ГЕРМАН САДУЛАЕВ: «Я всегда вставал на сторону слабых. И поэтому я чеченец»
ГЕРМАН САДУЛАЕВ:
«Я всегда вставал на сторону слабых. И поэтому я чеченец»
Герман Умаралиевич Садулаев родился 18 февраля 1973 г. в селе Шали Чечено-Ингушской АССР. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Работал в коммерческих структурах и занимался частной практикой. Жил в Архангельске, Северодвинске, Петрозаводске, путешествовал по Индии. В настоящее время живет в Санкт-Петербурге.
С 2005 г. публикуется в литературных журналах («Знамя», «Континент», «Дружба народов», «Аврора», «Вайнах»). В 2006 г. вышли две книги: «Радио Fuck» и «Я — чеченец!».
В 2008-м — еще две книги: «Пурга, или Миф о конце света», которая была отмечена премией «Эврика», и роман «Таблетка», вошедший в шорт-лист «Русского Букера».
Как ни странно, но и суть чеченского характера, и даже весь ужас сотворенного русскими в Чечне я куда более ясно понял не из увиденного в Чечне и не из личного общения с десятками чеченцев, но из текста, из книги. Это книга Германа Садулаева «Я — чеченец!».
В этой книге столько высокого человеческого достоинства, что мне стало разом и стыдно — за свой совершивший столько кровавых ошибок народ, и тошно — оттого, что я был с этим народом и ничего не мог исправить в его поступках ни разу.
Впрочем, так устроен человек читающий, что мучаясь одной половиной сердца, другой я радовался тому, что имею дело с настоящей книгой, сам факт появления которой, простите мне мое святотатство, служит пусть несоизмеримым, но все же оправданием кровавой жути войны. Так Гомер оправдал бессмыслицу Троянской войны, а Шолохов — беспощадный бред Гражданской.
А еще мне стало завидно… Подобной книги с названием «Я русский!» пока нет, и неизвестно, кто ее напишет. И еще захотелось, чтобы подобные вещи были написаны самыми талантливыми сыновьями грузинского, армянского, казахского и иных народов и были розданы всем одномерным, упертым и злым националистам. Быть может, они догадались бы, что русские имеют дело с великими народами, с которыми нужно заедино творить великие дела, а не устраивать лживые, бессмысленные, беспощадные усобицы.
— Итак, Герман, сейчас тебе придется все о себе рассказать. Кто
таков, отвечай? Чем занят?
— Мужчина в возрасте тридцати четырех лет, высокого роста, плотного телосложения, с короткой стрижкой, славянскими чертами лица и едва заметным кавказским акцентом. Такое описание вполне сойдет для ориентировки. В онтологическую глубину вопроса мы здесь вдаваться не будем. Возможно, писатель пытается ответить на вопрос, кто он такой и что такое мир вокруг него, в своих книгах. Отец, Умарали Алиевич, чеченец, работал агрономом и чиновником, сейчас пенсионер. Мать, Вера Павловна, русская, школьная учительница, уже в ином, лучшем мире. У меня один ребенок — дочь, которая названа в честь бабушки Верой.
Детство прошло в Чечне. Оно было разным. Много работал, как и все в сельской местности. Много читал: отец собрал замечательную библиотеку, под которую была выделена специальная комната.
Сейчас работаю в одной российской компании. Применяю свою профессиональную квалификацию, чтобы обеспечить семью, выполнить свой экономический долг перед страной и обществом. Я считаю, что каждый человек должен трудиться. В Советском Союзе не зря наказывали за иждивенчество. Во всяком случае, паразитический образ жизни не должен поощряться и пропагандироваться, как это делается сейчас.
— На сегодняшний день вышли четыре книги: каждую сопровождал не всегда здоровый шум, но вообще литераторы и критики скорей приподняли в почтении шляпы: «Да, это настоящее!» — сказали они. Я присоединяюсь: это сильная литература. Какая книжка будет следующей, о чем? Нет желания поработать с «чеченской» темой еще?
— Желания «работать» с чеченской темой у меня не было никогда. Даже когда я писал тексты, вошедшие в книгу «Я — чеченец». Просто не мог не писать. И заканчивая каждый рассказ или повесть, надеялся, что это — все. Такие вещи пишутся тяжело и с болью. Но эта тема сама возвращается в меня, снова и снова.
— Мир между Россией и Чечней возможен еще? Возможно ли вернуть тот советский Грозный, где отдыхали люди многих национальностей, — прекрасный, спокойный, щедрый, милый город, где жили красивые и гостеприимные люди? Возможно ли забыть эти страшные раны и страшные обиды?
— Давай не будем идеализировать: в советское время национализм был. Конечно, после кровавого развала СССР те времена кажутся нам чуть ли не раем интернационализма. Я сам порой подвержен такой ностальгии. Но надо помнить, что, несмотря на официальную идеологию «дружбы народов», национальные проблемы были и на государственном, и на бытовом уровне. Я, как полукровка, все это испытал на себе. В Чечне мне приходилось отстаивать честь русской крови, так же как в России — честь чеченской крови.
Просто я никогда не старался быть в Чечне большим чеченцем, чем сами чеченцы, или большим русским, чем сами русские, в России. Я всегда старался остаться самим собой. И вставал на сторону слабых. Потому что сильный сам себя защитит. Именно поэтому я считаю себя чеченцем, настоящим чеченцем.
А войны между Россией и Чечней давно нет. Как нет и мира. Есть усталость. Одни устали убивать, другие устали умирать. В такое время приходит любой князь и говорит: «Я буду владеть вами, а вы платите мне дань». И люди соглашаются: владей нами, а мы будем платить тебе дани сколько скажешь. Только не убивайте нас или хотя бы не убивайте нас так часто. Это то, что сейчас происходит в Чечне. Несколько сот лет чеченцы воевали со всем миром за право быть не такими, как все, не иметь князей, жить свободными. Теперь у чеченцев есть свой князь, у князя дружина, а весь остальной народ превратился в быдло, скот. Теперь чеченцы стали как все, и можно уже не беспокоиться о том, что они выпадают из исторических и социальных закономерностей.
Пассионарность выдохлась, пассионарии физически уничтожены или рассеяны по другим странам. Обиды не забудутся никогда. Но сил не осталось даже на месть. Что будет дальше? Возможно, что дальше ничего не будет. Потому что не будет самих чеченцев. В войне «до последнего чеченца» Россия победила. Последний чеченец был убит в подвале сельского дома в Толстой-Юрте. Нынешнее население Чечни — это еще одно дагестанское племя.
Делаю политическое предсказание: в обозримом будущем Чечня объединится с Дагестаном. Новым образованием будет править, конечно, Кадыров, его наследник или преемник. И называться оно будет — Дагестан. Мечта имама Шамиля, без жалости проливавшего чеченскую кровь, чтобы укрепить и прославить свой родной Дагестан, сбудется: Чечня станет частью великого Дагестана.
— А те, ну, скажем, идеальные чеченцы, каких уже нет или почти нет, — они какие? Иногда твои тексты по-хорошему сентиментальны. Чеченцы сентиментальны? Они действительно жестоки, как принято у нас думать?
— Очень сентиментальны. Но это секрет. Многие соплеменники не приняли мои тексты именно потому, что я выставил напоказ эту глубокую ранимость и чувственность национального сознания. Чеченцы очень сентиментальны, но за закрытыми дверьми, со своими родными и близкими, когда никто не видит. А на людях чеченец скрывает свои чувства.
Чеченские мужчины умели быть жесткими. Иначе этот народ не выжил бы в постоянных войнах. Мне легко представить себе чеченца жестоким в драке, жестоким в бою. Чеченец мог хладнокровно убить своих врагов и обидчиков, и кровавые мальчики не снились ему по ночам. Жестокость ли это? Да, но это жестокость воина. Но что такое настоящая жестокость, я узнал только в России. Здесь многонациональная банда подростков может ни за что железными прутьями забить насмерть бедного бомжа. Возможно, эти подростки будут косить от армии, а попав все же в горячую точку, будут мочиться в штаны, не в силах поднять автомат и взглянуть в глаза вооруженному врагу. Самая страшная жестокость — это жестокость труса. Такого нельзя было представить себе в Чечне, которую я знал. В современном нам «чеченистане» это стало возможным, к сожалению. И в этом чеченистан не отличается от России.
— Что для тебя является наиболее ценным в чеченской культуре?
— Кодекс нравственного поведения, чувство ответственности за свои поступки.
— У тебя есть литературные учителя? Вообще твои истоки — русская литература или какая-то иная?
— На меня, конечно, повлияла не только русская литература. До сих пор мой самый любимый писатель — гений латиноамериканской прозы Хорхе Луис Борхес. Я сознательно учился у него построению новелл. Но поскольку я пишу на русском языке, мои тексты могут рассматриваться только в контексте русской литературы. Я перечислю несколько имен русских писателей и поэтов, которые произвели на меня наибольшее впечатление. Иван Бунин, Николай Гумилев, Андрей Платонов, Венедикт Ерофеев, из современных — Николай Кононов.
— Как ты расцениваешь кавказскую линию в русской литературе? «Герой нашего времени»? «Казаки» и «Хаджи-Мурат»?
— Михаил Лермонтов — первый чеченский писатель. Совершенно очевидно, Кавказ, особенно Чечня, сыграли большую роль в классической русской литературе.
— С каким чувством смотришь сериалы про доблестных федералов и проклятых бородатых террористов?
— Первые две минуты с сарказмом, третью минуту с омерзением, больше трех минут смотреть не могу.
— А как смотрят эту дешевую пропаганду в Чечне?
— Как фантастические фильмы, к примеру, о войне с марсианами.
(Я некоторое время невесело смеюсь, Герман привычно спокоен. — З.П.)
— …Следишь за литературным процессом? Что ждешь от русской литературы в ближайшем будущем? И от кого именно?
— Читаю очень выборочно. Чаще по рекомендации друзей, которых уважаю. Нет времени, и жалко мозгов, чтобы засорять их мусором.
От литературы жду, как от нее ждали во все времена и во всех странах, анализа сознания человека, социальных процессов, внутренней правды. Пока ожидания оправдываются редко.
Был счастлив узнать после форума в Липках, что есть молодые серьезные писатели, читаю их с удовольствием. Это, извините, Прилепин, Кочергин, Гуцко, Сенчин… Раньше-то я думал, что один такой. Вот вроде были когда-то Гоголь, Чехов, Булгаков, а теперь на всю русскую литературу только и остался, что чеченец Садулаев.
Это печальная шутка. Потому что не только я один думал, что в русской литературе нет современных серьезных писателей. Так и сейчас полагает большинство читателей. Потому что полки книжных магазинов завалены бестмусорами, а о настоящей прозе знаем только мы двое да наш третий друг.
— Что сейчас происходит с литературой в Чечне? Пишут молодые? О чем?
— Пишут молодые и не очень. Пишут много. О чем и как — это отдельная, очень обширная тема. Возможно, я напишу эссе о современной чеченской литературе. Вкратце: авторов объединяет апокалиптическое сознание с примесью мессианства и конспирологии.
— Согласно твоему авторскому замыслу, тексты твои должны радовать или огорчать?
— Мои тексты грузят и напрягают. Поэтому никогда не станут бестселлерами. Никто же не приходит в аптеку за таблетками, которые вызывают боль.
— А вообще литература — это всерьез для тебя?
— Литература — это самое серьезное, что я делаю в своей жизни. Всем остальным я занимаюсь только для того, чтобы меня оставили в покое и хотя бы пару часов в день позволили заниматься литературой.
— Есть необходимость для политиков читать литературу, слышать и слушать писателей, особенно говорящих не всегда приятные вещи?
— На зеркало нечего пенять… А смотреться в зеркало иногда полезно.
— А может, напротив, «писателей надо пороть»? Они ведь не всегда разумные вещи говорят, порой и совершенно нелепые.
— Помнишь, есть такая песня у БГ «Боже, храни полярников». В ней есть строки: «…удвой им порцию спирта и оставь их, как они есть».
Не надо писателей ни возносить, ни затаптывать. Не надо их вообще трогать. Писателей надо читать. Это сумасшедшие, которые добровольно становятся рецепторами боли в социальном организме. Представь себе организм, отключивший все рецепторы боли. Его жизнь будет легкой и радостной, но очень недолгой. Боль сигнализирует об опасности и болезни, боль заставляет принимать правильные решения. Поэтому писателей не надо ни вырезать, ни закармливать наркотиком гламура и успеха, надо вчитываться в их произведения.
— Ты сформулировал для себя главные проблемы современных молодых писателей? Если таковые проблемы, конечно, есть.
— Думаю, надо меньше концентрироваться на своем мирке, избегать мелкотемья. Время нужно находить. Днем работать, писать ночами. Если нужны деньги — заработай деньги и пиши. Никто не обещал, что будет легко. Про судьбу творца есть стихотворение у Николая Гумилева — «Скрипач». Оно не обещает ни славы, ни сокровищ, но мальчик, назначенный волшебной скрипке, не может от нее отказаться. Стихотворение заканчивается строками: «Так владей же этой скрипкой, / Посмотри в глаза чудовищ, / И погибни страшной смертью, / Славной смертью скрипача».
Мы смотрим в глаза чудовищ всякий раз, когда начинаем писать.
— Кем бы ты был, если б не писателем?
— Я был бы мертвым.
Я всегда знал, что буду писать, с самого раннего детства. Вопрос был в том, кем еще я буду. Еще я стал юристом, мог бы стать строителем или офицером. Но не стать писателем не мог, я родился с этой скрипкой и приученным смотреть в глаза чудовищ.
— Будущая твоя жизнь — только литература?
— Конечно, не только литература. Семья, работа. Но даже если я умру уже завтра, главное, что останется после меня, — мои тексты. Ведь нигде не напишут: умер Герман Садулаев, замечательный сотрудник офиса такой-то компании, который составил более двух сотен внешнеторговых контрактов! Напишут, что не стало Германа Садулаева, автора повести «Одна ласточка еще не делает весны».
— Автор повести «Одна ласточка еще не делает весны» интересуется политикой?
— Говорят, если ты не занимаешься политикой, политика займется тобой. Политические решения в нашей стране часто имеют ужасающее воздействие на нашу обычную жизнь, поэтому следить приходится. Мои политические убеждения левые, социалистические. Политической организации, соответствующей моим убеждениям, в России нет. Поэтому ни в какой партии я не состою.
— Твое левачество — в чем его истоки? И сразу следующий вопрос: почему, на твой взгляд, был разрушен советский проект?
— Истоки в гуманизме. Упрощенно, есть два принципа взаимодействия живых существ в биологическом и социальном мире: конкуренция и кооперация. Правые концепции, неолиберализм поощряют конкуренцию. Социализм должен развивать кооперацию. Человеческий проект — это проект сознательной эволюции. Я убежден, что конкуренцию специально развивать нет смысла, она и так сильно укоренена в нашей биологической природе. Для прорыва к новому историческому времени человечество должно сознательно развивать кооперацию, сотрудничество. Диалектика в том, что способность к кооперации — самое сильное конкурентное преимущество. Причин гибели советского проекта много — и внешних, и внутренних. Произошла профанация самой идеи. Потом, когда уже почти ничего не оставалось, было легко продать остатки идеи за колбасу. Теперь у нас нет никакой идеи, ни социальной, ни национальной. Но колбасы ведь много! Сегодня был в супермаркете — три стеллажа с колбасой, есть дорогая, есть дешевая — какая хочешь! Живем и радуемся.
— Ну, прекращаем понемногу радоваться уже. Чего ты ждешь от новых времен, в том числе и в политическом смысле? Будущее России — каково оно?
— К сожалению, для оптимистических прогнозов пока нет оснований. А делиться своим пессимизмом не стану.
— Какая идеология, на твой взгляд, наиболее актуальна для современной России?
— Хотелось бы, чтобы это была социалистическая идеология. Идеология социального, справедливого, ответственного государства. Но, к сожалению, в реальности наиболее актуальны все формы национализма, вплоть до черносотенства.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.