ТЯЖЕЛАЯ АТЛЕТИКА

ТЯЖЕЛАЯ АТЛЕТИКА

Филипп

Судя по тому, что вы своим зонтом не пользуетесь, этот зонт не вызывает доверия.

Елена, 3 июля 2007 г., ул. Новокузнецкая

Прежде чем передать копье… упс… я хотел сказать «перо», Кириллу, имею нестерпимое желание объяснить, откуда в моем блокноте появилась фраза, вынесенная в эпиграф к этой главе. «Дело было вечером — делать, естественно, было нечего», шел очень сильный ливень, капли которого подобно дроби сыпались на головы москвичам, спешащим домой. Я обожаю летний, теплый дождь и не терплю при этом таскать с собой зонт. Но в тот день он каким-то образом оказался со мной — не будь его, не тарабанили бы мои пальцы сейчас по клавиатуре. Как это часто бывало с нами — видно сам господь бог посылает «материал», — навстречу две абсолютно мокрые девушки. Несмотря на то, что в тот день вымокла добрая половина Москвы, я обратил внимание именно на этих двух подружек, потому что одна из них семенила, закрываясь от дождя… внимание!.. собственной рукой, положив ее на темечко. Оставлю этот способ прятаться от ливня на закуску телевизионным юмористам.

— Девчонки, вот зонт — берите, я им все равно не пользуюсь!

— Нет! — слышу я отработанный ответ («Не разговаривай на улицах с незнакомыми людьми!»)

— Дурочки, берите зонт, пока предлагают! — протараторила случайная женщина, поравнявшись с нами.

Финал, как обычно, удручающий: две пары ягодиц сделали мне «ариведерчи» под задорное «пам-па-рам». А я побрел дальше, наслаждаясь теплым дождем, но, как уже писал неоднократно, шестеренки моего мозга закипают в попытках перемолоть оставшийся без ответа вопрос: «Почему же они отказались?» — булькало у меня в мозгу. За разъяснениями я решил обратиться к, первым попавшимся на моем пути подружкам — так напрямую и спросил, вот, дескать, предлагал, а они, дескать, отказались, может, я как-то не так действовал, или они подумали, что я хочу их «заклеить»? Из всех причин, рожденных в моей больной голове, не нашлось место той, что, шутя, озвучила Лена, и которую я взял на карандаш, немедленно законспектировав слово в слово, и теперь выношу в эпиграф!

«А ларчик открывался просто», и обо всем его содержимом расскажет уже Кирилл.

Кирилл

С тех пор как Толстой написал свою великую железнодорожную сагу, россиянки патологически неравнодушны к каренинскому стилю поведения на путях. Я не хочу сказать, что все мужчины дисциплинированно переходят железнодорожное полотно исключительно по переходам и эстакадам. Тоже лезут куда не надо, знаем. Но разница в том, что мужчина изначально физически более приспособлен брать препятствия и экипирован все-таки более, скажем так, походно, нежели среднестатистическая мадам. Мужик в самом строгом костюме более подвижен и мобилен, чем женщина на самых коротких каблуках. Но для русских женщин нет препонов!

На железнодорожной станции «Бутово» я недавно допустил такую наглость, как не открыть перед женщиной дверь. Я заходил в магазин, во входную дверь которого было вмонтировано полупрозрачное, чуть затемненное стекло. Когда я уже взялся за ручку, к моему отражению в стекле прибавилось что-то еще… Контур мой раздвоился, изображения наложились друг на друга. Виновницей этого видеомонтажа, как выяснилось, была женщина, покидавшая магазин. Я по понятным причинам немного замешкался: на улице светлее, чем в помещении, да еще и само стекло не страдало высокими оптическими качествами — не разобрать. Плюс когда-то давно мне чуть не выбили пальцы, распахнув дверь мне навстречу, когда я потянулся к ней рукой… Короче, я остановился, а потом вообще шагнул на всякий случай вбок. Сумрак в предбаннике торгового заведения озарился парой злых огоньков. Затем дверь раскрылась и выпустила на свет божий тетеньку с двумя электродрелями вместо глаз. Она перфорировала меня, прошила меня насквозь, раздраженно выплюнула какое-то ругательство, увенчанное странным, чукотской певучести, словом «джынтыльменбль», потом столкнула свои негодующе колышущиеся телеса с крыльца магазина и закрутила, перебирая ногами, земной шар в нужную ей сторону.

Я купил минералки и двинулся прямо через пути к платформе. Я шел нелегальной, но проторенной дорогой. Женщина, перед которой я не открыл дверь, уже достигла края перрона тем же путем и теперь собиралась брать метровую высоту. То есть это от земли до уровня перрона там был метр. Но приключения этим не ограничивались, так как по периметру был установлен металлический заборчик собственной высотой тоже около метра. Сначала через него перелетели сумки. Потом на кирпичный выступ опоры платформы была водружена нога в туфле. Потом в забор вцепились руки в браслетах и кольцах. Потом начались самые хитовые кадры из фильма «Скалолаз». Через несколько гипернапряженных секунд на перрон шлепнулось нечто в перекрученном платье и плаще, с выдавленными из глазниц белками и тяжким дыханием.

И тут у меня, что назвается, очи раскрылись. Я вдруг впервые обратил внимание на то, сколько женщин разных возрастов, профессий и телесных конституций рискуя, как минимум, целостью ног, а по большому счету — и жизнью, бредут по путям в хитросплетениях рельс, стрелок и шпал, а потом отрабатывают маленький переход Суворова через Альпы на заборе. Лезут, кроша маникюр, потрескивая швами на колготках, распахивая панораму под своими юбками. Мне милы их сосредоточенные, чуть вороватые лица в этот момент. Какой, к чертям, паркур! В ультрасовременном спортивном костюме от производителя-спонсора любой дурак сможет преодолеть урбанистические препятствия. А вот как наши русские женщины вы можете? А стреноженным юбкой и подкованным каблучищами — да через грязную ограду вам слабо?

Мы усвоили, что женщинам надо, по идее, давать комфорт и подстраховку: дверь раскрыть, руку подать на выходе из транспорта. А зазеваешься, так тебе не замедлят напомнить обязанности настоящего «джынтыльменбля». Но покорячиться на заборе? Позадирать ноги и потереть перила своим пальто? Это мы запросто!

Когда я, наконец, прекращу заниматься всякой ерундой и стану серьезный и богатый, я обязательно построю на свои деньги оригинальную инсталляцию. Это будет длинный участок забора на одной из железнодорожных платформ Москвы. В основании забора будетустановлен замаскированный гидравлический механизм, поднимающий его вверх. Суть в том, чтобы день ото дня забор стабильно «подрастал» на пять миллиметров. С таким темпом человек, ежедневно преодолевающий препятствие, не будет замечать перемены, но по принципу прогрессирующего тренинга будет становиться ловчее и ловчее. Через год забор из метрового превратится в почти трехметровый. И в годовщину установки я стану встречать каждую перелезшую женщину по ту сторону забора цветами и бокалом шампанского. «Браво! — буду поздравлять я. — Оглянитесь! Вы только что без шеста перемахнули через стену высотой в два метра восемьдесят сантиметров! Вы хоть сами это осознали?»

Шампанское выпьют, цветы возьмут, расцветут в благодарной улыбке и на достигнутом не остановятся… Они, оказывается, обожают физические нагрузки! Но все равно будут возмущаться, если вы перед ними не открыли двери.

Когда мы жили на Дальнем Востоке, а мне было лет эдак девять, я несколько раз со своим другом Олегом выходил в мир делать добрые дела. Мы не просто шли гулять привычными маршрутами, а целенаправленно искали возможность сделать для людей что-нибудь хорошее. Бескорыстность, а если повезет, то и анонимность задуманного поступка была для нас высшей мальчишечьей ценностью. Мы делали переправы из досок и листов кровельного железа через океанические лужи, что растекались по территории военного городка весной. Мы тушили пущенный по сухой траве пал осенью. Мы обновляли заметенную ночной метелью тропинку, разбрасывая снег ногами зимой. По этой тропинке люди добирались до остановки автобуса, что ходил на Дальнереченск. Пустячные вроде дела, но было отрадно, возникало ощущение собственного вклада во что-то более важное, чем ты сам и твои личные интересы. Зарождалось по-детски неназываемое чувство, что каким-то чудесным образом мы получаем больше, чем отдаем. Здорово было.

Наверное, что-то осталось во мне с тех далеких пор, да не будет вам смешно. Пусть вам, наоборот, будет грустно оттого, что вы сейчас прочитаете.

Вот идет по улице женщина. Говорят, корабли с заполненным под завязку трюмом меньше подвержены качке и рысканью по курсу. Это правда — осядь вниз на полкорпуса, и тебя уже ничто не выбьет из колеи. И вот она прокладывает свой нелегкий путь, как танк, как волжский бурлак, хорошенько нагруженная баулами с вечерними покупками. Ее руки одеревенели от тяжести, ее вспухшие пальцы отливают в синь от застоя крови в пережатых ручками сосудах. Ее просто жалко.

— Добрый вечер! Давайте я вам помогу!

Испуганно вскинутый взгляд, немощная извиняющаяся улыбка — вот что я вижу в ответ.

— Ой, да не надо… Я уж сама как-нибудь…

— Я всего-навсего хочу помочь поднести эту тяжесть. Я ничего не потребую взамен. Я считаю, что женщины не должны так себя навьючивать.

— Не надо, не надо, спасибо. Мне недалеко уже.

И уплывает в свое «недалеко», ковыляя под многокилограммовым гнетом. Уходит к горизонту, не выпуская из своих онемевших пальцев драгоценные пакеты. Может, мне надо поработать над имиджем? Может, я вызываю недоверие и опаску своим внешним видом? Да нет, дело тут обстоит хуже: слишком велик в ее жизни пройденный с грузом километраж. Ментально она так глубоко просела ниже ватерлинии, что уже просто не допускает, что ей кто-то может предложить бескорыстную помощь. Она воспринимает это как чужеродную аномалию.

Помнится, Филя рассказал мне две похожих истории. В первой женщина шла с неподъемной сумкой по пешеходной эстакаде. Когда она только начала свое героическое восхождение по лестнице, он вызвался помочь. Но тетя лишь цепче впилась в свою ношу и состроила брезгливую мину: «Чего примотался?» Сипя бронхами, она вскарабкалась наверх, утерлась платочком и потащила сумку дальше. Потом стала трудолюбиво отсчитывать ступеньку за ступенькой вниз, пошагово переставляя груз перед собой. На протяжении всей этой изощренной пытки Филя тщился узнать у нее ответ на простой вопрос: «Почему вы не хотите принять помощь со стороны мужчины?» Но она лишь отдувалась, как загнанная лошадь, и исходила испариной. Когда до асфальта оставалось несколько финальных ступенек, женщина наконец повернулась к нему лицом и оказала неслыханную милость:

— Ну, ладно, уговорили. Берите.

Страшное, наповал разящее слово — «уговорили». Оказывается, доброту в наше время мало только проявить — ее нужно продать, впарить, втюхать, как напористый сейлз, путем нелегких переговоров. Уговорить разрешить помочь! Вдумайтесь в это.

Второй случай был не менее возмутительным. Согбенная полезной нагрузкой женщина, когда Филипп дружески протянул руку помощи, кивнула головой на окна многоэтажки и сказала:

— Не надо, молодой человек. Спасибо, конечно, но если увидит муж, он может заревновать.

Еду в метро. Впереди станция «Бульвар Дмитрия Донского», где нужно делать пересадку и пешком преодолевать подъем, а потом спуск по лестнице. В метре от меня стоит женщина редкой красоты и стати. Не люблю применять в таких случаях прилагательное «породистый», хоть оно и лучше всего подошло бы для описания. Одним словом, яркая женщина аристократической внешности с сумкой абсолютно не аристократических размеров. Думаю, туда при желании можно было бы всунуть взрослого человека в эмбриональной позе.

— Вам помочь?

— Ой, ну что вы! Спасибо…

— За что спасибо-то?

— Спасибо, что предложили. Но я лучше сама.

Меня вдруг взяло такое зло, что я просто молча схватил эту сумку за ручку (про себя крякнув от тоннажа). К черту все эти уговоры! У вас пока из рук не вырвешь, ничего не добьешься. Из вагона мы вышли, держа ее вместе: я — командирским решением, она — по инерции (из страха/недоверия/нежелания быть обязанной). Потом в итоге отпустила, лепеча что-то неразборчивое и заискивающее.

— Вот скажите мне, почему вы боитесь? У вас там что, драгоценности? Ведь наверняка какая-нибудь бакалея!

— Да, продукты на дачу везу.

— Я не в первый раз сталкиваюсь с такой ситуацией. Почему женщины невосприимчивы к благим намерениям мужчин проявить элементарную заботу? Но при этом утверждают, что они слабый пол! Ну посудите здраво: я что, убегу с вашей сумкой, что ли?

— Ну мало ли… Вот если бы вы были студентом и украли бы мои продукты, я бы не удивилась. Студенты-то всегда голодные.

— У вас такое уже было?

— Нет, но-о-о…

— У кого-то из ваших знакомых такое было?

— Ну-у-у…

— Вы где-то про такие случаи читали? Видели в новостях? Слышали по радио?

— Да как вам сказать…

Да так и скажите, что все эти леденящие кровь ужасы не происходят нигде, кроме как в вашей голове. И пробиться через этот заслон фантазийной самодеятельности для стороннего человека — задача часто невыполнимая. Вы готовы увидеть в нем кого угодно, но только не того, кем он является. Женщины современности, вздыхая, признают, что жизнь их сделала безнадежными реалистками, однако это только слова. Большинство из таких реалисток давно повыпадали из реальности в мифологический континуум, населенный чудовищами. Возвращайтесь! Вы нам нужны тут!

Вот по улице плывут еще две мощные сумки, зажав между своими массивами хрупкую женщину. Филипп и Кирилл (почти хором и с отработанной улыбкой):

— Добрый день! Разрешите предложить помощь!

— Нет уж! Не надо! — уворачивается тетя.

Девчонки, что стояли рядом и все видели, похихикали и заявили:

— Плохо просили, значит.

Мужчина, проси — и делай это хорошо!

В тот день мы много наматывали пешком. Через два километра, в зоне старой одноэтажной застройки между Северным и Южным Бутово, мы узрели бабульку, которая отдыхала, опираясь на трость. Рядом с ней стояла пластиковая пятилитровая фляга с водой из колонки.

— Добрый день! Ну что же вы с собой делаете, а? Давайте-ка сюда, — протянул я руку к ноше.

Бабушка миролюбиво оглядела нас.

— Да чего уж там, сынки…

Я взял флягу.

— Спасибо, ребятки. Во-о-он та калитка, — показала она вперед, и мы пошли втроем, беседуя.

Вам когда-нибудь доводилось встречать бабушек России, какими их писал Шукшин? Не о них, подчеркну, а именно их, со всеми пронзительными, мягчащими душу черточками внешности и манерами. Эта пожилая женщина выглядела и говорила так, будто только что вышла из какого-либо рассказа Василия Макарыча — целиком, вся.

— Как ваше имя? — спросил Филипп.

— Валентина Петровна.

— Валентина Петровна, а вы не боитесь, что мы сейчас вашу воду из колонки украдем, а? — спросил он, подмигивая мне.

Бабушка усмехнулась.

— Та-а-а… Украдете, так украдете, что ж поделаешь.

— Странно, странно! Неужели не боитесь? Ей богу, после того, что мы наслушались, аж не верится.

Она только посмеялась и стала рассказывать, как ее младший внук просил купить ему подарок.

— И вот, значит, пристал ко мне: купи да купи… Игрушка таг кая. Этот, как его… «Человек-паук».

Мы с Филиппом так и покатились со смеху. Слишком чудно было слышать сочетание «человек-паук» из уст старушки. Все равно что Лермонтов сказал бы: «Вчера, господа, я, знаете ли, новенький айпод приобрел». Как быстро мы все-таки уживаемся со странными вещами и именами своего времени! И только услышав расхожее понятие современности от человека другого поколения, вдруг осознаешь, что «человек-паук» действительно звучит анекдотично.

— Валентина Петровна, а сколько вам лет?

— Шестьдесят девять. Ага, вот тут поставьте под калиткой… Да уймись ты! — прикрикнула она на неистового заливавшегося пса за забором. — Ишь, переживает за хозяйку-то.

— Знаете, мы сегодня много раз пытались помочь донести женщинам тяжелые пакеты. Разным женщинам: были там и двадцати-, и тридцати-, и сорокалетние. Ни одна не согласилась, Валентина Петровна. Сумки были тяжелы, но страх и предрассудки были еще тяжелее, понимаете? Они забыли, что так бывает, и ничего, кроме угрозы своим чертовым сумкам, в наших предложениях помощи не видели.

— Боятся, да? — хохотнула бабушка. — Эх, ребята… Спасибо вам.

— Да это вам спасибо, Валентина Петровна. Вам! Вы из них всех оказались самой молодой. Они все давно усохли, завяли, скукожились в безжизненные тени. А вы, уж точно насмотревшись всяких гадостей вдоволь за свою жизнь, тем не менее, продолжаете верить людям. Вы молоды, понимаете?

Хотя, может, я зря так распалился? Может в свои двадцать — тридцать — сорок Валентина Петровна отреагировала бы аналогично большинству? Если так, то жуть продирает от мысли, что только долгие семьдесят лет, одолевающие хвори и одиночество научат, наконец, нормально относиться к нормальным вещам. Но я не хочу в это верить. Я лучше уверую в человека-паука.

А в Коньково, на улице Островитианова, меня поджидал еще один жизнеутверждающий подарок.

— Здравствуйте! Помочь?

— Ой, молодой человек, действительно — помогите мне!

Сухонькая женщина азиатской внешности протягивает мне свою сумку. Внутри — планетарный арбуз килограммов эдак на пять.

Я даже глаза протер.

— Послушайте, — говорю, — вы мне точно не приснились? Вы вот так сразу разрешаете мне донести вашу сумку? Вы не боитесь меня? Вы верите, что я не украду ваш арбуз? Так не бывает! Это все подстроено! Где скрытая камера?

Она смеется.

— Не боюсь. И арбузом могу поделиться. Я — Гуля, кстати.

И я рассказываю Гуле все. Просто все.

— Так почему они все-таки боятся? — венчаю я свой монолог.

— Не знаю, — качает головой добрая женщина. — Боятся, потому что у нас преступность высокая, как говорится…

Никогда не знаешь, где и при каких обстоятельствах в неразберихе жизни тебе блеснет истина. Сказать точнее, чем сказала она, — невозможно. «Как говорится»… Именно как говорится, как воспринимается, на что обращается внимание — так и получается. Но если даже школьницей Настей, бабушкой Валентиной Петровной и Гулей с Островитианова в этом городе исчерпывается список женщин, сохранивших в себе веру в лучшее, — то мы еще поборемся. Мы еще замолвим свое слово вопреки. Мы еще покажем, как делается.

С кем вЫ?

Теперь небольшая историйка для кульминации, на десерт. Вечер, окрестности станции метро «Серпуховская». Из сумерек материализуется силуэт знакомой типологии: грузная пингвинья поступь, надсадное дыхание и два живописных пакетища в руках — Российская Женщина.

— Шарк-шарк, шарк-шарк…

— Добрый вечер! — приветствуем мы с Филией этот памятник удручающей действительности. — А разрешите вам помочь донести!

— Шарк-шарк, шарк-шарк… кхе-кхе…

Не слышит. Где-то я читал, что тибетские монахи умеют входить в особую разновидность нестатической медитации. Это состояние вызывается специфическим ритмом дыхания, определенным размером шага и внутренней концентрацией на своих ощущениях.

И тогда они могут творить чудеса — преодолевать десятки километров в режиме скорохода без существенного утомления. Но в таком состоянии их ни в коем случае нельзя тревожить и каким-либо способом мешать — резкий переход обратно во внешний мир грозит тягчайшими последствиями для психики и здоровья медитирующего ходока.

— Женщина, здравствуйте! Давайте мы вам подсобим.

Она будто налетает на стену.

— А? Ой! Эт-та… — И лупает глазами, в которых шок неожиданного пробуждения сменяется страхом. Ну а как же! Вечер, полупустая улица, два явно маящихся от безделья молодых лба… Естественно, это конец.

— Мальчики, мальчики… — бормочет она. — Не надо, а? Ну не надо…

— Вы, главное, успокойтесь, — внушаемым мы ей тоном терпеливого учителя и даже отходим на шаг, чтобы не нависать. — Мы хотим вам помочь донести эти тяжелые сумки. Только и всего, понимаете?

Но она, выдавливая из себя судорожную улыбку, перекладывает пакеты в одну руку, а другой лезет в карман, продолжая что-то сомнамбулически лопотать.

— Мальчики, да я вам сама могу помочь… Вот, пожалуйста, только не надо…

И у меня в ладони оказываются две монеты: пять рублей и два рубля.

Скажите, зачем нас учили делать добро?

Мы стоим, как оплеванные, глядя вслед шаркающей в никуда стране. До какой степени запуганности люди довели сами себя, что от бескорыстной помощи откупаются семью рублями? И, как бывало не раз, моментальной вспышкой в сознании замыкается цепь, где все на своих местах: девушка, говорящая, что ее зовут «никак» и принципиально не звонящая первой, женщина, утверждающая, что «мужчина должен, а она не должна», продавщица в ларьке, изливающаяся гейзером ненависти ко всему живому, тетка, гребущая к далеким берегам с неподъемными сумками и отказывающаяся от помощи, ибо «муж заревнует». Вот оно все — как на ладони! Еще чуть-чуть наблюдательности, и нить ретроспекции протягивается дальше: идейный паралич девяностых, пьянство восьмидесятых, массовые репрессии тридцатых, гражданская война, давка на Ходынском поле… Все, о чем писали — о чем до хрипоты орали! — Чехов, Толстой, Гоголь, Бунин, Высоцкий, — вот оно все. Эти метастазы пронизывают нас насквозь, всю нашу историю, все наше тошнотворное существование во мраке безразличия и стадности. Что нужно дать русскому человеку, чтобы он был личностью? Свободной душой, дышащей полной грудью и обладающей минимумом самоуважения? Скажите — что?

И я размахиваюсь, как метатель копья, и запускаю эти две уродские монеты в спину уходящей домохозяйке. Они отчетливо шлепаются о ее пальто, а сама женщина не менее отчетливо слышит мою беспомощную брань. Но она не оборачивается, не сбавляет хода и вообще никак не реагирует… Мне даже кажется, что на ее лице светится улыбка облегчения, как у приговоренного к смертной казни, которому зачитали указ о помиловании на эшафоте. Она уходит. Я не считаю себя транжиром, но в жизни определенно есть ситуации, когда тебя просто вынуждают бросаться деньгами.

Как же так получилось? Ведь большинство женщин старшего поколения, которым мы предлагали помощь, выросли на книгах из серии «Тимур и его команда». Ведь они хотели быть такими же и видеть вокруг себя не менее бескорыстных, открытых людей. Куда все это исчезло? Неужели на поверку оказывается, что никто никогда в это на самом деле не верил, а элементарно шел на поводу у моды и кумиров времени? Неужели все это стоит не больше семи рублей? Нам страшно об этом думать.

Короче, волоките свои сумки сами. Пока не поумнеете.

Как вам наш десерт? Не слишком ли горчит?