Древние хроники 2090 года

Древние хроники 2090 года

– Посмотри в интернете, что там на улице? – спросила мама у маленького Мухаммеда Ибн Эспозито. Крошке мешал респиратор, но он вскарабкался на высокую табуретку и заглянул в кухонный компьютер.

– Первое брюмера девяностого года после Рождества Христова, мама, – начал он с гордостью трехлетнего ребенка, уже отучившегося два первых года на курсах телематики.

– Аллах помилуй, – запричитала мама, – этот компьютер за девяносто лет еще не разобрался с дурацкой проблемой двух нулей? Сейчас две тысячи девяностый год, золотце, будто ты сам не знаешь!

Уязвленный малыш отвечал, что трудно ожидать другого, если родители из экономии все еще покупают мексиканские компьютеры, содранные с «Пекина-2».

– Ну да, – сказала мама, – болгарский компьютер, которых у нас в Партенопейской республике[256] больше всего, обойдется вдвое дороже. А мы люди бедные, ты ведь знаешь. Тех двухсот миллиардов в неделю, что я получаю на службе, едва-едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Сам видишь, с этой инфляцией до того дело дошло, что появились монетки в миллион – Падуя обогнала Словению! А еще надо аэромобиль поменять, придется отправиться за «хондой» в Паданию. Да еще и платить дань по пути в Папской области… Знаешь ведь, с тех пор, как в Ватикане Скандерберг I[257] и все эти кардиналы-албанцы… не говоря уж о таможнях Пармского княжества.

– А почему «хонды» дешевые только в Падании? – спросил Мухаммед.

– Сыночек, вас два года учат виртуальному исчислению, а истории совсем не учат. Я тебе тысячу раз рассказывала: став восемьдесят лет назад независимой, Падания поначалу пыталась продавать «фиаты» шведам, рис – китайцам и вино «Барбера» – бургундцам, но была отрезана от южного рынка (за исключением импорта «беретт» на Сицилию) и попала в зависимость кантона Тичино. Ты ведь помнишь о том самом Бернаскони, что скупил весь Милан? Потом была революция, Босси[258] упекли в барокамеру, Паданией овладели японцы, которые начали производить здесь товары для восьмого мира, используя низкооплачиваемый ручной труд: ломбардцев – в подземельях, на переработке радиоактивных отходов в синтетическую еду, а сенегальцев – на конвейерах. Но ведь им, бедным северянам, тоже надо как-то жить, с их-то ужасными налогами. И не забывай никогда: не существует неполноценных рас. Даже жители Брешии, хоть кожа у них и не такого цвета, как у нашего президента Альбумазара[259]. Как говорят до сих пор в резервациях Вальтеллины[260], «белое – это красиво».

– Мам, – неожиданно сказал Мухаммед, – а ты не купишь мне братика?

– Что? – в ужасе воскликнула мама. – Кто это тебе рассказал о таких вещах? Ты видел когда-нибудь, чтобы у ребенка был братик?

– Я это в сказке прочитал, – спокойно ответил маленький Ибн Эспозито. – Там говорилось о каком-то Мальчике-с-пальчик, у него были сестры и братья, и он раскидывал по лесу чечевицу…

Смущенная мама попыталась сменить тему:

– Вот-вот, такое только в сказках бывает: братья, чечевица, хлеб, фрукты… Все это давно ушло. Возблагодари Аллаха, что твой отец, который работал в продуктовой лавке и оставался бесплодным двенадцать лет, прямо перед смертью еще успел получить разрешение обзавестись ребенком!

Мама не стала рассказывать, как она волновалась по поводу своих поздних родов и поэтому с первых месяцев отправила ребенка наблюдаться в ливийскую клинику на Лампедузе.

Но Мухаммед настаивал:

– Мама, а что такое братик?

– Хорошему мальчику незачем даже знать такие вещи, – отрезала мама. – И вообще уже поздно, тебе пора на встречу гей-скаутов.

Сын начал ныть, что ему неохота, и матери пришлось пригрозить, что она отдаст его на съедение Матери Терезе Калькуттской: этой колдовской фигурой, чье происхождение терялось во мраке лет, всё еще пугали малышню. Ребенок ушел ворча, и мама задумчиво пробормотала: «Мало мне огорчений в жизни, так еще и сын ненормальный».

У входной двери позвонили, и на пороге показался блондин.

– Добрый день, герр Телль, вот наш взнос.

Платить ежемесячную мзду за воздух для респираторов было невыносимо, но со швейцарской мафией не поспоришь. Жизнь – нелегкая штука, думала мама, протирая радиоактивные отходы, предназначенные для новой системы освещения, введенной евроазиатским договором по Чернобылю. Она чувствовала себя уставшей и к своим одиннадцати уже увяла, как в четырнадцать. «Какие уж тут братики», – сказала она себе.

Чтобы развеяться, она надела шлем гипновидения и включила последние известия. Диктор говорил, что скоро, несомненно, удастся найти ответственных за трагедию в Устике[261]. «Есть еще справедливость в этом мире», – пробормотала она.

1997