28

28

Я валюсь с ног. Лихорадка. Отработал двенадцать часов. Всю работу выполнил. Температура 38.7 градусов. Просто умираю. Глаза закатываются от головной боли. В пять вечера, не видя дороги, ушел домой. Звонит Падди.

— Александр, ты почему не на работе? Давай возвращайся, помогай другим. Надо срочно убирать, надо немедленно поливать, чтобы к утру грибы выросли. Мне нужен вес к утру!

— Я не могу… Я не в состоянии… Я болен… Я никак не смогу прийти, пожалуйста…

— Нет, ты придешь! Ты работаешь на меня, и ты придёшь на работу. Я тут хозяин, и ты будешь выполнять мои требования. Работа должна быть сделана, и это не обсуждается! Иначе я вышвырну тебя из этой страны!

— Но, Падди…

— Ведь ты же хороший парень, ведь ты же придёшь?

Его последняя фраза была произнесена с такой деланной вежливостью, с такой показной вежливостью, что это само по себе было так оскорбительно. Падди проявляет свою вседозволенность, а страдает сердце моё. Моё многострадальное сердце.

Я молчу. Если я скажу ему что?нибудь «умное», то этим я, только, проявлю свою глупость. Он только и ждет, чтобы я открыл свой рот, чтобы показать мне кто тут хозяин.

Я раб. Я иду. Кто меня защитит?

Сволочь!

Паскуда! Чтоб ты, жлоб, сдох!

Как было бы здорово, если бы об этом рабстве узнало бы общество. Но есть ли в этом смысл? Истории известны случаи, когда невиновный идёт на крест, и будет распят по велению толпы. А виноватого общественное мнение оправдывает. Готово ли общественное мнение к правде? Боюсь, что нет, потому что, эта правда, о самом обществе. Потому то оно и оправдывает виноватого!

Врач прописал мне сироп, таблетки и неделю покоя. Полежать дома, кашляя в полушку. Не разносить инфекцию по общественным местам. Просто поспать, как известно — сон — хорошее лекарство само по себе. Да и к тому же дома и стены лечат!

Падди плевал на то, что прописал мне доктор.

Он ворвался ко мне без стука, и с ходу начал диктовать в мои воспаленные уши правила ирландского национального отношения к болезни:

— Александр, брать бюллетень из?за болезни, не хорошо. Это не патриотично! Ты представляешь, что тебе будут выплачивать деньги из бюджета страны! Это не заработанные тобой лично деньги! Это чужие деньги, Александр! Я завтра утром жду тебя на работе!

Ведь, наверное, существует трудовой кодекс. Существуют права рабочих. Ха–ха–ха, мне хочется получить права, как будто я смогу ими воспользоваться! Наивный! Как и положено рабу у меня есть свой угол и место работы. Я, всё равно, не смогу это место поменять на кресло ирландского адвоката. Зачем мне права?

— Александр, заработаешь пятьдесят тысяч, уедешь домой и ТАМ ты будешь богач! — Падди говорит таким тоном, как будто завидует мне, что КОГДА–НИБУДЬ я смогу накопить пятьдесят тысяч. Вот оно моё право — мечтать. У меня нет прав, но есть правда. Моя правда в том, что я не откладываю жизнь на потом, когда у меня будет пятьдесят тысяч. Моя правда в том, что я вычеркиваю себя из жизни.

Деньги не сделают меня счастливыми. Как поздно я понял своё заблуждение. Но пока я заблуждался — я был счастлив, теперь же, когда я осознал это, я стал превращаться в пессимиста.

Но я не пустое место! У меня есть идеал — счастье и благосостояние моей семьи. Значит, у меня есть путеводная звезда. Значит, у меня есть направление. Значит, я живу!

Между фермой и городом на дороге стоит заправка. Бензин и солярка. Кофе и легкие закуски. На крыше надпись «Proud to be Irish»[17]. Оригинальная надпись. Я интересуюсь у Падди:

— А кто эти «ирландцы»? Арабские шейхи или Русские олигархи?

— Что ты имеешь в виду? — нервно спрашивает Падди, чувствуя подвох.

— Заправка продаёт нефтепродукты, не так ли?

— Так, — неуверенно соглашается Падди.

— Нефтепродукты либо из России, либо из Ближнего и Среднего Востока, вот я и спрашиваю, кто «ирландцы»?

— Дурак, ты Александр, хозяева «ирландцы», — с раздражением объясняет мне Падди.

— Ну а к чему такая надпись, что в этой очень–очень ирландской сельской местности, могут быть другие хозяева?

— Да, — выпалил Падди, — представь себе, к примеру, англичане!

— То есть, если бы это были англичане, то они бы такую надпись не писали, и у них никто бы не покупал бензин, так что ли?

— Именно! Знаешь, есть такой супермаркет, который тоже говорит покупателям: «Покупайте у нас, потому что мы — Ирландцы!» Это означает, что люди должны поддерживать местный бизнес, это патриотично!

— А тебе не кажется, что это хитрый рекламный ход? Половина продукции произведена в Китае, и деньги уходят туда. А хозяин, даже если он и ирландец, живёт в Испании, тратит свои миллионы в Монте–Карло, а мы тут хаваем наживку из лозунгов.

— Я не знаю, что за дерьмо ты несёшь, Александр. Но я патриот, и поступаю в интересах своего народа. Я даже не пью пиво «Гиннес».

— Теперь, ты меня запутал, Падди. Я так полагаю, что пить пиво Гиннес и есть настоящий патриотизм?

— А вот и нет, к сожалению, завод Гиннес принадлежит англичанам, вот поэтому то, я и не пью этого пива, — и в расстроенных чувствах Падди махнул рукой.

К чему этот спор? Зачем я дразню дракона? Затрагивать национальные вопросы, всё равно, что носить кипяток в кастрюле без ручек и без помощи полотенца. Легко обжечься. Впрочем, именно этому я и удивляюсь. Если бы такой лозунг прозвучал в Москве: «Покупайте у нас, потому что мы русские!» то авторов такого шедевра тут же обвинили бы в национализме, шовинизме и наслали бы на них Антимонопольный комитет с тем, чтобы прикрыть такую лавочку.

Привет драгоценный!

Чем тебя порадовать не знаю… Вчера было такое тоскливое настроение, уже надумала было плакать вечером, но потом посмотрела на Сашу и решила, что ей не нужно видеть моих слёз.

Хочу быть пофигисткой и смотреть на всё оптимистически, но когда некому высказаться, становится очень тяжело. У всех такие же трудности, и потому мне некому вылить свои проблемы. От такого настроения в душе всё закипает и собирается буря, которую я как могу, усмиряю в себе.

Саша совсем испортилась, не слушается меня совершенно. Вчера, собираясь в детский сад садик, она захотела чупсик. Я сдуру пообещала ей. Всё ведь сделаешь, чтобы ребёнок скорее собрался. Мы с ней выскочили на улицу, денег, как всегда нет, и я быстренько пробежали с ней мимо магазина, надеясь, что она забудет. Я такая наивная! Как пришли в группу Саша вцепилась в меня и стала вопить, что я ей не купила чупсик… Даже воспитательница не смогла её убедить оторваться от мамы… Чувствуя за собой вину, я же обещала, я поскакала к бабушке занять денег, потом за чупсом в магазин, оставив её смотреть в окошечко. Притащила ей его, только тогда она перестала вопить и пошла в группу.

Воспитательница посочувствовала мне, сказала, если Саша что?то захочет, то не отстанет, пока этого у неё не будет. Я уже не знаю, как на это реагировать, радоваться, что она идёт к намеченной цели любыми путями или огорчаться из?за её упрямства. С ужасом смотрю в будущее: то ли ещё будет. Я понимаю, что такое поведение, это результат отсутствия твоей отцовской любви, отцовского воспитания. Ей очень тебя не хватает!

Я люблю тебя, я часто думаю о тебе, когда я иду в ванную, то я вдыхаю аромат твоего лосьона после бритья. Чувствую тебя даже на расстоянии, знаю, что ты так же скучаешь по мне.

Люблю. Твоя жена.

P. S. Отправляю тебе мои фотографии и копии документов для получения Рабочего Разрешения для меня. Перспектива выглядит многообещающей, но на сердце такая странная тоска и ощущение тревоги.