Рацио

Позволю себе не согласиться с той частью левых, которые регулярно предостерегают своих товарищей от опасности «ниспровергательства» и преждевременного радикализма, за которым, якобы, нет ничего, кроме самопиара. Думаю, те, кто так считают, мыслят строго рационально и аналитически, как ученые, а политика, жизнь общества всё же не равна науке, хоть и должна ей подчиняться. Левые рационалисты упускают один очень важный мотив перехода человека в оппозицию – психологическую сторону, а там немало иррационального, нравится нам это или нет. Человек становится под смелый флаг в том числе и потому, что хочет, как это ни грубо прозвучит, нарушить правила опостылевшего и несправедливого порядка, перегородить там, где не положено, ходить там, где запрещено и поорать то, что нельзя. Да, если бы всё сводилось только к этому, движение было бы просто сетью бойцовских клубов без политического измерения, но, с другой стороны, если бы всё наше дело сводилось только к рациональным, полезным для общества и необходимым для прогресса требованиям, то движение превратилось бы в колонну киборгов, монотонно требующих чаще смазывать им винты и менять батарейки. Не надо быть Зигмундом Фрейдом, чтобы знать – внутри человека полно темной энергии, которая толкает его к риску, заставляет его доказывать себе и всем, что он не боится и умеет нападать. У нас внутри целый «Солярис» бессознательного и воспитанию он не поддается. Если эта энергия не востребована слишком рациональным, миролюбивым и осторожным движением, такое движение никогда и нигде не соберет на свой митинг больше сотни людей, причем отнюдь не самых интересных, креативных, решительных и перспективных людей. Я уверен, что кроме рациональной программы и анализа левые уже сейчас, с самого начала, должны предложить всем желающим и «ниспровергательную» составляющую. Тысячу раз я слышал, что наша политика это не экстремальный спорт. Это повторялось настолько часто, что я начал сомневаться и полагаю, что наша политика должна быть в том числе и экстремальным спортом, как у арт-банды «Война», практикующей воровство в супермаркетах, концерты в суде, заваривание дверей раздражающих ресторанов и ночную проекцию «веселого роджера» на фасад Белого Дома.

Движение, которое предлагает санкционировано стоять с картонками на шеях в разрешенных для этого местах, никогда не станет массовым и влиятельным, оно всегда будет мечтать о временах, когда всё наконец правильно разовьется, дозреет, сложится и вот тогда-то мы и грянем в полный рост. Но так никогда ничего у нас не дозреет и не сложится. Если движение не предложит человеку способа быть смелым и (пардон за матерное слово) «пассионарным» здесь и сейчас, никуда не откладывая и ничего не дожидаясь, есть серьезный риск состариться, так и не увидев «дозревания общества» и «складывания условий». Энергия сопротивления – одно из главнейших условий, она должна быть применена, а не отвергнута, заперта или подарена правым. Внутренний «Солярис» глубже подземной нефти и потому есть шанс победить хозяина нефти. Движение, которое боится человеческой наступательности, отдает её своим конкурентам и теряет место в истории. Это отлично понимают в «Гринпис», у нацболов и в «Братстве» Дмитро Корчинского, но я не уверен, что это понимают наши левые. Движение, которое психологически центрировано вокруг оплакивания потерпевших и взываний к справедливости, а идеологически рационально, как таблица Менделеева, не состоится, не выйдет за рамки тусовки горестных скорбецов. Нужно покончить с этим имиджем незаслуженно обиженных чебурашек. Выплюнуть эту идентичность вон.

Да, история это конкуренция достаточно рациональных социальных машин. Но топливо, приводящее эти машины в движение, это отнюдь не самые рациональные эмоции: массовые чувства, мобилизованные героем, мифом, утопией золотого века и великого будущего. В 19-ом веке было хорошим тоном считать, что человек и общество рациональны, как машина и потому желательна столь же рациональная политика. Но вот уже более ста лет интеллектуалы открывают, что в человеке сидит обезьяна, и куча детских комплексов, надежд и травм, и сколько угодно грандиозных фантазмов и абсурднейших упований. Если есть смысл у слова «душа», то означает оно именно это. И так будет всегда, потому что человек не компьютер, да и компьютер, сами знаете, как ведёт себя порой. И если человека лечить от этого, от него останется одна голова, как от профессора Доуэля. В конце концов, именно побеждающая индустриальность и конвейерность, стремление максимально рационализировать человека, понять и обеспечить его как понимают и обеспечивают машину, стало одной из причин возникновения тоталитарного типа общества (в сталинской его версии) и появления бихевиористской психологии в США. Иррациональное ни там ни там не исчезло, будучи запрещенным (якобы «преодоленным»), оно ушло в подполье, попало под запрет, мстило, дав энергию всей «антисоветской» (у нас) и «битнической» (у них) культуре, превратилось в преследуемый, подрывной, мстящий элемент психики. Первой интеллектуальной реакцией на эту опасность и было появление франкфуртской школы в 30-ых, а потом и «новых левых» с их контркультурой в 60-ых.

Наша задача – не отворачиваться от этих истин. А принять их и найти им место, пока это не сделали другие, не столь прогрессивные силы.