В русском крае, в земле Провемон

В русском крае, в земле Провемон

«Маленькими детьми мы любили с родителями мечтать, кто куда поедет, когда Россия станет свободной. Это было как игра. Я почти всегда выбирала Алтай», — сказала мне мать Евфросинья, идя со мной по Бибиреву. Бибирево ей понравилось: «Очень похоже на Нью-Йорк моего детства». Наверное, сходство и вызвало воспоминание.

Детство матери Ефросиньи пришлось на 60-е годы минувшего века. Но поверить этому, глядя на нее, трудно: молодое лицо в темном апостольнике, сумка от «Yves Rocher» на плече, юная стремительная походка. На вид ей никак не больше тридцати лет, между тем, как на самом деле монашеский ее «стаж» равен двадцати. Впрочем, говорят, что инокини всегда выглядят моложе своих мирских ровесниц. Не знаю, применительно ли ко всем это утверждение бесспорно, но вот насчет насельниц родной обители матери Евфросиньи с ним не поспоришь. Потому, что обитель эта особенная.

Столетняя с лишком жизнь Свято-Богородицкого Леснинского монастыря неповторима тем, что земные его стены много раз менялись. А ведь как раз стенами монастырь обычно и крепок. Стены создают историю, стены зовут молодежь прийти на смену старикам. Стенами же Лесны были зачастую только люди. Впрочем, по порядку. В конце XVI века крестьянам деревни Лесна, что находилась близ границы двух Империй — Романовых и Габсбургов, — явлена была нерукотворная икона Божией Матери. Очень необычная икона, каменная, икона-камея. Пошла молва о чудесных исцелениях, и почти тут же об обладании иконой всерьез заспорили православные и католики. Через два столетия православные отстояли ее окончательно: по этому поводу в Лесне и был основан монастырь. Сестры-леснянки не только молились, но и трудились. Трудились на совесть. Была у них макаронная фабрика, был кирпичный завод, скотные дворы, фруктовые сады и рыбные пруды, что уж говорить о пасеке или пекарне! На заработанные деньги сестры содержали не только себя, но и сиротский приют, школу, больницу с хирургическим отделением, амбулаторию. Благодетельствуя всем окрестным селеньям, могли ли они представить, какая странная судьба им уготована?

Но началась Первая Мировая, монастырь, оказавшийся на театре военных действий, был эвакуирован вглубь страны. Как казалось тогда — ненадолго. Тут-то и пришел 17-й год. Спасая святыни от безбожной власти, леснянки бежали через Бессарабию в Сербию. В начале 20-х гг. появилась новая Лесна — в Хопово. За два десятилетия монастырь процвел трудами сестер и в Сербии. Но и эти стены сокрушила война. Германская оккупация, затем «владычество бесчеловечных хорватов»… И вновь пришлось бежать от коммунистов, теперь уже сербских. Леснянки эмигрировали во Францию. В 1967 сестры купили для монастыря поместье в Нормандии, в Провемоне. Уже сорок лет, как Провемон со старинным его замком и классическим французским парком — это и есть Лесна.

Общаясь с инокинями, я не могу отделаться от ощущения, что это именно они спасали чудотворную икону из подожженного монастыря, скитались бездомными и бесприютными. Понимаю я, конечно, что нынешние леснянки пришли уже в Провемон, но все же, все же… Они — леснянки, этим все сказано. Долгие десятилетия обитель объединяла русскую эмиграцию. Они берегли не только православие, но и русский дух. Еще в Хопово Лесна сделалась «уголком старой России», осталась она таковым и в Провемоне. И от Парижа до Нью-Йорка люди, встречавшиеся каждый год в Лесне, учили детей русскому языку и играли с ними в то, кто куда прежде всего поедет, «когда Россия станет свободной».

Мать Евфросинья часто ездит теперь в Россию, хотя побывать на Алтае, кажется, еще не успела. Что же, счастливый конец долгих испытаний Лесны наступил? Не совсем так, к сожалению. Когда год назад в Москве состоялось торжественное объединение двух Церквей — Русской Православной Церкви и Русской Православной Церкви Заграницей — Лесна осталась в стороне. У наших верующих, наслышанных о легендарном монастыре, это вызвало немалую обиду. Оно и понятно. Многие лелеяли мечту совершить паломничество в Провемон, к чудотворной иконе-камее. И вдруг так вот. Сколько говорили о любви к России, а теперь сами не хотят быть вместе. О, нет, хотят, очень хотят! Но покуда решили подождать.

Принятое решение леснянки обосновывали рядом причин. На свой страх и риск попробую обобщить их в одной: не верят они, что Гражданская война в России действительно кончилась. Не верят, что красные действительно уже побеждены. Нет, сестры-леснянки куда как далеки от наших либералов, кликушествующих о «режиме» и «тоталитаризме», а то и вообще о «кровавой диктатуре». Прекрасно они понимают, что никакой «кровавой диктатуры» в нынешней России нет.

Но оглядимся вокруг. Разве, когда было 55, что ли, лет со смерти Сталина, TV не терроризировало нас шквалом документальных передач, вынуждающих гадать, то ли был он отравлен, то ли не был, какую роль сыграл Берия и прочая таковая? (Как будто в нормальном нравственном ключе это может или должно быть важно хоть кому-то, кроме узкого круга исследователей эпохи). Разве не заходит то и дело речи о возвращении на Лубянскую площадь бронзовой фигуры железного Феликса? Разве не вернулся советский гимн? Мы печем насущный хлеб сегодняшнего дня, не отделив зерен от плевел в семидесятилетнем историческом периоде. Такая пища не идет нам впрок. Хочет это кто-то понимать или не хочет, но будущее наше неопределенно именно потому, что затуманено прошлое.

Не стоит лелеять обид: леснянки нам не «судьи». Они — хранительницы национальных духовных сокровищ, и сокровища эти они хранят для нас, ни для кого другого. Просто нам много еще надлежит сделать в своей стране, чтобы время для таких даров наконец пришло.