26
26
— Знаешь, Александр. Я же тебе говорил: «До свидания, скатертью дорога! Ты меня не слушаешь, и я тебя не буду, мне такие работники не нужны!» Помнишь, говорил? Так вот, я своего решения не меняю, ты мне не нужен. Хочешь у меня работать? Тогда плати сам за своё рабочее разрешение. Моё слово последнее!
Я сижу и подсчитываю свои расходы.
1000 евро на разрешение, на двоих — 2000 евро.
150 евро на регистрацию в гарде, на двоих — 300 евро.
100 евро на въездную визу, на двоих 200 евро.
И того, минимум, 2500 евро.
2500 евро, это цена моей свободы.
Это цена моей условной свободы.
Это цена моего добровольного рабства.
2500 евро ежегодно, в обмен на право быть рабом.
— А дети твои приедут, Александр? — неожиданно спросил меня Падди.
Господи!
Я увидел, как в его глазах, сменяя друг друга, побежали цифры. Точно, как у механического кассового аппарата старинной модели. С таким характерным звуком: щёлк — щёлк — щёлк — дзинь — дзинь!
Господи! Его интересуют мои дети. Ну конечно! У фермера есть дети. У детей фермера будет ферма. На ферме должны быть работники.
Почему бы детям раба не стать рабами?
Господи!
ОН СТРОИТ ПЛАНЫ НА МОИХ ДЕТЕЙ!
Падди написал письмо в посольство. Подписывает свой обратный адрес. В конце слова «Republic» остановился, нахмурил лоб, как двоечник у доски:
— Что же там «с» или «к»?» — Падди наобум поставил «с», — Наверное, так правильно! — с радостью воскликнул он.
Ура! Наконец, я получил новое разрешение на работу. Падди снизошёл до того, чтобы продлить срок моего рабства. За мои же деньги. Теперь нужно его зарегистрировать в полиции, у иммиграционного офицера.
Понедельник. Звоню в полицию.
— Вы можете приехать в пятницу с двух ночи до шести утра, чтобы встретиться с иммиграционным офицером. — Ответили мне.
— А можно в другое время?
— Звоните на следующей неделе.
Понедельник. Звоню в полицию.
— Вы можете приехать в четверг с десяти утра до часу дня, чтобы встретиться с иммиграционным офицером.
— Падди, они говорят, в четверг с десяти утра до часу дня.
— Даже не думай, Александр, это самое напряженное время дня. Грибы должны быть убраны до часу. Машина за грибами приедет именно в час, ты знаешь это, Александр!
Суббота. Звоню в полицию.
— Вы можете приехать во вторник с пяти до восьми вечера, чтобы встретиться с иммиграционным офицером. — Ответили мне.
Ура! Наконец!
Я приехал во вторник в шесть вечера.
— Извините, — отвечает мне офицер полиции, — но иммиграционный офицер выехал на специальное задание. Звоните.
Я попал к иммиграционному офицеру через семь недель. Я посмотрел в его глаза и вспомнил Володю, как он в Израиле неделю за неделей ходил за деньгами. Это, просто, такой еврейский юмор, а Владимир не понял. Мне тоже было не смешно. Плохо у русских с чувством юмором. В Ирландии шутить легко. Когда кто?то ожидает твоего положительного ответа, нужно сказать «НЕТ!!!», и это будет шуткой.
Шинейд рассказывала мне о том, как в Англии, в пабах весели вывески «No Blacks! No Dogs! No Irish!»[15]. Я не в таких оскорбительных условиях. Нет, не в таких. Но отчего, я ощущаю себя ирландцем в английском пабе? Когда я испытываю непонимание между мной и Падди, непонимание между мной и официальными органами, у меня появляется уникальная возможность ощутить себя ирландцем в английском пабе прошлого века. Дежа вю.
В русской армии солдат служит обязательных два года. За эти два года солдат должен научиться стрелять и обороняться. Он должен научиться убивать и защищать свою жизнь. Солдат должен научиться выживать в любых условиях. У меня было так.
Я нёс службу на одной из пограничных застав СССР. На границе государства, протяженностью свыше шестидесяти тысяч километров. Это в полтора раза длиннее протяжённости экватора. Я боюсь, что даже в Министерстве Обороны не знали и не знают, сколько человек одновременно находится на охране рубежей этой великой страны. И, разумеется, им неведомо, что происходит с салагой скачущем на коне вдоль русско–монгольской границы, где преодолев более полутысячи километров, можно не встретить ни одной пограничной заставы вообще.
Я и мой скакун были самыми–самыми в отряде. Я был самый низкорослый, и в строю всегда стоял последним, за что мои озорные сослуживцы, сразу же прозвали меня «Шкалик». Конь мой вобрал все самые известные характеристики известных миру коней, он был первой в мире клячей, как Росинант Дон–Кихота и имел ужасную окраску лежалой соломы, и облезлый хвост, подобно беарнскому мерину Д’Артаньяна.
В самый первый свой дозор, я старался не отставать от впереди скачущих товарищей, но мой коняга подвёл меня, свалившись в самом дальнем конце нашего участка, закатил глаза, как нанюхавшийся клея подросток в подвале многоэтажки, и казалось, смеялся, испуская дух. Товарищи мои, не проявляя интереса к случившемуся, ускакали, поднимая пыль, и так и не вернулись мне на подмогу.
Пешим порядком, с полным боекомплектом я совершил марш–бросок до нашей заставы, преодолев сорок километров под палящим солнцем. Появившись в расположении отделения, я доложил о случившемся командиру взвода, он в свою очередь, решил воспитывать меня по- своему:
— Где конь, солдат? — злобно просипел мне сержант.
— Остался на дороге…
— Зараза! Вернуться и похоронить коня с почестями!
— Товарищ командир взвода, так я и не поел ещё.
— Вернёшься, тогда и поешь. Конь, твой товарищ в бою, ясно солдат? Сам погибай, а товарища выручай.
— Товарищ сержант, так может кто?то меня подвезёт и поможет, ведь «Товарища выручай», вы же сами говорите…
— Никак нет, солдат. Никто тебя не подвезёт, а погибнешь, мы твоей маме письмо пошлём, в котором напишем, что ты, пал смертью храбрых!
— Товарищ сержант, но коня всё равно волки съедят.
— Это не важно, солдат, а важно, чтобы ты мучился. Всё, приказы командира не обсуждаются! Кругом, и пешим порядком, марш выполнять!
Всё что я смог взять с собой, это фляжка воды. Разумеется, сапёрская лопатка, АКМ и боекомплект. Прибыв на место, плюясь от забивающейся в рот и нос пыли, я выкопал яму рядом с павшим животным. Но разочарование очередным ударом, добило меня — столкнуть труп коня в яму, мне оказалось не под силу.
«Сам погибай, а товарища выручай!»
Мне ничего не оставалось иного, как вытащить штык–нож и резать ветерана пограничных войск на куски, чтобы «с почестями» похоронить его. Зелёные мухи садились на моё потное и чумазое лицо, когда я с отвращением расчленял боевого товарища.
Не помню, как я добрался до заставы, но никогда не забуду, как сержант, заглянув вглубь моих глаз, пристально, как смотрят в перископ, зло сказал:
— Мне важно, чтобы ты мучился! МНЕ ВАЖНО, ЧТОБЫ ТЫ МУЧИЛСЯ!
Двадцать лет Падди выращивал грибы. Все процессы были отработаны. Ничего лишнего. Всё по науке. Когда на ферме появился Александр, Падди решил, что нужно делать так чтобы Александр мучился.
Раньше такого не было, но Падди решил, что мешки весом в тридцать килограмм нужно взбивать для рыхлости и лёгкости. Тысячу штук. Взбивать руками. Подобно тому, как взбивают перьевые подушки.
Раньше такого не было, но Падди решил, что полки с торфом нужно рыхлить граблями. Шестьсот квадратных метров, внаклонку, на полусогнутых ногах, подобно знаку Зорро, я ломал свою спину, при этом истекая потом, как в бане.
Раньше такого не было, но Падди решил, что взрыхлённый торф нужно укатывать толстой стальной трубой. Я крутил эту неподъёмную трубу перед собой, как Сизиф толкал свой камень, два километра вращения трубы на пределе терпения боли судорожно напрягшихся мышц спины, сведённых до болевого спазма.
В науке этого не было. Возможно это новое научное открытие и новаторство. Рационализаторство и изобретательность. Очень даже может быть, что за эти идеи Падди полагается присудить какую?нибудь грибоводческую премию. Всё это здорово, только вот мучиться приходилось Александру. Может быть, я всё воспринимал очень индивидуально, сквозь призму собственной усталости, мне казалось, что все эти действия направлены на то, чтобы я мучился. Может быть я не прав. Возможно, не прав! Только после шестнадцатичасового рабочего дня сомнений в собственной правоте нет.
Шестнадцать часов в день, это два рабочих дня в один.
Два рабочих дня в один день, это две недели в одну неделю.
Две недели в одну, это два месяца в один месяц.
Два месяца в один, это два года в один год.
Я, наверное, теперь должен лопнуть от гордости за себя — что за выгодный я работник! Я даю двойную прибыль моему хозяину!
Учтем минус мои рабочие выходные — тройная прибыль!
Учтем минус законная оплата — четверная прибыль!
Учтем махинации с налогами — прибыль пятикратная!
Нет, не я, это он лопнет от гордости. Ещё бы! Так ловко использовать свою наглость и мою наивность, своё всесилие и мою беззащитность.