентября; он ещё находился у себя дома, на окраине Москвы. Ему сказали, что над Сахалином упал американский военный самолёт. Андропов знал правила: при обнаружении в советском воздушном пространстве иностранного самолёта ему следовало подать визуальный или радиосигнал, приказывающий немедленно совершить посадку. Если самолёт игнорировал сигнал, то ближайший пограничный командный пункт мог отдать приказ об его уничтожении. Такое уже случалось, и, по словам историка Дмитрия Волкогонова, обычной практикой в таких случаях было отрицать, что самолёт сбит: «Он упал сам».[145]

Позже в тот же день, перед заседанием Политбюро в Кремле, министр обороны Устинов подошёл к Андропову и сказал: «Сбит самолёт. Выяснилось, что это не американский, а южнокорейский самолёт, притом гражданский. Мы выясним больше и доложим со всеми подробностями». По словам Волкогонова, у Андропова явно были и другие источники информации. Он ответил: «Хорошо. Но мне сказали, что над Камчаткой был самолёт-разведчик. Сегодня после совещания я вылетаю в Крым. Мне нужно отдохнуть и пройти процедуры. Что касается самолёта, вы с ним разберитесь».

Добрынин вспоминал о встрече с Андроповым в тот день. Андропов, выглядевший измождённым и обеспокоенным, приказал Добрынину поспешить в Вашингтон и заняться разрешением кризиса. Он сказал: «Наши военные совершили грубую ошибку, сбив этот самолёт, и нам, похоже, понадобится много времени, чтобы разобраться с этими неприятностями». Андропов назвал генералов «остолопами», не понимающими последствий того, что сотворили.

Как говорил Добрынин, Андропов «был искренне уверен», что вторжение самолёта в советское воздушное пространство было частью разведывательной операции по проверке работы советских радарных станций. Но и это, как сказал Андропов никак не оправдывало то, что самолёт сбили вместо того, чтобы вынудить его сесть.[146]

После трёхчасового заседания Политбюро Андропов отправился в отпуск в Симферополь. Он жил на одной из роскошных госдач. Андропова сопровождали не только сотрудники аппарата, но и целая медицинская бригада. В этот момент руководство заседаниями Политбюро принял Константин Черненко, давний помощник Брежнева, не отличавшийся особенно крепким здоровьем. Андропов так и не вернулся за стол заседаний.

Добрынин утверждал, что Андропов «вообще-то был готов публично признать ошибку», но его отговорил Устинов. Поэтому советское руководство решило лгать и заметать следы. Первый информационный бюллетень ТАСС 1 сентября даже не упоминал о том, что самолёт был сбит:

«В ночь с 31-го августа на 1-е сентября с.г. самолёт неустановленной принадлежности со стороны Тихого океана вошёл в воздушное пространство над полуостровом Камчатка, затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над о. Сахалин. При этом самолёт летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал.

Поднятые навстречу самолёту-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродродром. Однако самолёт-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полёт в сторону Японского моря».[147]

Политбюро снова собралось 2 сентября под председательством Черненко. Встревоженные советские правители пытались занять круговую оборону: они спорили, стоит ли вообще признавать, что самолёт был сбит. По словам Громыко, он выступал за то, чтобы признать факт стрельбы, настаивая при этом, «что мы действовали законно». Затем министр обороны Дмитрий Устинов произнёс:

«Могу заверить Политбюро, что наши лётчики действовали в полном соответствии с требованиями военного долга и что всё, сказанное в представленном меморандуме, честно и правдиво. Наши действия были абсолютно правильными, поскольку южнокорейский самолёт американского производства углубился на нашу территорию до 500 километров. Отличить этот самолёт по контурам от разведывательного самолёта чрезвычайно трудно. У советских военных лётчиков есть запрет стрелять по пассажирским самолётам. Но в данном случае их действия были вполне оправданными, потому что самолёту в соответствии с международными правилами неоднократно давались указания пойти на посадку на наш аэродром».

Михаил Горбачёв сказал: «Самолёт долго находился над нашей территорией. Если он сбился с курса, американцы могли поставить нас в известность, но они этого не сделали».

Устинов заявил, что на корейском самолёте не было аэронавигационных огней. По его словам, после предупредительных выстрелов советский пилот «сообщил на землю, что самолёт боевой и его надо поразить».

— Отрицать то, что наш самолёт стрелял, нельзя, — заметил Громыко.

— А что говорил южнокорейский лётчик? — спросил Виктор Гришин, тогда первый секретарь московского горкома КПСС.

— Мы ничего не слышали, — ответил Устинов.

Председатель КГБ Виктор Чебриков описал подводные поиски: глубина моря достигала 100 м; в зоне крушения были и советские корабли, и японские рыболовецкие суда. «Это значит, они могут поднять чёрный ящик с самолёта, и мы тоже», — сказал Громыко. Другие беспокоились, что так наружу выйдет доказательство, что самолёт сбили преднамеренно. Горбачёв спросил, зафиксировали ли американцы сам боевой выстрел с советского перехватчика.

— Нет, не зафиксировали, — ответил Чебриков. — Но я хочу ещё раз обратить внимание на то, что наши действия были совершенно законными.

— Если мы действовали правильно и законно, то нам нужно прямо заявить, что мы сбили этот самолёт, — сказал Николай Тихонов, человек Брежнева и председатель Совета министров.

— Мы должны сказать, что были выстрелы. Это необходимо сказать прямо, чтобы избежать обвинений в обмане со стороны нашего противника, — сказал Громыко.

— Прежде всего, я хотел бы подчеркнуть, что нам следует открыто заявить, что самолёт был сбит, — сказал Гришин. Но он хотел выдавать информацию по капле: сначала объявить о расследовании и только затем признать, «что в самолёт стреляли».

— Прежде всего я хочу сказать, что я убеждён, что наши действия были законными, — сказал Горбачёв. — Учитывая, что самолёт находился над советской территорией около двух часов, сложно предположить, что это не было заранее спланированной акцией. Мы должны чётко показать в наших заявлениях, что это было грубейшим нарушением международных конвенций. Мы не должны молча ждать, нам следует занять наступательную позицию. Мы подтвердим существующую версию, но должны развить её и сообщить, что ведём серьёзное расследование возникшей ситуации.[148]

На самом деле «существующая версия» была ложью. Горбачёв, как писал Волкогонов, «был озабочен лишь тем, чтобы найти для советского руководства способ выпутаться из недостойной истории и переложить вину на другую сторону». Дискуссия в Политбюро демонстрирует «поразительное отсутствие всякого сострадания (даже выражения сострадания) к 269 жертвам катастрофы, — считает Волкогонов. — Трагическая история с южнокорейским “Боингом” стала символом убожества правления Андропова».[149]

Москва не признавала факт стрельбы до 6 сентября, а официальные объяснения были отложены ещё на три дня. Умышленное запутывание вопроса лишь усугубило подозрения на Западе. Молчание и неправда со стороны Советского Союза выглядели действиями настоящей «империи зла». Советские власти заявили, что самолёт выполнял задание ЦРУ и целенаправленно вошёл в суверенное воздушное пространство Советского Союза, чтобы ввести военных в заблуждение. Затем, когда Вашингтон раскрыл информацию об RC-135, советская пропагандистская машина просто взбеленилась. 5 сентября газета «Правда» сообщила, что заявления Рейгана «пропитаны безумной ненавистью и злым умыслом по отношению к советскому государству и социализму…»[150] 9 сентября маршал Николай Огарков на пресс-конференции, которая продолжалась около двух часов, заявил, что войска ПВО идентифицировали самолёт-нарушитель как RC-135. Он настаивал, что самолёт выполнял разведывательную миссию.

«То, как разрешался этот инцидент, проливает свет на ментальность советского руководства, — писал потом Волкогонов. — Сам Андропов хранил молчание по этому вопросу больше месяца… “Чёрный ящик” самолёта был найден и поднят на поверхность. Было решено ничего не сообщать об этом ни мировой прессе, ни Сеулу, и советские суда находились в этой зоне ещё две недели, чтобы создать впечатление, что бесплодные поиски продолжаются».

***

Речи Рейгана были полны негодования, но он не стал углублять конфронтацию. Он отклонил требование Термонда о высылке агентов КГБ.[151] Шульц добился согласия Рейгана на запланированную заранее встречу в Мадриде с главой МИД Андреем Громыко. Рейган не хотел срывать переговоры о контроле над ядерными вооружениями из-за сбитого самолёта. «Инцидент с KAL, — вспоминал Рейган в мемуарах, — как ничто иное доказал, насколько близко мир подошёл к войне и насколько нам нужен контроль над ядерными вооружениями. Если, как некоторые предполагают, советские пилоты просто по ошибке приняли авиалайнер за военный самолёт, то много ли воображения надо, чтобы представить себе, как советский военный, чей палец приближается к кнопке запуска ядерных ракет, совершает ещё более трагическую ошибку?»

В Мадриде Шульц поднял вопрос об авиалайнере на первой личной встрече с Громыко. «Атмосфера была напряжённой, — вспоминал он. — Он совершенно не хотел идти на разговор». Более представительное совещание, последовавшее за этой встречей, превратилось в «жёсткую конфронтацию», вспоминал Шульц. «В какой-то момент Громыко встал и собрал свои бумаги, как будто собираясь уходить. Я думаю, он почти ожидал, что я попрошу его снова сесть. Но я наоборот встал, чтобы проводить его. Тогда он сел, и я тоже». По словам Громыко, это был самый напряжённый разговор с госсекретарем на его памяти; а он имел дело с четырнадцатью госсекретарями. Шульц говорил, что «встреча оказалась столь оскорбительной и бессмысленной, что мы просто решили её прекратить».

Если Соединённые Штаты пытались сбить с толку советских чиновников и поставить под сомнение их ложь, то советские руководители рассматривали этот эпизод как провокацию, намеренную попытку подставить их.

Двадцать седьмого сентября заместитель директора ЦРУ Гейтс представил Шульцу аналитический доклад разведки, в котором говорилось, что отношения между Соединёнными Штатами и Советским Союзом ещё никогда после смерти Сталина не были столь мрачными. Гейтс сообщил, что советские лидеры боятся администрации Рейгана, как никакой другой до него.[152]

Двадцать восьмого сентября Андропов опубликовал один из самых суровых и осуждающих текстов в адрес Соединённых Штатов. Обращение было напечатано в «Правде» и «Известиях», а затем зачитано в вечерних новостях. Администрация Рейгана, писал Андропов, выбрала «милитаристский курс, представляющий серьёзную угрозу для мира… Если у кого и были иллюзии о возможности эволюции политики американской администрации, то последние события их разрушили раз и навсегда». По словам Добрынина, «раз и навсегда» было подчёркнуто. «Советское руководство пришло к коллективному мнению, что никакие соглашения с Рейганом невозможны», — говорил Добрынин.

***

Несколько дней спустя в Крыму Андропов вышел прогуляться. Он был легко одет, устал и присел передохнуть на гранитной скамейке в тени. Он сильно переохладился, и вскоре его охватила неконтролируемая дрожь. Волкогонов цитирует Чазова, лечившего Андропова несколько лет: тот говорил, что, обследовав Андропова тем утром, он обнаружил серьёзное воспаление, требующее операции. «Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала. Состояние больного неуклонно ухудшалось, он был всё слабее и снова отказался от попыток прогуляться, но рана всё равно не затягивалась… Андропов начал понимать, что из этого состояния ему уже не выйти».[153] Чазов писал в своих мемуарах: «30 сентября 1983 года начался последний отсчёт для здоровья Андропова».[154]

***

Четвёртого сентября на рабочем столе Олега Гордиевского одна за другой появились три срочных шифровки из Москвы. В первой утверждалось, что Соединённые Штаты используют сбитый самолёт, чтобы подстегнуть антисоветскую истерию. Во второй и третьей говорилось, что авиалайнер выполнял разведывательную миссию. Затем эта история была расцвечена сомнительными деталями: будто бы капитан экипажа хвастался своими шпионскими подвигами и показывал друзьям разведывательное оборудование на своём самолёте. Ни в одной из шифровок не признавалось, что лайнер был сбит советским перехватчиком. Ещё две телеграммы, пришедшие через несколько дней, требовали от агентов КГБ распространять слухи, что американцы и японцы якобы поддерживали постоянную связь с самолётом. В какой-то момент, утверждали телеграммы пилот сообщил по радио: «Мы пролетаем Камчатку».[155] Гордиевский вспоминал: «Эта ложь была столь явным абсурдом что многие из моих коллег в резидентуре просто ужасались тому ущербу, который она нанесла международной репутации Советского Союза».[156]

***

Гук, шеф КГБ в Лондоне, во время инцидента с лайнером находился в Москве; позднее он рассказал Гордиевскому, что восемь из одиннадцати радарных станций ПВО на Камчатке и Сахалине функционировали с перебоями.[157] Добрынин слышал нечто подобное в Москве от Устинова.[158]

Телеграммы, пришедшие из Москвы, были переданы британцам. Джеффри Хоу, тогда министр иностранных дел, вспоминал: «у меня довольно быстро выстроилось очень яркое впечатление: советское руководство действительно во многом верило собственной пропаганде. Они по-настоящему боялись, что Запад планирует их свергнуть — и может, только лишь может, пойти на всё, что угодно, чтобы этого добиться».[159] Премьер-министр Маргарет Тэтчер, которая тоже знала об этих сообщениях, приехала в Вашингтон и встретилась с Рейганом 29 сентября. Она заметила его беспокойство, что «русские, похоже, параноидально настроены насчёт своей безопасности». Он задавался вопросом: «Они действительно чувствуют угрозу со стороны Запада или просто пытаются удержать преимущество в нападении?»[160]

«Мы вошли в опасную стадию, — вспоминала Тэтчер несколько лет спустя. — И Рональд Рейган, и я понимали это». Её реакцией стало обращение к специалистам. «Что нам на Западе нужно было сделать, так это узнать как можно больше о людях и о системе, которые нам противостояли, — писала она в своих мемуарах, — и затем вступать в контакт с теми, кто живёт при этой системе, настолько активно, насколько это возможно при сохранении нашей безопасности». Вскоре после нападения на самолёт Тэтчер решила организовать семинар с экспертами по Советскому Союзу в своём загородном доме Чекерс. Форин-офис прислал ей перечень возможных участников. «Я это вижу НЕ так», — написала она на документе, потребовав пригласить «людей, которые действительно изучали Россию — русский дух, — и у которых был какой-то опыт жизни там».[161]

На встречу пригласили восемь учёных, в том числе профессора Арчи Брауна из оксфордского колледжа Св. Антония. Браун представил доклад о советской политической системе и структуре власти. Он определил Горбачёва, самого молодого члена Политбюро, в качестве вероятного будущего генерального секретаря. Браун сказал, что это «самый образованный из членов Политбюро и, видимо, отличающийся самыми широкими взглядами среди них» и что это «самый обнадёживающий вариант как для советских граждан, так и для всего мира».[162]

Тэтчер внимательно слушала.

***

Осенью волна страха перед ядерной войной поднялась и в Советском Союзе, и в Соединённых Штатах. По словам Элизабет Тиг, аналитика «Радио Свобода» по вопросам советской внутренней политики, до 1983 года советские СМИ воздерживались от личных выпадов в адрес западных лидеров. Но после того, как был сбит корейский самолёт, характеристики, которые Рейгану давала советская пресса, стали необычно резкими. «Рейгана описывали как опасного и беспринципного, как лжеца, лицемера, даже преступника, — вспоминала Тиг, — как человека, который “сколотил состояние” на спекуляциях недвижимостью во время работы губернатором Калифорнии, обманул налоговую службу, сотрудничал с мафией и менял свои политические предпочтения в зависимости от личной выгоды… Короче, его изображали как человека, которому нельзя доверять и с которым нельзя иметь дело».[163]

Советские СМИ снова и снова повторяли, что сейчас угроза ядерной войны выше, чем когда-либо со времён Второй мировой. Это могло быть результатом весеннего требования Андропова начать более жёсткую пропаганду, чтобы противостоять грядущему размещению ракет «Першинг-2» и сплотить советских людей. Документальный фильм, показанный по советскому телевидению, изображал Соединённые Штаты как милитаристскую державу, помешанную на достижении мирового господства. Записи американских ядерных взрывов и изображения американских ракет в этом сорокапятиминутном фильме контрастировали с изображениями жертв войны, советских военных мемориалов и декларациями о мирных намерениях Москвы. Внутренний циркуляр, обращённый к членам Коммунистической партии, предупреждал о том, что в следующие несколько лет вероятно резкое ухудшение отношений с Соединёнными Штатами.[164] Светлана Савранская, которая тогда училась в Московском университете, вспоминала, что угроза войны казалась очень реальной, особенно для пожилых людей. Раз в неделю на занятиях по гражданской обороне учащихся отправляли в бомбоубежища. Им рассказывали, что ракеты, летящие из Европы, дадут им лишь одиннадцать минут на поиск укрытия. «Я помню, как пришла домой, посмотрела на карту и спросила: а за какое время долетят до нас ракеты из США?»[165]

В День Колумба Рейган в своей резиденции Кемп-Дэвид смотрел запись планирующегося к выходу в эфир телефильма «На следующий день» о вымышленном ядерном нападении на типичный американский город — Лоуренс в штате Канзас. Этот фильм, в котором снимался Джейсон Робардс, был намечен к показу по национальному ТВ в ноябре. Он изображал буколическую, счастливую жизнь на Среднем Западе, в городе, где расположен университет Канзаса: мальчики играют в футбол в лучах вечернего солнца, семья фермеров готовится к свадьбе, на заднем дворе играют в «подковки». Та самая Америка, которая всегда была для Рейгана идеалом. Затем на заднем плане слышны новости о кризисе в Европе, который превращается в полномасштабную ядерную тревогу. «Мы сейчас говорим не о Хиросиме, — говорит один из персонажей. — Хиросима — это семечки». Кризис быстро выходит из-под контроля, и советские войска наносят ядерные удары тактическим оружием по европейским городам. А потом все взгляды в Лоуренсе прикованы к небу: американские ракеты «Минитмен», нацеленные на Советский Союз, вылетают с близлежащих военных баз. Бомбардировщики B-52 поднимаются в воздух. Через тридцать минут советские ракеты наносят удар по Лоуренсу: взрыв, жар и радиоактивные осадки. Во второй половине фильма Робардс, играющий врача-хирурга, пробирается по опустошённой местности. Он бледен, волосы выпадают из-за радиации. Он видит вокруг болезнь и беззаконие. Когда Робардс призывает беременную женщину, пережившую взрыв, не терять надежду, она парирует: «Надежду на что? Мы знали, что почём, мы знали всё о бомбах и о радиации, мы сорок лет знали, что это может произойти, и всем было наплевать! И вы мне говорите о надежде?!»

Фильм высвечивал многие тогдашние страхи, связанные с ядерной войной. Он также привлёк внимание к представлениям о ядерной зиме — что после ядерных взрывов климат изменится, и летом будет идти снег.

Рейган записал в своём дневнике:

«День Колумба. Утром в Кемп-Д. я поставил кассету с фильмом, который АВС выпускает в эфир 20 ноября. Он называется “На следующий день”. В нём Лоуренс (Канзас) уничтожают во время ядерной войны с Россией. Сделан мощно, потянет на все семь миллионов долларов. Он весьма эффектный и оставил меня в очень подавленном состоянии. Пока они не продали ни одной из 25 рекламных вставок, и я понимаю почему. Моя собственная реакция — сделать всё возможное, чтобы получить инструмент сдерживания и убедиться, что ядерной войны никогда не будет».[166]

Автор официальной биографии Рейгана Эдмунд Моррис говорил, что после просмотра фильма Рейган был «ошеломлён», и это был единственный случай, когда в записях Рейгана обнаружилось упоминание о «серьёзной депрессии». Четыре дня спустя, по словам Морриса, Рейган «всё ещё боролся с депрессией, которую “На следующий день” вызвал у него».[167]

Через день, 11 октября, Джек Мэтлок-младший, ведущий специалист по СССР в Совете по национальной безопасности, встретился с советским журналистом, которого он знал по предыдущим поездкам в Москву. 53-летний Сергей Вишневский был маститым обозревателем «Правды». Мэтлок предполагал, что Вишневский пришёл с каким-то посланием: у него были хорошие связи в партии, а возможно, и в КГБ. «Его профессия — пропаганда, а его специализация — США», — пометил Мэтлок в меморандуме, составленном после беседы. Они встретились в кафе напротив старого здания администрации президента.

Вишневский говорил прямо и был так сосредоточен на своих аргументах, что даже не останавливался, чтобы возразить Мэтлоку. Вот каково было его послание: «Состояние отношений СССР и США ухудшилось, дойдя до опасной точки. Многие представители советской общественности спрашивают: неужели война неизбежна?» Вишневский сказал Мэтлоку — его беспокоит, что заявление Андропова 28 сентября «было практически беспрецедентным и отражает разочарование руководства…» Хотя отчасти смысл выступления Андропова был в том, чтобы подготовить советских людей к затягиванию поясов, по словам Вишневского, «руководители убеждены, что администрация Рейгана собирается совершенно беспощадно свалить их систему, а потому у них нет иного выбора, кроме как уйти в глухую оборону и сопротивляться».[168]

Вишневский сказал, что советская экономика «в совершенном раздрае, и ей становится только хуже» и что руководству страны необходимо снять напряжённость, чтобы сосредоточиться на экономике. Более того, сказал он, советское руководство считало Рейгана всё более успешным президентом: американская экономика укреплялась, и было весьма вероятно, что Рейган выставит свою кандидатуру на следующих президентских выборах в 1984 году. Советский Союз теперь осознал, что не сможет остановить размещение ракет «Першинг-2» — до этого оставалось два месяца. И советские власти не знали, как со всем этим быть. Их собственная свирепость приковывала их к месту. Реакция Рейгана на инцидент с корейским авиалайнером привела к тому, что советские руководители «увязли в грязи».

***

В октябре для Рейгана провели новый инструктаж по сверхсекретному «Единому комплексному оперативному плану», предусматривавшему процедуры на случай ядерной войны. Это был план уже шестого поколения, известный как SIOP-6; он вступил в действие 1 октября 1983 года. Новый план отражал желание военных дать президенту возможность вести продолжительную ядерную войну.[169] Рейган записал в дневнике: «Весьма отрезвляющий опыт с кап. У. и ген. Весси в оперативном центре — брифинг по всему нашему плану на случай ядерного нападения».[170]

Потом в своих мемуарах Рейган вспоминал: «Последовательность событий, описанная на брифинге, во многих отношениях напоминала увиденное в фильме АВС. И всё-таки в Пентагоне ещё есть люди, которые заявляют, что ядерную войну “можно выиграть”. Я думал, что они — сумасшедшие. Но всё ещё хуже: похоже, что и в Советском Союзе были генералы, подумывавшие о победе в ядерной войне».[171]

В середине октября Шульц сообщил Рейгану, что все последние предложения в области контроля над вооружениями ни к чему не привели. «Если будет всё жарче и жарче, а вопрос о контроле вооружений так и не будет разрешён, — сказал Рейган Шульцу, — возможно, мне стоит увидеться с Андроповым и предложить ему ликвидировать всё ядерное оружие». Шульц напомнил ему, что вряд ли Андропов откажется от ядерных вооружений: «Без ядерного оружия Советы уже не будут сверхдержавой».

И тут совершенно неожиданно для Рейгана наступил момент неопределённости, один из самых хаотических за время его президентства. Кларк ушёл с поста советника по национальной безопасности и стал министром внутренних дел. Рейган назначил на эту должность заместителя Кларка, Роберта Макфарлейна, который провёл большую часть предыдущих нескольких месяцев в переговорах по поводу ливанского кризиса. По всей Западной Европе прокатились антиядерные демонстрации: два миллиона людей вышли на улицы, протестуя против плана размещения ракет «Першинг-2».

Двадцать третьего октября в шесть часов утра жёлтый грузовик «Mercedes» въехал на парковку лагеря морской пехоты США в международном аэропорту Бейрута в Ливане. Машина, гружённая более чем 5 тоннами тротила, взорвалась; 241 военнослужащий погиб, около ста были ранены. Это были самые серьёзные военные потери за весь президентский срок Рейгана.[172] Когда Макфарлейн разбудил его среди ночи этой новостью, лицо Рейгана стало мертвенно-бледным. Макфарлейн вспоминал, что тот «выглядел как человек, 72-летний человек, получивший сильный удар в грудь. Из него как будто вышел весь воздух». «Как так случилось? — спросил он недоверчиво. — Насколько всё ужасно? Кто это сделал?» Затем 25 октября, Рейган приказал оккупировать Гренаду, маленький карибский остров, под тем предлогом, что безопасность находившихся там американских студентов была поставлена под угрозу из-за переворота.[173] 27 октября Рейган провёл в Кемп-Леджене в Северной Каролине панихиду по морским пехотинцам, погибшим в Бейруте. Он был, как вспоминал Макфарлейн, «совершенно убит горем».

В это время Рейган получил секретный аналитический документ из ЦРУ. Он содержал сообщения Гордиевского о РЯН — разведывательной операции КГБ, нацеленной на поиск сигналов о ядерном нападении. По воспоминаниям Макфарлейна, документ оказался у Рейгана в октябре, во время кризиса в Ливане и Гренаде, хотя точная дата неизвестна.[174] Тэтчер также была в курсе информации, полученной от Гордиевского, и могла рассказать об этом Рейгану во время своего визита несколькими педелями ранее.

Макфарлейн поначалу был не уверен, действительно ли Советский Союз настроен столь параноидально, как это следовало из материалов Гордиевского. «У меня возникли вопросы о том, реальна ли эта паранойя, или же это пропагандистская схема, которую скармливают Западной Европе, чтобы вбить клин между нами и нашими союзниками», — отмечал Макфарлейн. Присутствие в Политбюро министра иностранных дел Громыко обнадёживало: работая с Соединёнными Штатами четыре десятка лет, Громыко должен был знать, что США не начнут ядерную войну. Но, по словам Макфарлейна, его беспокойство выросло, когда он получил разведывательные данные из Праги и Будапешта, говорящие о том, что люди «действительно встревожены». Макфарлейн вспоминал, что, прочитав материалы, он подумал: а это ведь вполне может быть по-настоящему.[175]

Двадцать восьмого октября Мэтлок отправил Макфарлеину короткую тревожную записку. Американский посол в Москве Артур Хартман доложил о встрече с Громыко. «Основным пафосом слов Громыко, — писал Мэтлок, — было то, что советские лидеры убеждены: администрация Рейгана не признаёт их легитимность, а следовательно, не готова всерьёз вести переговоры с СССР и в действительности упорно пытается развалить советскую систему». Хотя, как заметил Мэтлок, эти высказывания могли быть «во многом обусловлены эгоизмом… Я уверен, что именно такие аргументы возникают в дебатах советского руководства по поводу дальнейшего курса страны».[176]

***

В ноябре 1983 года советские власти, снедаемые страхом перед ядерным нападением, приказали построить новый бункер в Уральских горах, глубоко под землёй. Там планировалось устроить сверхсекретный командный центр ракетных войск стратегического назначения. После окончания строительства военные командиры смогли бы управлять ядерной войной из-под этого укреплённого холма. Дважды в день гору потрясали взрывы; строители всё глубже вгрызались в гранит. Туннели уже уходили на километры вглубь породы, но проект был далёк от завершения. Тёмные подземные проходы заполняла вода. В глубокие пещеры было доставлено для испытаний первое электронное оборудование. Бункер получил кодовое наименование «Грот». Узнав о создании «Грота» и подземных бункеров под Москвой, аналитики американских спецслужб были озадачены. Они недоумевали: о чём думают в СССР? Неужели они считают, что смогут выжить и вести ядерную войну дальше?

***

К моменту запланированных в Европе на 2-11 ноября учений НАТО советская паранойя достигла пика. Учения, названные «Able Archer» («Умелый лучник»), были нацелены на то, чтобы отработать сценарии полномасштабного ядерного конфликта в Европе. Советский Союз давно опасался, что такие тактические упражнения могут быть использованы как прикрытие для реального нападения; советские планы войны предусматривали возможность подобного обмана. Согласно Гордиевскому особенную тревогу в Москве вызывали две особенности «Able Archer». Во-первых, процедуры и форматы связи, связанные с переключением от обычной к ядерной войне, заметно отличались от тех, что использовались на предыдущих учениях. Во-вторых, в этот раз воображаемые силы НАТО должны были пройти через все стадии, от обычной боеготовности до всеобщей тревоги. КГБ мог ошибочно воспринять это как реальную боевую тревогу.[177]

Согласно первоначальному сценарию, в учениях должны были участвовать высокопоставленные чиновники, в том числе министр обороны и председатель объединённого комитета начальников штабов; небольшие роли были даже у Рейгана и Буша. Если бы советские власти узнали об этом, их беспокойство могло бы только вырасти. Макфарлейн вспоминал: как только он узнал о том, какую озабоченность учения вызывают у Советского Союза, он попросил президента устраниться от участия, и Рейган согласился. «Особенно убеждать его не пришлось», — вспоминал Макфарлейн. Рейган был встревожен.[178]

Пятого ноября резидентура КГБ в Лондоне получила из Москвы подробный перечень возможных проявлений подготовки к внезапному ядерному нападению. К этому времени в московской штаб-квартире КГБ было создано «стратегическое отделение» для оценки разведданных, собранных РЯН.[179] Телеграмма предупреждала, что если решение о внезапном ядерном ударе будет принято, то до его выполнения останется семь-десять дней; поэтому необходимо пристально следить за британскими чиновниками и их рабочими местами, выискивая признаки угрозы.[180]

В ночь с 8 на 9 ноября агенты советской разведки в Западной Европе получили срочные шифровки из Москвы, где ошибочно сообщалось о тревоге на американских военных базах. В телеграммах были указаны две возможные причины тревоги; первая — забота о безопасности после теракта в Бейруте. Это было бы нормально и понятно. Но второй причиной, рассказывал Гордиевский, могла быть подготовка к нанесению первого ядерного удара. Советским агентам было приказано срочно сообщить о причинах «тревоги» и других признаках военных приготовлений.

Гейтс вспоминал, что во время учений «Able Archer» было замечено увеличение активности вооружённых сил СССР и других стран Варшавского договора. На время учений из эфира исчезли советские военные прогнозы погоды. Подразделения советской 4-й воздушной армии были приведены в состояние повышенной готовности, а все боевые операции в воздухе 4-10 ноября были приостановлены. К концу учений, 11 ноября, напряжённость немного спала.

***

Таким образом, сверхдержавы всё же не стремились вступить на минное поле; но зато Рейган пересёк собственную пропасть. Впервые проявив столь нетипичную для него готовность к самоанализу, он признал, что советские лидеры могли испытывать истинный страх перед нападением. 18 ноября он записал в дневнике: «Мне кажется, Советы столь оборонительно настроены, развили такую паранойю перед возможным нападением, что, даже не проявляя какой бы то ни было мягкости к ним, мы всё же должны сказать, что ни у кого нет намерений сделать нечто подобное. Что у них есть такого, что нужно другим? Джордж собирается на АВС сразу после фильма о ядерном взрыве вечером в субботу. Он покажет, почему мы должны продолжать делать то, что делаем».

Канал АВС выпустил в эфир фильм «На следующий день» 20 ноября, и его посмотрели сто миллионов человек; тогда эта программа стала второй в истории по числу зрителей. Первые ракеты «Першинг-2» были размещены в Германии три дня спустя, 23 ноября. А затем Советский Союз вышел из переговоров по контролю над вооружениями в Женеве.

Рейган потом писал в мемуарах: «Те три года преподали мне в чём-то удивительный урок насчёт русских: многие на вершине советской иерархии по-настоящему боялись Америки и американцев. Возможно, это не должно было меня удивлять, но удивило. И вообще-то поначалу мне трудно было самому принять собственные выводы». По его словам, ему казалось, «всем должно быть очевидно»: американцы — нравственные люди, которые с момента рождения нации «всегда использовали мощь в интересах добра». После Второй мировой войны, замечал он, Соединённые Штаты заново отстраивали экономику бывших врагов:

«В мои первые годы в Вашингтоне, я думаю, многие в нашей администрации принимали как должное, что русские, как и мы, считали немыслимым, что Соединённые Штаты нанесут первый удар. Но чем больше я общался с советскими лидерами и главами других государств, знакомых с ними, тем больше я понимал, что многие советские чиновники боялись нас не просто как противника, но как потенциального агрессора, который может бросить на них всё своё ядерное оружие и нанести первый удар; из-за этого и, возможно, из-за чувства незащищённости и паранойи, своими корнями восходящего ещё к вторжениям Наполеона и Гитлера, они и нацелили на нас колоссальный арсенал ядерных вооружений».

В декабре Рейган стал заново обдумывать свою мечту о ликвидации ядерного оружия. «Таково его инстинктивное желание, такова его вера, — сказал Шульц своим помощникам в госдепартаменте. — Президент заметил, что никто не обращает на него внимания, хотя он говорит об этой идее и на публике, и в частных беседах».[181] Шульц пообещал Рейгану исследовать такую возможность. 17 декабря Рейган сказал Шульцу, что хочет выступить с речью и заявить о своём желании избавиться от ядерных вооружений. 19 декабря Рейган набросал черновик письма Андропову. В письме были такие слова: «Мы не стремимся угрожать безопасности Советского Союза и его народа».[182]

Когда Рейган выступил с речью 16 января 1984 года, многие журналисты предположили, что это первый залп его избирательной кампании. Благодаря успеху с ракетами «Першинг-2» Рейган почувствовал прилив сил и решил выдвинуть свою кандидатуру на второй срок. Но это было не единственным мотивом. Рейган прочёл секретные материалы Гордиевского о советских страхах, лично отрепетировал план ядерной войны и прошёл через реальный кризис отношений с СССР из-за сбитого корейского самолёта. Желание ликвидировать ядерное оружие горело в нём ещё сильнее, чем прежде. «Что-то случилось с этим человеком», — так сказал о Рейгане чиновник Белого дома.[183]

В речи, которую транслировали и в Европе, Рейган не упомянул ни об «империи зла», ни о том, что коммунизм отправится на свалку истории. Он не говорил об изменении советской системы изнутри. Вместо этого он объявил: «Мы не угрожаем Советскому Союзу». Он подчеркнул стремление к «диалогу», «конструктивному сотрудничеству» и «мирному соревнованию», а также объявил: «Моя мечта — увидеть тот день, когда ядерное оружие будет изгнано с лица земли». Затем Рейган произнёс слова, которые написал сам:

«Представьте вместе со мной на минутку, что Иван и Аня очутились, скажем, в зале ожидания или укрылись от дождя и бури вместе с Джимом и Салли. И нет никаких языковых барьеров, мешающих им познакомиться.

Станут ли они обсуждать разницу между своими правительствами? Или окажется, что они сравнивают школьные отметки своих детей и то, чем они сами зарабатывают на жизнь? Прежде чем они расстанутся, они, вероятно, поговорят об устремлениях друг друга и хобби, о том, чего они хотели бы для своих детей, о том, как свести концы с концами.

Помимо всего прочего, так они доказали бы нам, что люди не ведут войн. Люди хотят воспитывать своих детей в мире без страха и без войны. Они хотят не просто жить, но жить достойно. Они хотят заниматься каким-то ремеслом, бизнесом или профессией, которая приносит им удовлетворение и чувство собственной значимости. Их общие интересы не имеют границ.

Если советское правительство хочет мира, пусть будет мир. Вместе мы можем укрепить мир, уменьшить количество вооружений, зная при этом, что мы помогли воплотить мечты и надежды тех, кого мы представляем, и — в сущности — людей по всему свету. Давайте начнём сейчас».

Рейган был готов к следующему акту великой драмы.

***

Спустя два дня Гордиевский получил из Москвы ещё одну шифровку, касающуюся операции РЯН. Москва всё ещё искала сигналы. КГБ верил, что признаки возможного первого ядерного удара можно обнаружить, если наблюдать за банками, почтовыми отделениями и скотобойнями. Он потребовал от агентов отслеживать случаи «массового забоя скота и помещения мяса на склады длительного хранения».

***

Второго января 1984 года Фриц Эрмарт стал офицером национальной разведки по Советскому Союзу. Его позиция была ключевой: он пытался систематизировать разведданные, полученные из массы разных источников, чтобы давать советы политикам. Эрмарт ранее занимался Советским Союзом, служа в ЦРУ и Совете по национальной безопасности Белого дома. Практически сразу после назначения заместитель директора по разведке Гейтс дал ему срочное задание: подготовить специальный доклад национальной разведки о напряжённости в отношениях с Советским Союзом. «Вопрос был страшно важен, — вспоминал Гейтс. Возможно ли, что предыдущей осенью Соединённые Штаты вплотную подошли к ядерному кризису, даже не зная этого? Настолько ли советское руководство оторвалось от реальности, что оно и вправду верило в возможность превентивного удара? Не было ли так, что едва не случился кошмарный просчёт?»

Восемнадцатого мая 1984 года Эрмарт закончил свой доклад. Он заключил, что военный психоз не побудил Советский Союз больше бояться ядерного нападения. Эрмарт писал, что «мы многое знаем о планах войны Советов и стран Варшавского договора. У нас были многие ситуационные справочники их военных».[184] Таким образом, говорил он, Соединённым Штатам нетрудно сопоставить то, что делали советские власти, с реальными планами войны. «Это позволило нам с уверенностью судить, замышляли ли они реальное военное противостояние или, как выражался один остряк, просто гремят своими горшками и кастрюлями». Он заключил, что они просто гремят своими горшками и кастрюлями.

Доклад Эрмарта гласил: «Мы имеем все основания полагать, что действия советских лидеров и их восприятие ситуации не основаны на неподдельном страхе перед неизбежным конфликтом с США».[185] Эрмарт писал, что поведению СССР есть множество других объяснений, одно из них — пропагандистская кампания. Возможно, Кремль пытался найти способ потревожить публику в связи с размещением ракет «Першинг-2» и стимулировать антиядерное движение в Западной Европе. Эрмарт обратил внимание на боевую готовность Советов во время учений «Able Archer»; но особенно не размышлял об этом. Его заключение было таким: «Хотя советская реакция была в чём-то более резкой, чем обычно, Москва ввела режим повышенной боевой готовности лишь в отдельных подразделениях ВВС, тем самым ясно показав, что на самом деле не предполагала возможность нападения НАТО в этот момент».[186]

Эрмарт знал о материалах Гордиевского и о РЯН. Но о нескольких важных вещах он не знал. Когда он готовил доклад, он не представлял себе масштаб вызывающих морских учений США на Тихом океане весной 1983 года. Ему о них не рассказали.[187] «Я пытался выяснить об этом больше, но не преуспел, — говорил он. — Кажется, некие сотрудники нижнего звена в офисе военной разведки просто сказали: “Поймите, у нас тут происходят кое-какие дела, о которых мы не можем говорить”». В числе прочего, Эрмарт, по его словам, не знал о том, как F-14 пролетели над островом Зелёный.[188]

Оглядываясь назад, Гейтс заключил, что ЦРУ пропустило важный поворотный момент. «Прокручивая в памяти обстановку тех дней, анализируя события, а теперь просматривая и документы, я не думаю, что Советы забили ложную тревогу, — писал он в мемуарах. — Может, они и не верили в то, что атака со стороны НАТО неизбежна уже в ноябре 1983 года, но, тем не менее, посчитали эту ситуацию очень опасной. И американские разведслужбы не смогли оценить степень их обеспокоенности».[189] Проведённый в 1990 году анализ действий ЦРУ в период военного психоза, хоть он и остаётся засекреченным, заканчивается аналогичным выводом.[190]

Угроза войны была реальной.