А. Лукьянов. Родной очаг

А. Лукьянов. Родной очаг

Драма в четырех действиях

Коммерсант Сухов живет с женой, матерью жены и тремя детьми обыкновенной жизнью с обыкновенными доходами. Старшая дочь Надя собирается на курсы и притворяется нигилисткой, вторая дочь Зоя — нежная девушка-подросток, сын Сережа — шалопай и бездельник. Мать их — женщина в критическом возрасте, всю жизнь посвятившая мужу и детям.

Комиссионер Куров давно втерся в семью. К нему неравнодушна старшая дочь, а сам Сухов находится в связи с женой Курова, <…>, которая его, по-видимому, окрутила.

Куров постепенно вовлекает Сухова в свои мошеннические предприятия, заставляя его сначала невыгодно купить именье, а потом — оборудовать завод для выделки каких-то им, Куровым, изобретенных ключей для гаек всех размеров. Высосав у Сухова все деньги, Куров бросает и его и дочь его Надю, которую он соблазнил и с которой живет, обещая на ней жениться. В то же время жена Сухова, желая хоть на минуту узнать настоящее счастье, сходится с художником Зарницыным, давно влюбленным в нее, но не выносит угрызений совести и опять возвращается к больному и разоренному мужу.

В ту минуту, когда все мошенничества Курова обнаруживаются, дети собираются зажить своей самостоятельной жизнью, а родители — дотянуть как-нибудь свой век, Сухов застает сына своего Сережу на месте преступления: Сережа выкрадывает, по просьбе Курова, желающего спрятать концы в воду, из отцовского стола тот договор, который Куров когда-то заключил с Суховым.

Отец падает мертвым от потрясения, Сережа убегает, а мать, уходившая на полчаса проститься со своим бывшим любовником и поблагодарить его за те минуты счастья, которое он ей дал, возвращается радостная, «вскрикивает, хватается за голову и с нервной дрожью отступает от трупа».

Резонер в пьесе — «дядя Гриша» — умудренный житейским опытом добрый старик, «похожий на писателя».

Таким образом, тема пьесы — разрушение «родного очага»; хорошие, но мягкие люди, сделав один ложный шаг, делают и дальнейшие, попадая во власть мерзавцев и мошенников, которые их губят окончательно, — вот единственная мораль, которую можно отсюда вывести.

Характеров в пьесе нет, есть только положения, весьма ординарные, так же как язык, которым написана пьеса. Все это добросовестно сведено в четыре акта, но так неинтересно и так неново, что нет причины признавать пьесу приемлемой для постановки на сцене.