Глава 1 РУДНЯ-ОСОШНЯ. ЗОНА ОБМАНА

Глава 1 РУДНЯ-ОСОШНЯ. ЗОНА ОБМАНА

Как я уже сказала, в то время я работала в областной партийной газете «Радянська Житомирщина». Мы получили сообщение о том, что жители четырех сел Народичского района нашей области выселены из-за смертельных доз радиации, зафиксированных там. Люди переселены, как нас уверяли печать, радио и телевидение, в безопасные зоны. Для них, сообщалось, сделали всё. То же самое писала и наша газета. У меня не было никаких доказательств того, что в зонах поражения происходит что-то ненормальное. Но интуитивно (вероятно, это чисто журналистское качество), я чувствовала, что там делается что-то не то. Наверное, насторожило, что новые дома людям начали строить в непосредственной близости от Чернобыля. Рядом с огороженными проволокой деревнями, откуда выселили крестьян. Зачем?

Да, наша газета сообщала, как ударно там трудятся строители со всей области, как быстро и качественно сооружаются для переселенцев дома. Но ни слова о том, а нужны ли эти новостройки у стен реактора? Безопасное ли это место? Я решила разобраться.

Когда я зашла поделиться своими сомнениями к редактору газеты, партийному функционеру с многолетним стажем Дмитрию Панчуку, он, выслушав, недружелюбно и холодно ответил, что, мол, «не мы это решали, не наше это дело». Я попросилась в командировку в тот самый Народичский район, откуда людей выселяли и в то же время строили там новые для них дома. Но мне категорически отказали.

Тогда я решила схитрить и обратилась к руководству с планом моей поездки в Малин, на опытно-экспериментальный завод. Писать о научно-техническом прогрессе. Это не возбранялось, и я поехала. За полтора дня разобравшись с научно-техническим прогрессом, я успела все же побывать и в запретном Народичском районе (он граничит с Малинским, и в этом-то и заключалась моя журналистская хитрость), где, как оказалось, строители из Малинского опытно-экспериментального завода возводили в селе Рудня-Осошня детский сад.

Директор завода выделил для меня старенький автобус и водителя. Часа два мы громыхали на нем к «объекту». Был конец жаркого лета. Автобус ехал через богатейшие леса, в которых пели разноголосые птицы. Грибы росли едва ли не под колесами. Солнце чуть пробивалось сквозь сомкнувшиеся кроны деревьев. Водитель, не помню, как его звали, пожилой человек, рассказывал с болью в голосе, как испоганили Чернобылем землю, какие здесь великолепные были грибные и ягодные места. Они и остались такими, собственно. Но вот ни в лес войти, ни в траву упасть, ни земляники, ни черники, ни грибов собрать здесь нельзя. Все отравлено. Впрочем, местные жители, не понимая, в чем же и как эта отрава выражается, частенько, презрев все разговоры об опасности, ходили с лукошком в лес за грибами-ягодами. И себе к столу. И для других – на киевские и житомирские рынки.

Рудня-Осошня – типичное полесское село. Весной, когда благоухают сады, оно похоже на большой цветник среди елового леса. Мы подъехали к рабочим, которые, оказалось, строили баню. Рядом с лесом. Разговор как-то особо не клеился. Пятеро мужчин были угрюмы и молчаливы. К тому же вдруг начал моросить какой-то мелкий, неприятный дождь. Но все же я пыталась понять, что здесь происходит, зачем они строят, каковы здесь уровни радиации.

Наконец разговорились. Оказалось, что баня строится здесь именно из-за высокого уровня радиации. Какой он – они и сами не знали. Никто об этом не говорит. «Военные приедут, померяют, а что и как нам не сообщают». Стройка затягивается, хотя вначале планировалось возвести баню за два месяца. Но, как это обычно у нас бывает, нет крана. Зачем нужна на окраине села баня на десять мест, никто толком так и не знал. Ведь в каждом дворе была своя. Стоимость новостройки – 50 тысяч рублей.

Более общительными оказались восемь рабочих на стройке детсада рядом. Старший, мастер Юрий Грищенко, рассказал, что детсад обойдется государству в 120 тысяч рублей. Что здесь они второй месяц и что местное население уже над ними смеется. Кому они его строят? В Рудне-Осошне почти нет маленьких детей, дошкольников, а детсад рассчитан на 25 мест.

Впервые я услышала здесь страшное слово «гробовые». Им называли жалкую ежемесячную подачку в 30 рублей для жителей села и рабочих, занятых на строительстве бани и детского сада, для «усиленного» питания (!). В день получалось плюс один рубль к зарплате. Ассортимент еды для рабочих был таков: горох, вермишель, говядина. Курятина была «не положена», так как, объяснили они, выйдет сверх трех запланированных на еду рублей в день.

Рабочие жаловались, что чувствуют себя плохо, болит голова, очень устают. Они считали, что это – за счет повышенной радиации.

И сегодня, спустя многие годы после взрыва на ЧАЭС, я могу сказать: они были правы. Село с необыкновенным названием Рудня-Осошня спустя четыре года (!) после ядерной катастрофы в Чернобыле было все-таки выселено. Жить здесь оказалось опасным. Но только через четыре года люди узнали об этом от властей. Тогда же приехать в Рудню-Осошню мне пришлось втайне от собственной редакции.

Поговорив со строителями, мы направились через все село искать хату бригадира. Сельсовета здесь не оказалось. Правления колхоза – тоже. Рудня-Осошня, как сообщили нам ее жители, бригадное село. Иными словами – неперспективное. Здесь даже десятилетки своей не было. Таких «неперспективных» сел в СССР были десятки тысяч. Забытых богом и советской властью. В иных из них – ни магазина, ни почты, не говоря уже о телефоне или других признаках цивилизации. А ведь в них живут люди. И им нужно было все: хлеб, одежда, спички, свет, книги, радио. Сегодня правительство осуждает политику неперспективных сел. Но поезд ушел. Села вымирают. Стоят заколоченными некогда добротные дома, зарастают тропинки и кладбища. Люди уезжают поближе к цивилизации. В города.

Вот что рассказала мне тогда бригадир комплексной бригады депутат районного Совета народных депутатов Валентина Ущаповская: «В нашем селе – девяносто дворов. Село режимное (то есть радиационно загрязненное. – А.Я. ). В Рудне-Осошне – двадцать семь детей с первого по восьмой класс и двое с девятого по десятый. И шесть дошколят. Школу начальную на четыре класса закрыли, потому что внутри нее было полтора миллирентгена. В школу ходили тринадцать учеников, в ней было всего две комнаты. А сейчас 0,2 миллирентгена вода и 0,4 – земля. В том конце села – больше, в этом – меньше. Я лично и меряю дозиметром. У меня есть аппарат ДОС-5, обманщик, я им и меряю, – как-то горько, полушутливо говорила бригадир. – Он занижает в три раза. Приезжала спецлаборатория в прошлом году. У них –1,1 миллирентгена. Говорят: „Жить можно“. Дозиметр мне выдали в райисполкоме. Приезжают также мерить военные, но нам они не объясняют ничего.

Видели, строят у нас детсад? Зачем? Ну, ничего, пусть строят. У нас много парубков есть. Девчат нехватка. Вот и будет на старости лет им хороший интернат.

А еще у нас нет дорог. Нельзя проехать от Рудни-Осошни до Малых Минек. Я выступала на сессии райсовета в Народи-чах, говорила об этом. И о дорогах, и о детях. Дети десять лет ходят в школу за десять километров. После радиации (она так и сказала „после радиации“ – А.Я. ) дорогу разбили еще больше, нельзя проехать. Едем на лен 17 километров, а если бы была дорога, то можно ехать только три. Шесть лет нам все обещают сделать дорогу. Правда, в селе сделали асфальт. Мы написали в Совет министров Украины, Масолу (председатель Совета министров. – А.Я. ). Приехали после этого из облисполкома. Обещают в четвертом квартале сделать дорогу».

Вот уж, воистину, живет человек – надеется…

«Нам рассказали, как себя вести, что надо есть тогда, когда мы уже хорошо наелись всего чего надо и не надо из таблицы Менделеева», – продолжала бригадир, вытирая руки о подол платья. Когда мы подошли, она как раз на своем огороде копала картофель. Неподалеку от нее выбирали клубни другие женщины. Возле них в песке возились дети. Чуть дальше кто-то жег ботву. И радиоактивный пепел тут же осыпался на огороды и сады, на детские головки…

Вокруг села еще сразу после аварии должны были снимать слой земли. Но потом, очевидно, раздумали и землю просто перепахали. Село «мыли». Известняковую дезактивацию планировали проводить впервые только осенью 1987 года.

За это время десятки жителей села, пережив первый радиационный удар, облучившись внешне и внутренне, почти три месяца после аварии пили местное радиационное молоко и оказались на больничных койках областного центра. Некоторые успели побывать здесь по нескольку раз.

Работавшие на огородах женщины тоже подошли к нам. Услышав, о чем речь, включились в разговор о своем горьком житье-бытье. Оказывается, из села забрали 63 коровы. За килограмм живого веса платили по 1 рублю 92 копейки. Коров завезли в колхоз имени Щорса, в село Базар этого же района. (Только спустя четыре года стало известно, что и село Базар подлежит полному выселению). Почему в Базар? Сказали, что там «чистое» место и их можно откормить на мясо для продажи населению. Коров забрали 17 июля 1986 года. Телок оставили. Но затем и их забрали. Разрешили держать только свиней да кур.

«В первые дни после взрыва мы все охрипли, – говорили женщины. – В этом году нам запретили кушать смородину, клубнику. Яблоки разрешили, но сказали мыть в проточной воде, также помидоры и огурцы».

Узнала я и о том, что в селе есть ферма – 86 коров. И откормочный пункт крупного рогатого скота – 113 голов. Годовой план колхоз «Красное Полесье» выполнил в первом полугодии на 113 процентов.

Если раньше с гектара здесь собирали 10–13 центнеров зерновых, то теперь – 18.

Чем больше рассказывали мне женщины, тем больше я убеждалась, что здесь творится преступление. Преступление власти перед людьми. Не поэтому ли меня не пустили сюда в командировку?

Оказалось, что от новостроящегося детского сада села Рудня-Осошня до выселенных и огороженных колючей проволокой сел Киевской области Бобер и Владимировка – рукой подать. Поля же просто упираются в колючие заграждения. Неподалеку – село Голубиевичи. В нем, как сказали мне женщины, построили новые дома. Но люди из выселенных сел туда не переехали. Некоторое время они пустовали, а затем их заняли – свои же колхозники. Отсюда до чернобыльского реактора – 60 километров. До тридцатикилометровой мертвой зоны – 30.

Сегодня села Рудня-Осошня больше нет. Через четыре года после взрыва правительство решило его срочно выселить. Срочно – после стольких лет обмана! Преступного обмана.

Тогда я сказала сама себе, что я продолжу, чего бы это мне ни стоило, свое журналистское расследование и напишу обо всем увиденном и услышанном. Только гласность могла спасти этих людей. Несмотря на то что гласность объявили у нас в 1985 году, с приходом к власти Михаила Горбачева, ею в этих краях и не пахло.

Целый месяц каждый уик-энд после моего тайного от редакции визита в радиационную Рудню-Осошню мы с мужем ездили на наших «Жигулях» по селам Народичского района. Это были тяжелые встречи с потерянными, раздавленными, обманутыми людьми. С тех пор прошло двадцать пять лет, но ни одну из тех встреч я не забыла, потому что ни одну из тех исповедей забыть просто невозможно. Исписанные тогда блокноты, кровоточащие, как память очень старых людей, ничего уже, кроме смерти, не ожидающих от жизни, я храню в своем чернобыльском архиве.