ИЛ-ЛЮ-ЗИ-ОН!

Один дикарь в первобытные времена был одержим идеей открыть истину. Его выжили из пещеры, он бедствовал, отвергнутый всеми. Наконец взмолился богу:

— Есть ли истина?

— Есть, — ответил бог.

— Почему же я никак не найду ее?

Бог полез в карман, стал гам рыться, вытряхнул использованные трамвайные билеты… простите меня, дорогой читатель, что передаю эти подробности, если они кажутся вам бестактными. — я, как и вы, не люблю панибратства с богом. Тут мне у Маканина не нравятся как раз подробности. А вот суть притчи любопытна. Суть в том, что людям того времени (когда дикарь извел свою жизнь на бессмысленное философствование) пора было сеять злаковые. Пора было научиться делать хлеб; кто-то должен был об этом догадаться и спасти племя от голода

«Кто-то, но не наш дикарь».

Нашему предстояло умереть в безвестности.

Задела меня эта притча, сверкнувшая в неровной ткани маканинского романа «Портрет и вокруг». Что-то в ней задело — и вообще, и в частности. А именно: она вдруг помогла мне, эта притча, понять, почему именно мне не нравится роман.

«Не нравится» — слова резиновые. Одно дело, когда не нравится графоманская писанина, другое дело — когда не нравится ловкое чтиво беллериста, и третье дело — когда не нравится то, что создал интересный писатель. Здесь третье. Владимир Маканин — прозаик интересный, Я за ним еще с «Прямой линии» слежу. У него хороший глаз, острый, не без яда, ум и прекрасное владение интонацией. Если давать «количественный» отчет, роман мне в целом не нравится, но очень многое в нем нравится… по частностям.

Можно сказать так: в романе «Портрет и вокруг» интересно все, чтовокруг. Будничная ткань повседневности. Уборка квартиры, больной ребенок, соседка по подъезду, измордованная бытом жена, поездка на дачу, где достать два червонца, московская толпа в часы пик… То самое «внесюжетное», что так трудно бывает рассказать интересно, не утопая в скуке. Вл Маканин — прирожденный реалист, он обладает даром оживлять именно этот будничный ход вещей — ту самую периферию действия, какаявокруг стержня.

Стержень сюжетный, как принято думать, завлекает читателя «сам собой».

Так вот: стержня нет. Пустота. Едва от периферии действия я приближаюсь к центру, меня и начинает давить скука. Портрет, вокруг которого Вл. Маканин обращает действие и размышление, производит на меня впечатление несомненной искусственности и мнимости.

Короче: мне предлагают ребус. Старый заслуженный кинодраматург Л. Л. Старохатов, сменивший грех жен и две кооперативные квартиры, приобретший машину и дачу, обобравший двух своих учеников (но бескорыстно помогший двум другим!), — хапуга он или не хапуга? На протяжении чуть ли не трехсот страниц я должен вместе с автором подстерегать этого убеленного сединами деятеля у Дома кино и глубокомысленно взвешивать все «за» и «против», да еще болеть за то, выйдет ли у автора «портрет».

Но что-то не тянет.

Начну с того, что мне вообще кажется суетной та возня литературы вокруг литературы, кино вокруг кино, которая время от времени возникает — и у нас, и на Западе, Когда-то иконописец не ставил на доске своего имени — подлинное творчество было неотделимо от настоящей скромности. Оно по самому существу предполагало сокровение и такт. В кино иначе. Было даже время, когда создатели новой ленты могли вывесить плакат, рекламирующий их детище как великое или вечное. Теперь все тоньше. Теперь делаются фильмы про то, как делаются фильмы. Про то, как это трудно. Про то, как энтузиасты экрана горят на работе. И как, несмотря на все трудности, они счастливы. Не могу передать, какая неловкость охватывает меня, когда я смотрю все это. Разоблачить бы весь этот иллюзион! Да ведь глупо: начнешь «разоблачать» — еще больше рекламу сделаешь.

Но, кажется, литература наша не удержалась от соблазна. Пустилась разоблачать.

Первым попробовал, насколько я знаю, Грант Матевосян, увязивший свою повесть «Похмелье» в кулуарах Дома кино и сопутствующих домов. И в спорах о том, хорош или не хорош Антониони. Теперь вот Маканин… простите, герой-повествователь из романа «Портрет и вокруг». Ходит этот герой в Дом кино, отирается там в буфете между громогласно-развесистыми молодыми гениями и прищуренными, подобранными, нестареющими администраторшами, таскает в портфеле спрятанный магнитофон, выспрашивает, подлавливает, провоцирует… Жена ему говорит: не лезь ты в это дело! Некрасивое оно! Куда там — разве можно перестать ходить в это разоблачаемое капище, где даже последняя билетерша преисполнена яростного превосходства над толпой, потому что толпа хочет «проникнуть», а она, билетерша, оберегает от нее Искусство… И толчется автор-рассказчик в этих буфетах, в этих кулуарах, в этих артистических уборных, и подсчитывает, сколько денег за какой фильм мэтр «перехватил», а сколько предоставил «перехватить» другим. При этом я, читатель, считая вместе с автором чужие деньги, должен решать все тот же глубокомысленный вопрос: так все-таки что такое П. Л. Старохатов? Жулик? Да, но он делал после войны прекрасные фильмы, которые и теперь можно смотреть, «не слишком краснея». А может, это честный человек оступился? Да, но навязал соавторство своему ученику, забрав полгонорара… Да, но был смелым фронтовым оператором… Да, но издевается над беззащитной администраторшей. Да, но талантлив… Да, так жулик или не жулик? А может, так: сначала был не жулик, а потом стал жулик? Так сказать, развитие характера? Или наоборот, стал жуликом, а потом перестал…

Уф!

В конце концов Вл. Маканин делает следующий эквилибр: его герой все-таки жулик (хапуга, приобретатель, потребитель, обыватель), а потом описывает… как он сам, рассказчик, вместе с женой (которая говорила: «Не лезь в это дело!») покупает модный и дефицитный мебельный гарнитур. Дескать, все мы люди, все человеки. Так что, уважаемый читатель, продолжайте и после чтения колебаться в мнениях и теряться в догадках.

Нет, увольте. Не тот предмет. Неинтересно. И знаете, почему неинтересно? Потому что у Вл. Маканина нет на счет своего героя ясной общей идеи. Ни черной, ни белой. Ни разоблачить до конца не решается, ни защитить. Разоблачить? А мы сами, что ж, гарнитуров не покупаем? Да и вообще банальнейший ход, и Вл. Маканин это чувствует. Защитить? Да как защитишь-то, когда иллюзион все это: шумел человек, гремел, великие фильмы выпускал, званиями увешан, сединами потрясает на юбилее, а посмотришь все, что от этого грома и мелькания осталось, и… не слишком покраснеешь… И топько-то? И вокруг этого все?

Я не отрицаю, и иллюзион может стать предметом исследования большой литературы. Нет запретных тем. Но нужна общая мысль, возвышающаяся над описанной суетой. Общая идея нужна. Ее нет.

Отсутствие сквозной и ясной общей идеи относительно изображаемой действительности — вот слабость Вл. Маканина. Есть глаз, есть талант, есть, наконец, жажда общей идеи. А самой ее нет. Разлет!

Как же это господь бог объяснил бедному дикарю, который ухлопал всю свою жизнь на бесплодные поиски? То ли надо злаковые сеять, то ли что-то другое… Может, ты откроешь, а может, кто-то другой…

— А я как же? — взвыл дикарь.

— А вот так, — сказал господь бог и ушел по своим делам. Торопился он, — с улыбкой поясняет Вл. Маканин.

«Вот так», — скажем и мы с другом-читателем. И разбежимся каждый по своим делам.

1978