Глава 11 Берия и международная политика как гарант мощи России

Глава 11

Берия и международная политика как гарант мощи России

Какой могла бы стать международная политика Берии?

На этот вопрос тоже можно дать вполне определённый ответ. Эта политика укрепляла бы и возвышала Советский Союз, Россию, но укрепляла бы не за счёт неравноправных отношений с внешним миром — как это имеет место быть в случае США и Запада вообще, а за счет как раз межгосударственных отношений нового типа, когда великая держава относится к малым странам подчёркнуто равноправно.

Уже те немногие месяцы, которые Россия прожила без Сталина, показали, что Берия был вполне талантлив и во внешнеполитической сфере и имел в этой сфере вполне самостоятельные и перспективные взгляды.

Пока Сталин был жив, Берия мало привлекался им для решения внешнеполитических проблем, тем более — дипломатическими методами. Эпизоды типа устранения Троцкого, конечно же, не в счёт. Собственно, в Берии как в дипломате у Сталина особой нужды и не было — Сталин сам был выдающимся дипломатом, что блестяще доказал в ходе международных конференций с его участием и в ряде переговоров довоенного, военного и послевоенного времени.

Для помощи в этой сфере Сталину вполне хватало Молотова. К тому же Молотов был внешне невозмутим, а Берия был человеком нередко импульсивным, открытым. К психологическому «имиджу» внешней политики невозмутимого Сталина Молотов подходил больше.

Вот что написал Берия в том месте письма Маленкову «из бункера», где адресовался к Молотову:

«… В аша исключительная роль в области внешней политики, Ваше прекрасное отношение ко мне, в бытность на конференциях (я об этом многим товарищам рассказывал) в Тегеране, Ялте и Подсдаме (так в письме. — С. К.), где, как знаете, я и не был делегатом, а был по роду своей работы, хотя Вы и настаивали…»

Похоже, Молотов умел скрывать свои чувства не только на внешнеполитической арене, но и в кругу коллег, потому что на самом деле Берия не мог Вячеслава Михайловича не раздражать уже по причине несходства натур. Да и не завидовать более талантливому Берии Молотов не мог. Но вот же — Берия был, как видим, уверен в прекрасном отношении Молотова к нему.

На международных конференциях в Тегеране (28.11.—1.12.43), в Ялте (4–11.02.45) и в Берлине (17.07.—02.08.45) Берия отвечал за охрану советской делегации (в Крыму и за охрану других делегаций), хотя к началу 1945 года был наряду с Молотовым заместителем Председателя ГКО Сталина.

В 40-е годы и в начале 50-х годов Сталин подключал Берию к контактам с руководством иностранных государств, но — лишь стран народной демократии. В целом же Сталин и тогда опирался на Молотова, а также на Жданова и Маленкова, иногда — на Микояна. Вполне значимую роль играл позднее Андрей Януарьевич Вышинский, с 1949 года заменивший Молотова на посту министра иностранных дел СССР.

Но это не значило, что после смерти Сталина Берия не мог проявить себя выдающимся образом и в такой специфической деятельности, как внешнеполитическая…

После войны Советский Союз стал мировой державой первой величины. Европейская часть страны лежала в развалинах, жизненный уровень населения был кое-где ниже минимального уровня выживания, и в ряде регионов люди не просто голодали, но умирали от голода. Однако Россия всё же имела такой мировой вес, с которым не мог сравниваться даже вес Британской империи, над которой пока всё ещё «не заходило солнце».

Никогда до этого роль России в мире не была такой мощной и первостепенной — впервые Россия рассматривалась всеми не просто как великая держава, а как вторая держава мира, как сверхдержава, имеющая шанс стать единоличным лидером мира.

При всём при том международное положение СССР было очень непростым, и не только потому, что надо было восстанавливать экономику и социальную сферу в условиях жёсткой необходимости в кратчайшие сроки ликвидировать атомную монополию США.

Дополнительные проблемы возникали именно в силу нового международного статуса России. Теперь она, тоже впервые, между прочим, в своей истории, оказалась лидером нового международного сообщества — мирового социалистического лагеря.

У нас были ещё плохо разработаны теоретические и системные вопросы внутреннего социалистического строительства, а теперь приходилось заниматься теорией и практикой международного социалистического строительства. И всё это, напоминаю, впервые в мировой истории — заимствовать опыт было не у кого и негде. Причём внешняя политика СССР со Сталиным и внешняя политика СССР без Сталина — это были, как говорят в Одессе, две большие разницы.

После смерти Сталина внешнюю политику СССР вновь возглавил — если иметь в виду кресло министра иностранных дел — Молотов. Но Вячеслав Михайлович с любой точки зрения и в любом отношении был не Иосифом Виссарионовичем, и на единоличное мудрое руководство претендовать не мог. Особо самобытным видением проблем государственного бытия он не обладал, поэтому не было ничего удивительного в том, что Берия начал то и дело «высовываться» и тут…

Задним числом, уже после ареста, он каялся в письме Маленкову:

«…при обсуждении по германскому вопросу, конечно, я здесь безусловно виноват и заслуживаю всякого осуждения….

… П оступок мой при приёме венгерских товарищей, ничем не оправданный. Предложение о Надь Имре должен был не я или кто иной вносить, а тебе надо было сделать, а тут я выскочил идиотски, кроме того, наряду с правильными замечаниями я допустил вольность и развязность, за что, конечно, меня следует крепко взгреть…»

О германском вопросе надо будет сказать отдельно, а что касается «приёма венгерских товарищей», то тут дело было вот в чём…

12 июня 1953 года в Москве проходили переговоры с делегацией Венгерской Народной Республики в составе М. Ракоши, И. Надя, Э. Гере, А. Хегедюша и др. От СССР во встрече участвовали Маленков, Хрущёв, Берия, Молотов, Микоян, Каганович и посол СССР в Венгрии Е. Киселёв. В ходе бесед был поднят вопрос о разделении высших партийных и государственных постов в ВНР так, чтобы Ракоши, возглавлявший и Венгерскую партию трудящихся, и Совмин Венгрии, оставил за собой ЦК, а премьером стал Надь.

Ракоши был против разделения и поинтересовался — а как распределяются обязанности между ЦК и Совмином в СССР? Берия — по словам Хрущёва — заявил тогда: «Что ЦК, пусть Совмин решает, ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой».

Хрущёвским «воспоминаниям» верить надо с большой осторожностью, но тут он коллизию передал явно правдиво. К 1953 году воззрения Берии были именно такими и полностью совпадали с позицией самого Сталина.

В этой вроде бы капельке истории отразилось на самом деле многое…

И готовность Берии взять ситуацию «на себя», и его прямота в отношениях с соратниками по социалистическому лагерю, и стремление строить межгосударственные отношения прежде всего по линии межправительственной, то есть через практическое разностороннее сотрудничество с упором на экономику.

Но, что важно, Берия не смотрел на наши внешнеэкономические связи как на способ «подкармливать» страны народной демократии и превращать их тем самым в нахлебников Советского Союза. При Хрущёве и далее Брежневе эта порочная практика укреплялась и укреплялась, не усиливая СССР, а ослабляя его. При Берии всё было бы иначе.

Чтобы убедиться в этом, вернёмся ещё раз к уже известной читателю речи Микояна на антибериевском пленуме ЦК КПСС в июле 1953 года. Тогда Микоян возмущался тем, что Берия никак не хотел соглашаться на снижение вдвое (!) договорных обязательств Чехословакии по поставкам в СССР дизелей для нефтяной промышленности. Микоян рассказывал (цитирую по неправленой стенограмме):

«У нас было многолетнее соглашение о поставках. Правда, может быть, поставки могли идти несколько лучше, но дело не в этом (ого! — С. К.).

А Берия взбесился, как-то узнав о долголетнем соглашении… На каком основании такое разложение, такая поблажка чехам и так далее. И после этого пошла закрутка, два месяца с чехами переговаривались.

То же и с нефтяной аппаратурой…»

В те годы схема экономических отношений СССР и социалистических стран лишь создавалась и отлаживалась. И для СССР было очень важно с самого начала поставить себя верно.

Когда чешские заводы «Шкода» были частной собственностью, их владельцам и в голову не могло бы прийти ставить вопрос о сокращении договорных обязательств по поставкам с 800 дизелей до 400 дизелей, да ещё и в рамках долголетнего соглашения, обеспечивающего ритмичную и устойчивую загрузку производства.

Частная «Шкода» вытянулась бы, а поставки обеспечила.

А вот «братская» чешская государственная экономика была не прочь начать спекулировать на «братских» отношениях и относиться к заказам СССР спустя рукава…

Именно на это соглашался министр торговли Микоян, именно это начали делать хрущёвцы после устранения Берии.

И именно этого Берия не делал бы!

Конечно, при подходе Берии на начальном этапе не обошлось бы без трений, без «братских» «обид», а то и «братского» шантажа…

Однако в конечном итоге в странах мирового социалистического лагеря стали бы смотреть на СССР не как на кормушку, а как на жёсткого в деловых связях, но исключительно выгодного в силу громадности внутреннего рынка, партнёра.

А идеологическая, политическая близость проявлялась бы в том, что СССР не пользовался бы своей мощью для экономического подавления малых социалистических стран, не стремился бы к получению односторонних выгод — как это стараются делать великие капиталистические державы и корпорации по отношению к малым странам.

Нет, Берия, выбитый из колеи арестом, слишком уж строго судил себя, определяя своё поведение в Президиуме ЦК и в Совмине СССР как «идиотское», «вольное» и «развязное». На самом деле его поведение было инициативным и энергичным.

Да, поведение Берии во всём, в том числе — и во внешнеполитических делах, резко контрастировало с государственной вялостью остальных его коллег, но разве Берия был в том виноват?

И его государственная энергия и лидирующие качества очень пригодились бы России не только внутри страны, но и на внешнеполитической арене.

Хрущёв вёл себя во внешнем мире порой нахраписто. Он стучал в ООН туфлей по столу — вот уж тут действительно надо оценивать его поведение как идиотское и развязное…

В то же время Хрущёв мог вести себя чуть ли не лакейски. Есть очень выразительная фотография — 4 июня 1956 года в Кремле Хрущёв подобострастно жмёт руку монументально застывшему Иосифу Броз Тито.

Жмёт, почти согнувшись в дугу, улыбаясь как половой, которому вот-вот дадут щедрые чаевые.

Можно ли представить себе Берию ведущим себя подобным образом? В отношениях с внешними партнёрами он вёл себя предельно корректно и вежливо, но с несомненным чувством как собственного, так и государственного достоинства.

И как раз на югославским сюжете я сейчас остановлюсь…

Первый раз лидер народной Югославии Тито приехал в Москву как глава государства в апреле 1945 года, и тогда же был подписан Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Югославией. Есть фото, сделанное 11 апреля 1945 года тоже в Кремле — подтянутый Тито в маршальской форме произносит перед Сталиным и Молотовым речь. Тито на этом фото имеет вид старательного студента, держащего ответ перед строгими учителями, на которых очень походят Председатель Совмина СССР Сталин и его заместитель Молотов.

А уже в 1948 году отношения между двумя странами были фактически прерваны — Тито стал явно уклоняться в сторону более щедрого Запада, с которым он всегда был склонен ладить. Письма Сталина и Молотова в адрес югославского руководства положения дел не изменили, зато Тито фактически изменил России.

Ничего хорошего в том не было, но и Сталин здесь, что называется, закусил удила, хотя что-то изменить в Югославии всерьёз мы не могли — авторитет и влияние Тито были там решающими. В то же время жёсткая позиция Сталина заводила ситуацию в тупик, а Тито вела на Запад.

Однако межгосударственные отношения восстанавливать как-то надо было. И инициативу здесь после смерти Сталина проявил опять-таки Берия.

На антибериевском Пленуме ЦК КПСС в июле 1953 года Маленков говорил об этом следующее:

«На прошлой неделе, накануне того дня, как мы решили рассмотреть в Президиуме ЦК дело Берии, он пришел ко мне с предложением предпринять через МВД шаги к нормализации отношений с Югославией. Я заявил ему, что надо этот вопрос обсудить в ЦК. Какое же это предложение?..»

О том, какое это было предложение, чуть ниже. А сейчас обращаю внимание читателя на то, что Берия не плёл за спиной коллег некие зловещие нити неких зловещих замыслов, а пришёл к Маленкову (главе Советского правительства, между прочим) и открыто высказал вполне здравую мысль.

Да, наши отношения с Югославией начали портиться в 1948 году… Да, в обвинениях и претензиях Сталина и Молотова в адрес Тито и Ранковича много правды, но….

Но надо что-то делать.

Не приходится сомневаться в том, что послесталинская мысль Берии о необходимости восстановления отношений с крупнейшей южнославянской страной была разумной и своевременной. Не исключено, между прочим, что к ней приходил и сам Сталин… Он ведь недаром после 1949 года сделал своим главным помощником по внешней политике вместо Молотова Вышинского.

А теперь вернёмся к стенограмме выступления Маленкова, где он излагал предложение Берии по Югославии:

«В изъятых у Берии материалах есть следующий документ:

«Пользуюсь случаем, чтобы передать Вам, товарищ Ранкович, большой привет от товарища Берии, который хорошо помнит Вас.

Товарищ Берия поручил мне сообщить лично Вам строго конфиденциально, что он и его друзья стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран.

В связи с этим товарищ Берия просил Вас лично информировать об этом товарища Тито, и если Вы и товарищ Тито разделяете эту точку зрения, то было бы целесообразно организовать конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц. Встречу можно было бы провести в Москве, но если Вы считаете это почему-то неприемлемым, то и в Белграде.

Товарищ Берия выразил уверенность в том, что об этом разговоре, кроме Вас и товарища Тито, никому не станет известно…»

Зачитав текст документа, Маленков резюмировал:

«Осуществить эту меру Берия не успел ввиду того, что мы повернули события в отношении его лично в другом направлении…»

Ранкович (1909–1983), о котором говорилось в записке, в 1953 году занимал пост министра внутренних дел СФРЮ, поэтому адресация МВД СССР Берии к коллеге была вполне оправданной и объяснимой. Более того, всё было верно и в дипломатическом отношении — деликатную миссию нормализации отношений было разумно осуществлять вначале через ведомства, привыкшие к деликатным поручениям, во-первых, и умеющие держать язык за зубами, во-вторых..

Любопытный факт! И в югославском вопросе, как и во всех остальных, Маленков дистанцировался от Берии. Однако в архиве отложился рукописный текст цитированной Маленковым записки, написанный, очевидно, рукой Берии. Так вот, в оригинале стоят слова не «Берия… и его друзья…», а «Маленков, Берия и их друзья…»

При этом тон и стиль записки Берии, при всей уважительности к адресатам, — это тон одного из руководителей великой державы.

В июле 1953 года деловая югославская инициатива Берии была подана как преступление. Через три неполных года Хрущёв принимал Тито в Кремле, холуйски изгибаясь.

Но почему холуйски?

Иван Чигирин, автор одной из весьма глубоких книг о советской эпохе «Белые и грязные пятна истории», считает, что «Хрущёв страстно желал… сблизиться через югославский «мостик» с Западом…»

Что ж, мнение, не лишённое оснований.

Для хрущёвцев Тито был «мостиком» на Запад, а для Берии — таким партнером, которым отнюдь не стоит пренебрегать и которого имеет смысл от Запада отрывать.

А теперь — о германском вопросе…

Я писал уже об этом в своей первой книге о Берии, а сейчас приведу дополнительные сведения на сей счёт, обратившись для начала к стенограмме выступления Маленкова на пленуме ЦК 2 июля 1953 года:

«…B правительстве обсуждался германский вопрос. Речь шла о серьезном неблагополучии в положении ГДР. Мы все пришли к заключению, что в результате неправильной политики в ГДР наделали много ошибок, среди немецкого населения имеет место огромное недовольство… За последний период, примерно за 2 года, в Западную Германию убежало около 500 тысяч человек…

Мы считали, что самая неотложная задача состоит в том, чтобы наши немецкие друзья быстро и решительно осуществили меры по оздоровлению политической и экономической обстановки в ГДР…, мы считали и считаем…, что надо поправить курс на форсированное строительство социализма.

Надо сказать, что Берия при обсуждении германского вопроса предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию. В свете всего, что узнали теперь о Берии, мы должны по-новому оценить эту его точку зрения. Ясно, что этот факт характеризует его как буржуазного перерожденца…»

Если знать, что буквально за полмесяца до произнесения этих слов Берия — единственный из высшего руководства СССР — принял активное личное участие в ликвидации волнений в ГДР, то обвинения и подозрения Маленкова выглядят особенно недостойно.

Но более того!

Единственный же из всего высшего руководства СССР Берия не просто выслушивал доклады аппарата о фактическом (и очень тревожном) положении дел в ГДР, но и изучал проблему, лично привлекая к анализу и выработке рекомендаций квалифицированных экспертов. Управляющий делами Совмина СССР Помазнев в своей кляузе на Берию, поданной Маленкову и Хрущёву 2 июля 1953 года, ставил Берии в вину в том числе и то, что секретариат-де Берии «усиленно разыскивает знатока экономики стран народной демократии».

Положение в ГДР было предметом острых дискуссий в высшем послесталинском руководстве. 27 мая 1953 года, после очередного обсуждения германских проблем на заседании Президиума ЦК КПСС, была образована комиссия Президиума ЦК в составе Маленкова, Берии, Молотова, Хрущёва и Булганина, которая должна была в трёхдневный срок выработать конкретные предложения. При этом рекомендовалось исходить из того, что «основной причиной неблагополучного положения в ГДР является ошибочный в нынешних условиях курс на строительство социализма…»

Лишь Молотов не соглашался с такой постановкой проблемы и 28 мая вписал перед словами «строительство социализма» слово «ускоренное»…

Понятно, что наиболее «рабочим», так сказать, членом комиссии был Берия, причём даже не столько в силу личного глубокого изучения вопроса, сколько в силу привлечения им к анализу экспертов, что Берия сделал ещё до образования комиссии.

В результате 2 июня 1953 года было принято Распоряжение Совета Министров СССР № 7576-рс «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР». Рука и подходы Берии в тексте этого документа видны явственно. Так, он справедливо считал, например, что в Германии не следует форсировать создание сельхозкооперативов по типу советских колхозов, а ограничиться созданием товариществ по совместной обработке земли и машинно-тракторных станций.

На антибериевском Пленуме ЦК Маленков обвинил Берию в намерении «отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию», но это была очередная маленковская передержка. Берия действительно был склонен к отказу от планов социалистической ГДР, но имел в виду не возврат к буржуазным отношениям на территории ГДР, а объединение двух Германий — на всей территории Германии — в демократическое, нейтральное и демилитаризованное государство, с выводом с территории Германии всех оккупационных войск.

Это была очень верная идея, неизменным сторонником которой был в советском руководстве не кто иной, как… сам Сталин.

Сегодня малоизвестно, но в советской ноте от 10 марта 1952 года (ещё одна последовала в апреле 1952 года) было предложено создать нейтральную Германию и провести свободные выборы. Само собой, что эта инициатива не только была одобрена Сталиным, но именно от Сталина и исходила!

Генеральный секретарь Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Вальтер Ульбрихт к предложению Сталина отнёсся с естественной опаской, но Ульбрихта «выручила» противная сторона, отклонив советские идеи. Известный социал-демократический лидер ФРГ, федеральный канцлер Вилли Брандт в своих воспоминаниях признавался:

«На отклонение советских нот (даже если речь шла всего о том, чтобы взвесить все «за» и «против») были запрограммированы и те круги на Западе, которые в отношении Германии ни в коем случае не хотели принимать в расчёт возможность её неприсоединения (то есть и вхождения в НАТО. — С. К.)».

Замечу в скобках, что странную «логику» обнаруживал Брандт.

Перед этим он написал, что не верил-де и не верит в то, что «Сталин был готов отказаться от своей части Германии», но что считал и считает, что «Запад поступил бы правильно, если бы попытался выяснить всё, что было связано с этим вопросом».

Далее Брандт прибавил: «А федеральное правительство (ФРГ. — С. К.) было бы просто обязано это сделать».

Но какое Брандт имел право не верить Сталину, если само западное руководство не рискнуло пойти на экспериментальную, так сказать, проверку готовности Сталина «отказаться от своей части Германии»? Ведь в 1952 году, при живом Сталине, в направлении объединения двух Германий ничего не сделали ни Запад, ни правительство ФРГ!

Почему же?

Да, конечно же, потому, что и Западу, и реваншистам в ФРГ была нужна именно милитаризованная и антисоветская отдельная Германия в составе НАТО, а никак не нейтральная и неприсоединившаяся единая Германия.

При этом тогдашний канцлер ФРГ «патриот» Аденауэр был согласен, как видим, даже на сохранение оккупации его родины иностранными войсками.

Единая и нейтральная Германия без присутствия в центре Европы оккупационных войск США была бы для СССР более выгодным и стабильным вариантом, чем отдельная ГДР, которая создавала нам много проблем, начиная с политических и заканчивая экономическими.

Пойти на единую Германию и сбросить со своих плеч «германский» груз, отягощающий СССР, было заманчиво во всех почти отношениях.

Хотя делать это было можно лишь на базе прочных взаимных гарантий, в том числе — по взаимному и одновременному прекращению оккупации Германии.

Сталин это понимал, Берия тоже понимал, а вот тот же Молотов — увы, нет.

Австрия, например, в то время тоже была оккупирована и разделена на 4 зоны оккупации. Однако в 1955 году был подписан мирный договор, войска СССР, США, Англии и Франции из Австрии были выведены, и Австрия стала существовать в виде единого демократического, нейтрального и демилитаризованного государства, каковым и является по сей день.

Государственный герб Австрии — одноглавый орёл, держащий в одной лапе серп, а в другой — молот. И это лишний раз подтверждает, что в Австрии была реализована сильная социальная политика, что и неудивительно — крупные военные расходы австрийскую экономику не подрывают.

Нечто подобное можно было бы иметь и в Германии, хотя здесь политический саботаж США был бы, конечно, более мощным. Но попробовать в 1953 году было можно. А если бы германский вопрос был поставлен Советским Союзом в 50-е годы умно и дальновидно, то многое могло бы пойти в мире иначе.

Понимая это, Берия был настойчив. Любопытный пассаж имеется в речи Хрущёва на антибериевском Пленуме ЦК. Никита Сергеевич тогда наплёл вообще много чего, достойного внимательного анализа. Говорил он и вот что (по неправленой стенограмме):

«…наглость его (Л. П. Берии. — С. К.) просто невозможно было терпеть. Когда мы обсуждали немцев, эти люди сделали ошибку, надо было поправить их, не третировать. И вот надо было видеть этого человека, когда он орал на Ульбрихта и других, было просто стыдно сидеть. А мы молчали, и можно было подумать, что мы согласны с этим…»

Хрущёв имел в виду визит делегации ГДР во главе с Вальтером Ульбрихтом и Вильгельмом Пиком в Москву летом 1953 года. Точная дата визита, как ни странно, сегодня неизвестна, хотя косвенно она относится историками на 12 июня 1953 года (16 июня в Восточном Берлине начались массовые волнения, на следующий день охватившие южную и западную части ГДР).

С советской стороны на встрече с немцами присутствовали Г. Маленков, Н. Хрущёв, Л. Берия, В. Молотов, политический советник при председателе Советской контрольной комиссии в Германии В. Семёнов и главнокомандующий Группой советских войск в Германии генерал А. Гречко.

Говорил ли Хрущёв правду, описывая поведение Берии? Думаю, что он врал, даже говоря правду. Ведь бывает и так!

Ульбрихт был человеком упрямым. Федеральный канцлер Вилли Брандт написал о нём: «Я с ним никогда не встречался, но неоднократно слышал отзывы о нём, в том числе и от моих восточных собеседников, как о всезнайке и унылом человеке. Абсолютно не зная его, я, тем не менее… находился под впечатлением его упрямства (имелась в виду позиция Ульбрихта в 1971 году. — С. К.)»

К оценкам Брандта надо относиться осторожно, но кое-что в натуре Ульбрихта здесь подмечено, похоже, верно. И не приходится удивляться, что Берия на встрече с немцами в Москве летом 1953 года был эмоционален. При этом Хрущёв насчет «третирования», конечно, приврал. Берия часто был грубоват не по причине хамства, а по причине экспансивности характера, и в советском руководстве это понимали, что следует, кроме прочего, из такого вот места речи Хрущёва 2 июля 1953 года на пленуме ЦК…

После вышеприведённых слов из стенограммы далее следовало:

«…A вы, дорогие министры, здесь присутствующие, вы к этому привычные и поэтому беспрекословно всякие оскорбления принимали и другой раз улыбались (оживление в зале), думая, что это дружеская пилюля, что она не горькая…»

Так ведь оно и было — Берия был грубоват, но отходчив (как пример подобной натуры могу привести конструктора ракетной техники Сергея Павловича Королёва). Поэтому его резкости в адрес немцев были и психологически объяснимы и — что ещё важнее — оправданны. Спор-то шёл между своими!

Ульбрихт противился линии ещё Сталина и довёл ситуацию в ГДР, что называется, «до ручки». Трудно было реагировать на это спокойно, да ещё — при конфиденциальной встрече, да ещё не имея в глазах немцев авторитета Сталина…

К тому же Берия, как глава МВД, был осведомлён о том, что Запад и США готовят в ГДР крупные провокации, а «горючий материал» для них обеспечила не только «пятая колонна» в ГДР, но и неумная политика самого Ульбрихта.

Сталин мог бы всё расставить по своим местам и выдать «всем сёстрам по серьге» не повышая голоса. Но Сталина теперь не было. А вразумить упрямого Ульбрихта надо было. Вот Берия и орал — кто-то же это должен был делать!

Потому-то, надо полагать, Маленков, Хрущёв и Молотов и сидели на встрече, набрав в рот воды, что Берия был прав в упрёках немцам не только по существу, но и, увы, по форме.

Интересные моменты имеются и в воспоминаниях Вилли Брандта, писавшего в 70-е годы:

«Многое говорит за то, что это восстание (16–17 июня 1953 года. — С. К.) помешало наметиться возможному коренному перелому в советской политике по отношению к Германии… Сталин умер. Один из его преемников, пресловутый начальник тайной полиции (эк, как их всех заколодило лишь на этой роли ЛПБ. — С. К.) Берия, выступил, связавшись с оппозиционными немецкими коммунистами, за новый политический курс. Ради создания единого германского государства СЕПГ должна была принести себя в жертву и вместе с западногерманской КПГ перейти в оппозицию…

Не был ли это повторный шанс, возникший благодаря серьёзному пересмотру интересов безопасности СССР?..

Намерения Сталина в 1952 году и суть конфликта между его преемниками в 1953 году ещё долго останутся загадкой…»

Писал Брандт и вот что:

«…после свержения и казни Берии Ульбрихт в конце июня (неточность, этого не могло быть раньше 8–9 июля 1953 года. — С. К.) на пленуме Центрального Комитета СЕПГ жаловался, что Берия якобы «хотел продать ГДР». Позднее Хрущёв обвинил также Маленкова в намерении «продать» ГДР».

Ульбрихту, естественно, надо было выдерживать нужную линию, к тому же отвечавшую его личному отношению к Берии, а Брандт пользовался «испорченным телефоном»… Однако свидетельство Брандта любопытно, как и следующее место из его воспоминаний, относящееся к лету 1953 года:

«Заинтересованные немцы… понятия не имели, к чему клонится дело. Аденауэр знал больше, но не хотел делиться своими знаниями с людьми, склонными задавать вопросы. Черчилль, которого он посетил в середине мая, передал ему информацию из Москвы, указывающую на то, что тенденции к изменению советской политики следует принимать всерьёз. Старик англичанин не нашёл поддержки среди собственной бюрократии. Американцы, с которыми немедленно связался Аденауэр, также считали, что не стоит заниматься выяснением подробностей. Однако через некоторое время, по крайней мере, людям, хорошо осведомлённым, стало ясно, что за этим крылось что-то серьёзное: после свержения и казни Берии Ульбрихт в конце июня…».

И далее — по тексту последней вышеприведённой цитаты.

Это свидетельство Брандта обрисовывает интересный, надо заметить, момент!

С одной стороны, из этого свидетельства можно понять, что надёжные информаторы у англичан в Москве были, но это был, конечно же, не Берия, объявленный на пленуме ЦК «английским шпионом».

С другой стороны, можно понять, что, получая информацию из Москвы о линии Берии (и, по сути, — также Маленкова), американцы были не заинтересованы в том, чтобы немцы узнали о ней и поверили в серьёзность новых намерений Москвы в отношении планов единой Германии. Ведь если бы тот же Аденауэр, да ещё при поддержке Черчилля, заинтересовался идеей единой неприсоединившейся Германии, то эта идея — в случае, конечно, если бы Берия остался у власти — могла бы и реализоваться!

А надо это было американцам, проатлантически настроенным англичанам и реваншистам в ФРГ? Ведь такая внешняя политика «агента империализма» Берии в корне подрывала бы всю американскую империалистическую политику по установлению в Европе политической гегемонии США!

Не так ли?

Более того! Из этих позднейших признаний Брандта можно также предположить, что линия хрущёвцев на закрепление раскола Германии косвенно поддерживалась американцами через своих московских агентов влияния, которые приобретали в Москве после двойного убийства Сталина и Берии всё больший вес.

Я подробно остановился именно на германском аспекте внешнеполитических подходов Берии потому, что есть все основания думать, что — останься Берия у власти — вопрос о единой Германии решился бы в 50-е годы так же положительно, как и вопрос о единой Австрии.

Вероятность этого была бы тем большей, чем более могучим выглядел бы Советский Союз. А он летом 1953 года был как раз накануне события, обладавшего первостепенным внешнеполитическим потенциалом. Я имею в виду успешное испытание первой советской термоядерной бомбы РДС-бс (к чему Берия, к слову, тоже имел прямое отношение — единственный из высшего советского руководства).

После августа 1953 года, после могучего советского термоядерного взрыва, советские предложения не только по нейтральной Австрии, но и по нейтральной Германии могли бы прозвучать совершенно иначе, и именно Берия это понимал как никто другой из его коллег.

Единая нейтральная Германия, сформированная по типу Австрии и освобождающаяся от влияния США, создала бы совершенно иную мировую ситуацию, объективно выгодную для СССР. Однако повести к этому, сделать соответствующие предложения Западу и немцам мог бы лишь Берия, а Хрущёв и хрущёвцы повели дело к закреплению раскола Германии, косвенно подрывавшего и СССР.

Зная реальное развитие событий после 1953 года, интересно сравнить линию Берии в «югославском» вопросе и «германском» вопросе.

По Югославии: зачем отдавать то, что можно вернуть?

По Германии: стоит ли удерживать то, что надёжно не сможешь удержать?

При этом Берия отнюдь не собирался «продавать ГДР», как утверждал Ульбрихт. Конечно, единая Германия образца 50-х годов — стань она реальностью — была бы не социалистической, а буржуазной. Но её нейтралитет, отсутствие военных расходов, избавление от бремени расходов на оккупационные войска, а также влияние социал-демократов, социалистов и коммунистов обеспечили бы в единой Германии сильную социальную политику. При этом такая Германия, ставшая фактом при активной позиции СССР, была бы дружественна к СССР.

Более того, что могло бы произойти в будущем, если бы СССР, имея возможность уделять больше внимания внутреннему развитию и прежде всего — развитию социальной сферы, где-то к середине 60-х годов обеспечил бы внушительный рост благосостояния народа? Это вполне могло быть при умной политике.

Но тогда немцы, видя материальные преимущества социализма для миллионных масс, могли бы задуматься — не стоит ли конституционным, выборным путём дать власть в Германии таким бундестагу и правительству, которые поведут Германию социалистическим путём?

А могучий Советский Союз мог бы стать гарантом свободного социалистического выбора немцев в единой Германии.

Могло ведь быть, в конечном счёте, и так!

То есть в целом идея единой Германии была богатой, да к тому же изначально не бериевской, а сталинской.

Надо сказать, что Берия был умно активен не только в отношении германского аспекта советской внешней политики. В своём письме «из бункера» 2 июля 1953 года он писал Маленкову и членам Президиума ЦК:

«…B то же время я, также как и все вы, старался внести предложения в президиум, направленные на правильное решение вопросов, как корейский, германский, ответы Эйзенхауэру и Черчилю (так в письме. — С. К.), турецкий, иранский и др.».

Кратко напомню читателю, о чём идет речь.

Война в Корее к 1953 году шла уже три года, и дела для обеих сторон — Корейской Народно-Демократической Республики и действующих под флагом ООН интервенционистских сил во главе с США — шли, как говорится, с переменным успехом.

19 марта 1953 года было принято Постановление Совмина СССР «Вопрос МИДа», сутью которого были предложения по сворачиванию войны в Корее и возобновлению переговоров о перемирии.

Линия на сворачивание (естественно — по возможности) всех внешних конфликтов, ведущихся и потенциальных, в которых прямо или косвенно был завязан Советский Союз, была для Берии после смерти Сталина генеральной.

Думаю, основными причинами здесь были прагматизм и здравый смысл Берии. Было понятно, что сам факт смерти Сталина пусть и не коренным образом, но снижает текущее влияние СССР в мире. Враги России после смерти Сталина не могли не осмелеть, и было очень важно сконцентрироваться на комплексе первостепенных вопросов, не отвлекаясь на вопросы второстепенные или чреватые тем, что СССР может в них увязнуть надолго, распыляя силы и ослабляя себя.

В то же время нельзя было никому позволить сесть нам на голову, Там, где это было целесообразно, надо было давать немедленный отпор любой антисоветской акции. Это Берия тоже понимал.

Так, 16 апреля 1953 года президент США Эйзенхауэр выступил в Американском обществе газетных редакторов с обвинениями Советского Союза в обострении международного положения и начале гонки вооружений (чья бы корова мычала!).

17 апреля Черчилль в Глазго полностью поддержал Эйзенхауэра.

По горячим следам, 24 апреля, Президиум ЦК КПСС обсудил эти речи и принял решение о публикации в «Правде» и «Известиях» ответной статьи, которая 25 апреля и была напечатана в обеих газетах.

Под «турецким» же и «иранским» вопросами Берия имел в виду вот что…

Во-первых, при его участии готовился вопрос об урегулировании взаимных отношений с Турцией, включая вопрос о режиме проливов и отказ от наших территориальных претензий к Турции. Во-вторых, тогда же велись переговоры с Ираном по финансовым претензиям, торговле и пограничным спорам.

И здесь Берия был сторонником компромисса. После Второй мировой войны Иран и тем более Турция всё более прочно входили в орбиту политики США. Обеспечить себе «открытые» Босфор и Дарданеллы в такой ситуации мы всё равно тогда не смогли бы, да и обострять пограничную ситуацию на границе с Турцией резона не было.

Непросто складывались для нас дела и в Иране… Попытка СССР поддержать иранских курдов и особенно те силы в Иранском Азербайджане, которые могли привести эту иранскую провинцию в состав Азербайджанской ССР, успехом не увенчалась, там пришлось уступить.

При этом в Иране развивались и демократические процессы. С конца 1951 года развернулось широкое движение за национализацию нефтяной промышленности, и в 1951 году был принят соответствующий закон, национализирующий, в том числе Англо-Иранскую нефтяную компанию.

В этих условиях было разумно максимально сблизить Иран и СССР, проявляя уступчивость. Со стороны России — великой державы — уступчивость по отношению к Ирану не выглядела бы слабостью, так что и здесь Берия мыслил верно.

Вспомним: он был жёсток там, где это требовалось, — в части поставок дизелей из Чехословакии, например. Но там, где для России было целесообразно уступить, Берия был готов и уступить. Именно так и обязан поступать мудрый лидер — не может быть одной, заранее заданной, линии по отношению к разным внешним партнёрам и даже друзьям. Неизменным должно оставаться одно — обязательный учёт стратегических интересов СССР.

Не могу утверждать уверенно, однако не исключено, что арест и убийство Берии способствовали тому, что в августе 1953 года купленный агентами ЦРУ иранский генерал Захеди произвёл военный переворот и установил в Иране проамериканскую военную диктатуру. Так или иначе, к концу 1953 года все наши позиции в Иране были утрачены.

Интересно, опять-таки в свете сегодняшнего знания, задаться также вопросом — как повёл бы себя Берия в кубинской проблеме после того, как она возникла? Были ли бы решения и действия виртуального Берии схожи с решениями и действиями реального Хрущёва?

Должен признаться, что ответ на этот вопрос, когда я им задался, вначале был не очень-то ясен для меня самого. До этого я был склонен оценивать «карибские» действия Хрущёва в целом положительно, и лишь виртуально поставив на место Хрущёва в 1962 году Берию, я понял, что всё далеко не так однозначно.

Напомню, что кубинская революция имела в своей первой фазе не социалистический, а, скорее, антибатистовский характер. Диктатор Кубы Батиста к концу 50-х годов надоел всем, даже своим патронам в США. В 1956 году Фидель Кастро начал освободительную борьбу, в 1959 году он и его «бородачи» вошли в Гавану, и вскоре Куба обратилась за поддержкой к СССР.

Советский Союз почти сразу экономически поддержал Кастро, и это было разумно. Разумной была и военная помощь техникой и советниками. Но вот идею с размещением на Кубе советских ядерных ракет разумной уже не назовешь.

По мысли Хрущёва и хрущёвских маршалов это было бы ответом на размещение с конца 50-х годов на территории Турции и Италии американских ядерных баллистических ракет средней дальности (БРСД) «Юпитер». В ходе операции «Анадырь» на Кубу были доставлены наши БРСД, взявшие под прицел уже США.

В итоге к осени 1962 года возник Карибский ракетный кризис, ход которого был чреват обменом ядерными ударами, а результатом стал взаимный вывод наших БРСД с Кубы, а американских — из Турции.

Но была ли необходимость в доведении ситуации до крайности?

Сейчас пытаются представить дело так, что к 1962 году США имели 6000 ядерных зарядов, а СССР — всего 300. Поэтому, мол, безопасность СССР не обеспечивалась, особенно после того, как в Турции появились БРСД США с подлётным временем до Москвы 10 минут. Мы же якобы могли ответить лишь ударом стратегической авиации через несколько часов.

Однако на деле всё было и так, и — вовсе не так…

Конечно, Америка повела себя провокационно, размещая свои ядерные ракеты средней дальности в Европе, что делало их равнозначными по стратегическому эффекту советским межконтинентальным баллистическим ракетам (МБР). Однако реально США уже тогда на первый ядерный удар по СССР не решились бы.

Во-первых, тогда советская стратегическая авиация однозначно обладала потенциалом ответного удара, а то, что он мог быть нанесён лишь через несколько часов после первого удара США, принципиально ситуацию не меняло.

Во-вторых, в США лишь с 1963 года начала поступать на вооружение МБР «Минитмен-1В» с высокой точностью стрельбы, а БРСД «Юпитер» особой точностью не отличалась.

В-третьих же, после запуска Советским Союзом 4 октября 1957 года первого искусственного спутника Земли, а уж тем более после космических полётов Гагарина и Титова в 1961 году Америка знала, что её территория более не является неуязвимой, что в случае первого ядерного удара США им гарантирован ответный ракетно-ядерный удар СССР.

В СССР уже в 1960–1961 годах были сформированы управления дивизий и бригад Ракетных войск стратегического назначения (РВСН) в разных регионах СССР и были созданы первые центры управления и связи РВСН.

9 апреля 1961 года на полигоне Байконур состоялся первый испытательный наземный пуск МБР Р-9А (8К75, код НАТО «SS-8, Sasin») разработки Королёва на топливе «кислород + керосин». Дальность стрельбы — свыше 10 000 км.

С конца 50-х годов начал развиваться Днепропетровский ракетный центр с КБ «Южное» Янгеля и мощным ракетным заводом «Южмаш». Янгель вёл разработку стратегических ракет на топливной паре «НДМГ + АК27И», обеспечивающей быстрый старт и долговременное нахождение МБР на стартовой позиции.

Первый пуск двухступенчатой янгелевской МБР Р-16 (8К64, код НАТО «SS-7, Skean») 24 октября 1960 года окончился катастрофой — тогда чуть не погиб Янгель и погиб главком РВСН маршал Неделин. Но уже 2 февраля 1961 года состоялся успешный старт Р-16, а в 1961–1963 годах комплекс был поставлен на боевое дежурство. Дальность стрельбы с «лёгкой» головной частью — 13 000 км.

Наши успехи в области создания МБР были мощными и зримыми (пуски-то совершались в акваторию Мирового океана), причём и этими успехами Россия не в последнюю очередь была обязана усилиям Лаврентия Павловича Берии. Если бы Берия остался жив, если бы его не убили, эти успехи к началу 60-х годов могли быть ещё более мощными, потому что деловой стиль Берии всегда обеспечивал быстрый успех.

Поэтому Берия, безусловно, поддержал бы Кастро. Поддержал бы в своей энергичной манере и не мелочась. Ситуация-то была перспективной, взаимно выгодной для обеих сторон.

Но до ненужного обострения ситуации Берия наверняка не довёл бы. Он шахматами не увлекался, однако умел считать варианты и просчитывать возможные последствия тех или иных действий.

К 1962 году Америка хотя и очень хотела бы сжечь Советский Союз в огне атомной войны, уже отдавала себе отчёт в том, что это невозможно — в СССР были созданы такие силы ответного удара, которые обязательно ударили бы по Америке бумерангом.

Так было в реальном СССР Хрущёва. Но тем более так было бы в виртуальном СССР Берии. Ведь Хрущёв лишь дилетантски увлекался ракетами, а Берия компетентно участвовал в создании ракетной отрасли и разработке ракетной техники. В том числе благодаря и Берии к началу реальных 60-х годов в СССР были созданы силы ответного ракетно-ядерного удара, достающие Америку с нашей национальной территории.

Советские ракеты на Кубе не смогли усилить нашу безопасность и не подняли наш престиж. Напротив — Советскому Союзу пришлось согласиться на унизительные односторонние инспекции хода вывоза наших БРСД с Кубы. И то, что американцы вели лишь воздушные проверки с вертолётов, низко зависающих над советскими морскими транспортами, не ступая на их палубы, особого утешения принести не могло.

Мы неумно инициировали Карибский кризис, а затем, без особой для себя славы и выгоды, его свернули.

Хрущёв вёл советскую внешнюю политику бездарно, чуть ли не в троцкистской манере. Фактически внешняя политика СССР при Хрущёве не укрепляла, а ослабляла СССР, вынуждала его при нерешённых внутренних проблемах играть роль великой державы в таких регионах мира, где мы не могли закрепиться прочно, потому что экономически там превалировал Запад.

Ярким образцом хрущёвской глупости можно считать присвоение звания Героя Советского Союза алжирскому лидеру Ахмеду бен Белле и лидеру Египта Гамаль Абдель Насеру…

Да и Золотая Звезда для Фиделя Кастро была политическим перебором. Орден Ленина был бы уместнее.

Брежневская «команда» особо мудрой и рациональной внешней политикой тоже не отличалась.

«Пиком» неосмотрительности здесь стал для СССР Афганистан.

А вот внешняя политика Берии работала бы однозначно на укрепление мощи СССР. При этом мощный, внутренне прочный Советский Союз обеспечивал бы устойчивое развитие мирового социалистического лагеря и прочные антиимпериалистические позиции всем свободолюбивым народам мира.