16

16

Я знаю, что я плохо кончу. У меня такая дурная наследственность. Среди моих родственников никто нормально не умирал.

Очень даже возможно, что я умру нелепой смертью на этой каторге. Я ожидаю этого момента постоянно. Каждую минуту я ощущаю, что несчастный случай подстерегает меня.

Я забираюсь на поднятый прицеп с торфом. Балансирую на одной ноге. Держусь, как обезьяна, другой ногой. И двумя руками, лопатой выгребаю торф. Прицеп скрипит. Угрожающе кренится. И когда он с вселенским грохотом обрушивается, многотонным весом ломая раму, я уже успеваю спрыгнуть.

— Падди, как у нас с техникой безопасности? — я почти плачу от шока, который я испытал.

— Я понимаю твою точку зрения, Александр, но всё что ты говоришь это полная чаша дерьма! — Падди полон решимости отмежеваться от ответственности любой ценой.

— Но я мог погибнуть, что?то должно быть сделано для безопасности! — я уже не знаю, КАКИМ ОБРАЗОМ взывать к его совести.

— Как насчет, никогда? Никогда устроит тебя?

Я толкаю тележку с торфом. Пятисоткилограммовым весом, неуправляемая и неустойчивая она грозит оторвать мне руку, при встрече с каждой полкой, но только вера спасает меня. Я толкаю её, упираясь в любую неровность, выгибаюсь пружиной, мой позвоночник работает как рессора грузовика.

— Падди, как у нас с техникой безопасности? Я надорву грыжу, я сломаю себе спину! — теряя контроль над собой, я взываю к тонким струнам души Падди.

— Ты какой?то не в себе. Александр, не верь всему, что ты думаешь! Я чересчур занят сейчас, — парирует Падди, как мушкетёр рапирой, и исчезает за воротами.

Трактор своими вилами для перевозки валков сена сбивает меня с ног. Удар приходится прямо в шею. В область сонной артерии. А завтра у меня самолёт на родину, к моим детям, на встречу Рождества. Господи за что?

— Достаточно придуриваться, Александр! Доктора не будет! Я его всё равно не вызову. Это за пределами реальности, Александр, доктора не будет! — показывает Падди всю свою гнилую насквозь сущность. Его совесть сгнила, подобно дереву, поваленному в болоте.

Только вера спасла меня. Я бился некоторое время в конвульсивном припадке. Поутих. И пролежал пять часов без движения и не в силах извлечь ни звука. Мысленно обращаясь к Богу. На другой день мне удалось вырваться домой на шесть дней. Моя младшая дочь, увидев меня, кинулась за юбку матери и заревела. Она заплакала от испуга — я был для неё чужим. Я заплакал от горя — я был чужим для родной дочери.

Она испугалась меня. Я испугался её испуга.

Разлука. Жестокая разлука. Дети забывают своих родителей.

А, кроме того, как ей было не забыть меня? Когда я уезжал, я был бравый молодой человек. В меру упитанный, веселый, с идеально аккуратной прической. Я каждый день уходил на работу в белой рубашке и галстуке.

А каким я предстал перед моей дочерью? Ссутулившийся. С постаревшим взглядом и осунувшимся лицом. В течение шести месяцев я не знал рук парикмахера. Бродяга!

Извлекаю из конверта свой любимый винил. Я плачу, мы плачем вместе. Плачет дочь. Плачет жена. Плачет легендарный Пол Ди’Анно.

Tears for remembrance, and tears for joy,

Tears for somebody and this lonely boy.

Out in the madness, the all seeing eye,

Flickers above us, to light up the sky.

На нашем небе нет звёзд. Нет луны. Вечная мерзлота. Вечная зима. Весны не будет. Лето не придет.