КОРАХ

Ю.Л. А вы не могли бы привести пример Агады?

Д.Д. Да ты наверняка уже знаешь некоторые агадот. Разве не слышал о пасхальной Агаде — маленькой книжице, которую мы читаем за пасхальным столом? Ведь в ней много агадот — о четырех сыновьях, о неизвестных казнях на Красном море и так далее. Ты найдешь там действительно мудрые объяснения отдельных мелких деталей, упомянутых в Торе.

Ю.Л. Каких деталей?

Д.Д. Ну, это долго рассказывать. Лучше я приведу тебе простой пример, скажем, из недельной главы Торы, которую читают каждую неделю в синагоге. Она включает несколько глав из текста Торы, поэтому в течение года прочитывают всю Тору. Кстати, евреи всегда в течение недели, в преддверии Шабата, изучали эти главы. «Изучали» — значит, не просто читали Тору, но и традиционные комментарии к ней.

Ю.Л. Какие?

Д.Д. В прежние времена евреи читали Тору вместе с ее арамейским переводом — и не только потому, что арамейский был для многих языком повседневного общения: переводы, таргумы, нередко представляли собой свободный пересказ, разъясняющий трудные места в тексте. Поэтому существовал обычай каждую неделю дважды прочитывать саму главу Торы и один раз — таргум, чтобы лучше ее понять. Есть также комментарии к каждому стиху библейских книг, так называемые «мидраши». Их тоже подробно изучали. Позже, в Средние века, многие выдающиеся ученые писали или составляли новые комментарии. Самый известный и популярный комментарий принадлежит Раши, ученому-талмудисту, который жил во Франции в XI веке. Это был необыкновенный талмудист, наверное, величайший из всех; его комментарий к Талмуду до сих пор остается классическим и воспроизводится почти в каждом издании Талмуда. Такой комментарий пишут всю жизнь, но Раши создал еще комментарий к книгам Танаха — они для всех евреев сохраняют первостепенное значение. Он собрал многочисленные толкования мудрецов, толкования из таргумов, Талмуда, различных сборников мидрашей, выбрал из них те, какие считал нужными, и составил из них последовательный комментарий к Торе — добавив, где следовало, собственные комментарии.

Ю.Л. А почему его комментарий так популярен?

Д.Д. Потому что Раши удалось изложить в сжатой форме огромный материал; кроме того, он отобрал тексты, которые обладают внутренней цельностью, исключив двусмысленные, хотя и не лишенные очарования элементы более ранних мидрашей. Комментарий Раши не только сразу стал классическим, но и в конце концов изменил сам характер изучения текстов Танаха евреями всего мира. Вскоре изучать Тору с комментариями Раши стало обычной практикой, а иногда Тору изучали только таким образом. Так что сегодня распространены издания Торы, включающие сам текст, арамейский таргум Онкелос и комментарий Раши.

Ю.Л. А другие комментарии, о которых вы упомянули?

Д.Д. Если бы мы с тобой знали арабский, то могли бы изучать Тору вместе с арабским переводом рава Саадьи Гаона, еврейского ученого X века. У нас популярны издания, состоящие из Торы, Онкелоса и Раши, а у евреев арабских стран всегда были очень популярны издания, составленные из Торы, Онкелоса и Саадьи (иногда с комментариями Раши или кого-то еще) — их там называли «таж» («корона»). Кроме того, есть и другие средневековые комментарии — Авраама бен Эзры, Рамбана. Иногда все они печатаются вместе, параллельно — в больших антологиях библейских комментариев, которые называются «Микраот гдолот».

Ю.Л. Ну, а Агада?

Д.Д. Слово «агада», я уже говорил, имеет разные значения. Но я имел в виду в основном мидраш, интерпретацию нарративных, повествовательных частей Торы — его называют «мидраш агада», в отличие от «мидраш алаха», комментарием на правовые установления. Например, на этой неделе мы читаем о Корахе, который поднял бунт против Моше во время сорокалетнего странствования по пустыне. Если бы мы ограничивались только чтением библейского текста, то у нас возникло бы очень много вопросов насчет Кораха: почему он поднял бунт? Что побудило его к этому? Как он действовал, чем руководствовался? Что мы должны вынести для себя из этой главы?

Ю.Л. И ответ на такие вопросы мы ищем в Агаде?

Д.Д. Да, и даже более того… Но сначала ты должен понять, что мидраш агада — это общий принцип интерпретации; это не книга, а скорее основополагающая концепция. Этот род писаний ты можешь найти в мидрашистских коллекциях вроде Мишна раба или Мидраш Танхума, в комментариях Раши, который, повторю, отобрал много материалов из писаний мудрецов.

Ю.Л. Понятно.

Д.Д. И отметь еще одну важную вещь: любой мидраш, будь то интерпретация юридических установлений или нарратива, может поначалу показаться тебе чем-то совсем далеким. Должно пройти некоторое время, прежде чем ты прочувствуешь его.

Ю.Л. А почему так?

Д.Д. Прежде всего, ты должен ощутить, что такое Тора — какой ее видели мудрецы. Они учили ее с раннего детства и знали почти наизусть. В их жизни Тора играла важнейшую роль: каждый поворот фразы, малейшая деталь в тексте имели для них огромное значение. В отличие от современных комментаторов, они не рассматривали Тору как обычный человеческий документ. Видя глубокий смысл в каждой детали, они раскрывали содержание текста — особенно через Агаду, — предлагая самые изобретательные объяснения, соединяя одни детали с другими, весьма далекими от первых. Иногда они даже придумывали диалоги или эпизоды, которых нет в библейском тексте, но которые могли бы разъяснить что-то непонятное или необычное в этом тексте, какое-то странное слово или фразу, действие или мотивацию — все, что нуждалось в объяснении. Иными словами, формально мидраш — это способ интерпретации, но он очень отличается от любого другого известного тебе комментария — именно потому, что это комментарий к священному тексту.

Ю.Л. Ясно…

Д.Д. Но самое трудное во всем этом — почувствовать особый дух мидраш агада. Для мудрецов библейский текст — нечто определенное, установленное, тогда как наши собственные интерпретации и разъяснения имеют относительную ценность: «Что ж, это одно из возможных объяснений…» (Я говорю сейчас об Агаде. Что касается Алахи, то здесь требовались ясные и четкие формулировки, поэтому мудрецы опирались на многовековые устные традиции.) Конечно, и Агада опиралась на древние традиции, но при этом не возникало необходимости раз и навсегда определять значение необычного слова в истории про Йосефа или объяснять повторы в речи Авраама. Поэтому сборники мидрашей часто включают три-четыре параллельные толкования одного и того же места, как бы предлагая читателю: «Выбирай сам».

Надеюсь, ты понял из моего рассказа еще одну необычную вещь: мидраш сконцентрирован на очень конкретных деталях. Обычно в нем разъясняется один-единственный стих, а не весь рассказ, но, даже когда тема мидраша — весь рассказ, она раскрывается через тот или иной стих. В этом и состоит различие между мидрашем и прочими формами интерпретации. Фактически чаще всего речь идет даже не о стихе, а о какой-то необычной конструкции его предложений, явно излишних деталях или повторах. Например, что касается предписания, которое мы уже обсуждали — «Не мсти и не храни злобы на сынов народа твоего», — мудрецы сочли: не может одна и та же мысль быть выражена в разных терминах и второй запрет предназначен не для того, чтобы заострить внимание на первом.

Ю.Л. А почему?

Д.Д. Именно так «работает» интерпретация мудрецов: все, что есть в Торе, всякая своеобразная деталь чему-то научит[2]. И, предполагая это, мидраш, естественно, выявляет много вещей, требующих объяснения. Пока же скажу тебе следующее (пусть это и звучит несколько иронично): предполагая, что каждая деталь важна, мидраш нередко отвечает на вопросы, которые тебе и в голову не пришли бы. Или он посвящен решению «проблем», не представляющих никакой проблематичности. Иными словами, обычно главу читают с начала до конца; мы следим, как раскрывается ее основная тема или сосредоточиваемся на включенных в нее мицвот. И это доступно без всяких комментариев. Задача же комментариев в том, чтобы ты задержался и обратил внимание на мельчайшие детали: почему стоит это слово, а не то? Что общего между двумя отрывками и в чем их отличие? Хотя подобные вопросы специально не задают — если только комментаторы заранее не подготовили хороший ответ.

Ю.Л. Как и о различии между «местью» и «злобой»?..

Д.Д. Точно. Или еще один пример, из главы на эту неделю: из самого первого стиха мы узнаем о Корахе. Нам становится известно его имя, имена его отца, деда, прадеда и т. д. — мы получаем самую полную информацию. Но внезапно генеалогическое древо прерывается. Это тем более удивительно, что стоило только упомянуть в списке предков еще одно поколение — и генеалогия привела бы нас к самому Яакову, великому прапрадеду Кораха.

Ю.Л. Так почему же не упомянули?

Д.Д. Именно этот вопрос и задавали мидрашисты — а я уже говорил, такие вопросы никогда не ставили, если на них не было готового ответа. В данном случае они считали, что ответ надо искать в других стихах Торы — точнее, совсем в другой книге, Берешит (Бытие). В конце этой книги рассказано, как Яаков перед смертью по очереди благословлял всех своих сыновей. Но когда очередь дошла до Шимона и Леви, он произнес слова, звучащие явным диссонансом по отношению ко всем предыдущим: «В совет их да не войдет душа моя, с сонмом их не единись, честь моя!» Улавливаешь?

Ю.Л. Нет…

Д.Д. Рассуди, что подразумевал Яаков? Ясно, что эти сыновья чем-то вызвали его недовольство: «В совет их да не войдет душа моя, с сонмом их не единись, честь моя!» Он не желал их больше видеть? Вряд ли. И наши мудрецы поняли эти слова как намек на потомков Шимона и Леви (последние слова Яакова содержат пророческое видение; ему была известна судьба потомков). А в случае Леви — по крайней мере, так считают наши мудрецы — он предвидел, что через четыре поколения родится мальчик по имени Корах, который восстанет против Моше. Предвидя будущее, Яаков и сказал: «С сонмом их не единись, честь моя!» То есть он дает понять, что никак не принимает и не одобряет бунт своих потомков, и не хочет, чтобы его имя, «честь моя», отождествлялось с бунтом — хотя задолго до того времени он умрет. Из уважения к его пожеланиям Тора прослеживает генеалогию Кораха до Леви, но не до Яакова, отца Леви.

Ю.Л. Понятно.

Д.Д. Не совсем: ведь я еще не сказал тебе, что такое объяснение взято отнюдь не с потолка. Яаков, говоря о Шимоне и Леви, использовал слово «каал» («совет»). Это нередкое слово в иврите — но тем не менее фраза Яакова представляется несколько загадочной: «В совет их да не войдет душа моя». Но в рассказе о Корахе слово с тем же корнем используется для описания начала бунта: «вайикаалу ал Моше» («и собрали совет против Моше»), Для мидрашиста это обстоятельство имеет серьезное значение: Яаков, говоря: «В совет их да не войдет душа моя», имеет в виду «в совет против Моше». Понятно?

Ю.Л. Кажется, да.

Д.Д. Этот пример хорошо иллюстрирует и то, что я говорил тебе об Агаде и вообще о мидраше. Мидраш глубоко исследует связь одного стиха с другим, даже если они разделены несколькими главами, а то и книгами, как в этом случае. С точки зрения мидраша Писание — единый цельный текст, так что ключ к пониманию отдельной детали в тексте Торы можно обнаружить и в псалмах, и в Диврей а-ямим. И мидраш весьма успешно выявляет неочевидные связи между двумя, казалось бы, совсем не связанными текстами.

Ю.Л. Ясно…

Д.Д. Скажу больше: именно решение такой задачи и составляет существенный аспект мидраша. Ведь в конечном счете задача мидраша — будь то мидраш агада или мидраш Алаха — не только в том, чтобы непосредственно прокомментировать текст: мидраш должен убедить нас в гармоничности Писания. Иногда это не простая задача, поскольку нам бросаются в глаза очевидные противоречия. Поэтому и мидрашисты, и мы сами испытываем большую радость, когда два текста — вроде последних слов Яакова в Берешит и неупоминание имени Яакова в генеалогии Кораха — так хитроумно соединяются в одну логическую цепочку благодаря употреблению общего корня «каал».

И добавлю: такое хитроумие — главная отличительная черта мидраша, особенно в том, что касается Агады. Пример тому — рассказ о бунте Кораха. Такие комментарии преподают даже школьникам, только начинающим изучать Тору. Но все же в основе своей мидраши требуют зрелости ума и чувств; многие из них проникнуты атмосферой древних «батей-мидраш», «домов учения», где над ними размышляли ученые, посвятившие всю жизнь Торе и ее премудростям. Неудивительно, что задаваемые ими вопросы, да и ответы на них, нередко отличаются особой изощренностью, таинственностью и порой весьма остроумны — более всего это касается нарративов Танаха. Надеюсь, Агада заставит тебя это почувствовать, особенно удивительное соединение в ней искренности с иронией, которая кажется мне очень еврейской по духу.

Ю.Л. Вы хотите сказать, что Агада прежде всего выявляет связь между разными частями текста?

Д.Д. Нет, все сложнее. Мидраш пытается ответить на самые разные вопросы, связанные с текстом, и предлагает различные пути решения. Иногда мидрашист вводит детали или целые эпизоды, «пропущенные» в самой Библии. Фактически таков эпизод и с Корахом: в библейском тексте сказано, что у Кораха большая группа приверженцев, но не упомянуто о том, где он набрал их и как уговорил присоединиться к бунту. И наша традиция, которую сохранили мудрецы, восполняет этот пробел. Согласно мидрашу, Корах задавал такие вопросы Моше, чтобы представить его деспотичным человеком, диктатором.

Первый вопрос Кораха, как утверждает традиция, касался закона о цицит. Возможно, ты уже знаешь: Тора требует, чтобы на углах всякого четырехугольного предмета одежды были кисти из голубой шерсти — как видимое напоминание евреям о необходимости соблюдать мицвот (кстати, именно к этому восходит традиция носить в синагоге талит, «молитвенное покрывало», — хотя кисти сейчас уже не голубые: точный состав вещества, из которого получали голубую краску, утерян). Так вот, Корах спросил Моше: а если бы вся одежда была выкрашена в голубой цвет, закон по-прежнему требовал бы красить кисти в голубое? В конце концов, ведь именно голубой цвет кистей призван напоминать о мицвот, а уж вся одежда такого цвета гораздо эффективнее решала бы эту задачу! Но Моше ответил отрицательно: нет, все равно нужны голубые кисти. Потом Корах задал еще один подобный вопрос: если комната наполнена свитками Торы, не устраняет ли это требования прикрепить мезузу на дверь (ты должен знать, мезуза — это небольшой продолговатый футляр, куда помещен кусочек пергамента с несколькими стихами Торы; он крепится к косяку двери). И Моше опять ответил: нет, мезузу все равно нужно прикрепить.

Ю.Л. И эти вопросы выявляют в Моше диктатора?

Д.Д. Да, отчасти, потому что ответы Моше кажутся совершенно нелогичными. Но в этих рассказах есть глубокий смысл, связанный со словами Кораха, приведенными в Торе. Он объясняет свой бунт тем, что Моше правит Израилем безо всяких на то оснований: «Ведь вся община, все святы, и среди них Г-сподь! Отчего же возноситесь вы над собранием Г-сподним?» Теперь ты понял, что слова Кораха из Торы послужили основой для рассказа в мидраше?

Ю.Л. Не совсем.

Д.Д. Видишь ли, вопрос о голубой одежде — это лишь метафора, скрывающая истинные цели Кораха. Достаточно заменить «голубой» на «святой», и станет ясно: Корах не считает, что Моше должен чем-то выделяться среди них, как и голубые кисти не выделяются на фоне голубой одежды. По той же логике если комната полна священных книг, то нет необходимости крепить мезузу на двери — ведь содержимое комнаты не менее свято, чем любая мезуза.

Ю.Л. Теперь понятно.

Д.Д. Когда в соответствии с нашей традицией приводят вопросы, которые Корах задал Моше, то перед нами возникает несколько более сложный образ, чем тот, что нарисован в библейском рассказе. Корах предстает перед Моше как ученик, задающий великому наставнику ученые вопросы, связанные с Алахой. Но, как это бывает и в реальной жизни, эти вопросы вызваны вовсе не желанием учиться. И здесь, полагаю, содержится еще один урок — как для учеников, так и для учителей.

Ю.Л. Ясно…

Д.Д. Но и это не все. Передавая в точности древнюю традицию, мудрецы отвечали еще на один вопрос. Поначалу ты не обратишь на него внимания, но мудрецы много размышляли на эту тему: почему один эпизод описан в Торе раньше, чем другой? Например, почему за законом Торы о пленницах, захваченных во время боевых действий, сразу следует закон о наследовании в полигамном браке и закон о непокорном сыне?

Ю.Л. И каков ответ?

Д.Д. Со временем мы подойдем к этому. Но прежде попытайся угадать, почему Корах сначала спрашивает о кистях на одежде?

Ю.Л. Потому что закон о кистях непосредственно предшествует рассказу о самом Корахе?

Д.Д. Браво!