21
21
Я собрался с духом и сказал своему хозяину Падди, то, что мы получаем смехотворно нищенские деньги, что это незаконно платить нам за килограммы, и то, что существует закон согласно которому, он должен нам платить согласно отработанному времени.
— Работай быстрее, Александр, быстрее. Всё в твоих руках. Плевать на закон, закон это бумага. Закон меня не интересует, Александр, здесь на ферме я законодатель. Я тут устанавливаю законы Александр, ясно? Так что быстрее, и ещё раз быстрее! Вдохнул — выдохнул и вперёд!!!
Я самый быстрый сборщик грибов на этой ферме. Я чемпион, хотя никто не фиксировал поставленных мною рекордов. В оптимальном соотношении скорость и качество, равных мне нету. Я не горжусь этим, вовсе нет. Просто мне интересно, сколько же получают наши ирландские леди. Они, местные жительницы, защищены законом и поддерживаются профсоюзом. Неужели они будут работать за такие же центы?
В час я собираю три коробки с грибами каждая весом в четыре фунта. Эти грибы называются пуговки из?за маленького размера и аккуратной формы. За одну коробку Падди платит 82 цента. Это 2.46 евро в час. До прихода евро, в фунтах это было ещё меньше…
Да, это правда, что на родине я зарабатывал эти деньги за два дня работы… но где справедливость? Я никогда не поверю, что наши леди получают меньше меня — ведь работают?то они медленнее…
Я каждый день порываюсь высказать ему всё, что я о нём думаю, но каждый раз он охлаждает мой пыл своей бронебойной логикой:
— Падди, так больше не может продолжаться, с такой оплатой я не могу накопить даже скромной суммы, — жалуюсь я.
— Да что ты говоришь! А знаешь ли ты, Александр, что вы обошлись мне очень дорого. Я за каждого из вас заплатил Брайену по тысяче фунтов наличными, плюс по семьсот фунтов госпошлина за ваши рабочие разрешения. Твой дружок кинул меня, и кто теперь компенсирует мои расходы, а?
— Это цинично, Падди, твои расходы, это твои расходы, — голосом полным тоски отвечаю ему.
— Я твой добрый друг, Алекс. Я тебе предоставляю выбор.
— Когда Брайен встречался с нами в Москве, он обещал оплату по закону, и это было смыслом поиска работы за границей. О каком выборе ты говоришь, если на ферме закона не существует?
— Забудь о Брайене. В России ты зарабатывал один доллар в день и точка. А тут у тебя есть выбор: работаешь медленно — получаешь мало, работаешь быстрее — получаешь много! Поторапливайся!
Падди стоит рядом, достаёт из кармана пачку сигарет. С удовольствием затягивается. Пачка стоит… Боже, она стоит три часа моей работы. Пачка стоит тысячу циклов «Спина гнется. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Вниз сорвал четыре грибочка. Вверх уложил их в коробочку». Тысяча движений за пачку сигарет. Тысяча движений за возможность травить себя.
Это издевательство. Конечно, нет! Он не имеет этого в виду. Он просто курит собственные сигареты, купленные за собственные деньги.
Люди! Скажите мне, почему тогда, когда я стою в магазине я отказываю себе купить шоколадку? Шоколадку, которая стоит всего… триста циклов «Спина гнется. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Вниз сорвал четыре грибочка. Вверх уложил их в коробочку». Целых триста движений за одну единственную шоколадку. Целых триста движений за возможность в течение трёх минут порадовать себя.
Ура! Я купил себе батончик «Сникерс»! Я принёс его к себе в вагончик. Развернул обёртку. Сижу, смотрю. Вдыхаю аромат. Невероятно, «Сникерс» благоухает восхитительным ароматом. Кто?нибудь обращал своё внимание на это?
Я разрезал «Сникерс» на двадцать тоненьких ломтиков. Острым ножом.
Двадцать поперечных срезов батончика «Сникерс».
На каждом из них кольца жареных орехов.
Я ем каждый день по пять ломтиков. После обеда.
Покушал свой суп. Потом закрыл глаза и одновременно положил в рот ломтик «Сникерса». Катаю его во рту слева направо. Когда он, наконец, тает, я его медленно пережёвываю. Бог всемогущий, как я счастлив!
Когда проходит послевкусие, я кладу в рот второй ломтик, и также растягиваю удовольствие.
Четыре дня я ощущал себя состоятельным человеком.
Четыре дня настоящего счастья.
Как мало мне надо.
Интересно, тот человек, который, закидывает «Сникерс» в свой желудок, обыденным привычным движением, как полено в печку, что для него четыре дня счастья?
— Чем ты недоволен, Александр, ты зарабатываешь больше, чем в России, не так ли? Работай быстрее и заработаешь больше. Это капитализм, дружок! Езжай домой, если ты чем?то недоволен!
Кто нас защитит?
— Чем ты недоволен, Александр? Я купил вам вагончик. Я тебе дал работу. Сиди и работай. Будь доволен. А если вздумаешь кого?то звать на помощь, я отвезу тебя в Белфаст, отведу в полицию, и тебя депортируют в 24 часа, как нарушителя границы Объединённого Королевства и до свидания деньги, до свидания мечты!
Кто нас защитит?
Сволочь!
Паскуда! Я убью его!
Да, это был мой выбор! Одними молитвами я не смогу накормить своих детей. Я сознательно выбираю это унизительное рабство и это мой крест. Я несу его на свою Голгофу, и очевидно, моя Голгофа уже предопределена для меня в участке полиции Белфаста. Я несу свой крест, а Падди несёт молоток и гвозди.
Я часто задумываюсь, почему мы носим на груди такой печальный знак — крест с распятым Христом? Ведь, совсем не радостно видеть на своей, или чей?то ещё груди образ умирающего в невыносимых муках человека. Почему бы не поменять его на что?то более позитивное, миролюбивое? Понял я, что делать этого нельзя, так как это напоминание нам о том, ценой каких страданий собственного сына заплатил Бог за то, чтобы мы с вами имели сегодня веру в добро, веру в надежду, веру в силу любви.
Я закрываюсь в туалете. В туалете маленькое окошко. Это маленькое замкнутое пространство. Тут я могу побыть сам с собой. Тут я могу побыть самим собой. Никто не может мне помешать смотреть вдаль. Я смотрю туда, где за линией горизонта, далеко — далеко, моя мама, жена и дети. Никто не помешает мне потосковать в туалете. Что же это делается, люди добрые? Неужели только из туалета я могу попытаться увидеть своих любимых? Да, только отсюда, иначе Падди увидит минуту моей слабости и снова: «Работать, Александр, Работать!»
— Как мне тяжело, Шинейд, — обращаюсь я в пустоту, но я знаю, что она — моя подруга слышит меня. Мы работаем так быстро, что не успеваем посмотреть в глаза друг друга, — Как мне хочется, чтобы моя жена была тут, со мной, мне было бы гораздо легче. Знаешь, Шинейд, мне даже никого секса не нужно. Вот просто сидел бы и смотрел на неё, и всё, больше ничего не надо.
— Так ли, Александр, а ты не лукавишь? Все мужчины одинаковы, и на уме у вас у всех одно и одно и то же!
— Ну, хорошо, Шинейд, я должен признать, что порой кажется, что яйца, словно кто?то выкручивает. Ощущения, как будто тебе зажали твоё хозяйство в тиски и сжимают и тянут. При этом боль такая, что хочется свернуться клубком, как улитка.
— Александр, это уже грязные мужские разговоры, — корит меня Шинейд.
— Шинейд, ты первая начала! И к тому же, это просто физиология, грубо говоря, мы все животные и ведём себя соответственно.
— Александр, вот это уж совсем неприятный разговор, это даже Богохульство, вот, что это!
— Я не против Божественного начала, мне просто хочется языком почесать, смеюсь я, вот скажи мне, бывает ли у тебя такое, ты открываешь йогурт, и хочется лизнуть крышечку?
— Ну, допустим, бывает, ну и что из этого? — не чувствует подвоха Шинейд.
— Сейчас объясню, скажи ещё, пожалуйста, Шинейд, есть ли у тебя собака или кошка? — продолжаю мучить её я.
— Да, две собаки и три кошки, ну и что из этого?
— А вот, что, ты понаблюдай за ними, и обрати внимание на то, чем они заняты, когда им нечего делать. Понаблюдаешь за ними и поймёшь, почему тебе хочется лизнуть крышечку йогурта.
— Александр, ты дурак и развратник! — хохочет Шинейд.
— Нет, Шинейд, я не дурак, я просто слишком глубоко внедрялся в изучение физиологии!
— А если, серьёзно, по–взрослому, Александр, ну ты же можешь сам себя удовлетворить, не так ли? — с сочувствием обращается ко мне Шинейд.
— Ох, Шинейд, вот то, что ты говоришь, вот это уже по–настоящему разврат.
— Ну почему же, Александр, вот это как раз и есть физиология, — подхватывает мою весёлую ноту Шинейд.
— Видишь ли, это совсем не равнозначная замена. И что самое главное, Шинейд, чувствуешь себя после этого таким опустошённым, как выпотрошенная курица. Ты думаешь, что это удовлетворение? Нет! Это провокация собственному сознанию. После такого самообмана, приходят угрызения совести, и не потому, что это плохо, как объясняют подросткам. А потому, что это унизительно, эстетически неприятно и с моральной стороны, просто похабно.