Глава двадцатая Вечер больших раздумий
Глава двадцатая
Вечер больших раздумий
Итак, первый день высадки на остров, наполненный схватками, приключениями и безудержным враньем Ливси и Хокинса, близится к концу…
Условно-положительные персонажи обосновались в блокгаузе, условно-отрицательные – на «Испаньоле» и в полевом лагере, обустроенном предусмотрительным и умным Сильвером у болота, в самом влажном и гиблом месте. Прекратился обстрел, учиненный мстительным Израэлем Хендсом, краснорожим негодяем…
Тишина, спокойствие, затишье перед завтрашней бурей.
Самое время задуматься: а что, собственно, произошло? И чем все это может обернуться?
Доктор Ливси задумался… До сих пор он действовал импульсивно, под влиянием бурных чувств, вспыхнувших после прочтения записки Хокинса. А теперь неторопливо и вдумчиво проанализировал ситуацию.
Ближайшей цели он добился. «Испаньола» не ушла в океан и угроза расправы, организованной сквайром, по меньшей мере отодвинулась в туманную даль… Не станет Трелони в данный момент собственными стараниями уменьшать число своих сторонников, и без того невеликое.
Подлец Редрут, пожалуй, мог бы при случае пальнуть в затылок и без команды сквайра. В том, как относится к нему старый егерь, Ливси не сомневался, и послание Джима никаких америк в этом аспекте не открыло.
Однако Редруту пришлось умереть. Рана не показалась Ливси смертельной, но, в конце концов, кто здесь доктор?! Сказано в морг – значит, в морг. Кому он обязан столь удачно прилетевшей из кустов пистолетной пулей, Ливси догадывался. Сообразил не сразу, в кусты стрелял рефлекторно, привыкнув отвечать на выстрел выстрелом; однако позже поразмыслил и понял, что к чему. Но надеялся, что остальные не задумаются, откуда взялся пистолет у разбойников, отправившихся на берег безоружными.
Угроза смерти от доктора отступила. Но в перспективе все казалось совсем не радужным… Проблема не в пиратах, в победе над этим сбродом доктор не сомневался ни секунды. Судя по доносящимся звукам, в лагере Сильвера началась большая пьянка, и завершить игру можно было уже сегодня ночью. Подкрасться в темноте к упившимся и спящим, дать в упор залп из мушкетов, пистолетами и тесаками добить уцелевших…
Но зачем?
Трелони рано или поздно оправится от шока. А у него по-прежнему в компании кладоискателей подавляющее преимущество… Сам сквайр, плюс Джойс и Хантер, на все готовые по его приказу, – вот уже половина гарнизона блокгауза. Капитан Смоллетт тоже подчиняется сквайру, по меньшей мере номинально, и – опосредованно – подчиняется Грей, для которого капитан прямое и непосредственное начальство. Едва ли Грей с капитаном пойдут на прямое душегубство, но и помощи от них не дождаться.
Ливси один… Хокинс жив, судя по всему, но где бродит и чем занимается, – неизвестно.
Единственный выход – затянуть войну. Никаких ночных вылазок, никаких решительных побед. Пусть сначала пираты Сильвера отработают аванс, щедро выданный им доктором.
* * *
Пока доктор Ливси ломал голову над своими перспективами и планами, произошло внешне не эффектное, но достаточно важное событие. Служащее нам очень веским доказательством, что Ливси и Хокинс не только и не просто искажают подоплеку начавшейся на острове резни, – но и напрямую лгут, умалчивают об одних фактах и сочиняют другие.
Событие вот какое: капитан Смоллетт делает запись в судовом журнале «Испаньолы». Излагает, что произошло за день. Он, оказывается, прихватил журнал с собой, покидая судно, равно как и перья с чернилами.
Раз уж Смоллетт такой педантичный человек, наверняка в журнале появились записи за все последовавшие дни. Капитан позже был ранен, но в беспамятстве он не лежал. Оставался в здравом уме и твердой памяти. Пуля попала в лопатку, двигать рукой капитан не мог – правой или левой, мы не знаем, но если даже правой – люди вокруг грамотные, есть кому внести под диктовку капитана очередную запись в журнал.
А теперь задумаемся: Хокинс сочиняет свой мемуар, несколько глав для рукописи пишет Ливси. Когда это происходит – несколько месяцев спустя, или несколько лет, – не столь важно. Главное, что не сразу, не по горячим следам событий.
Человеческая память несовершенна, приключений на острове произошло множество и все они туго спрессованы, втиснуты в небольшой временной промежуток. Немудрено что-то забыть или перепутать…
Но есть же судовой журнал, бесценный документ! Отличное подспорье в работе!
Если бы Ливси и Хокинс в самом деле собирались поведать нам истинную картину, порожденный их совместными трудами текст пестрел бы цитатами из судового журнала, обширными выписками. По меньшей мере ссылки на судовой журнал имелись бы…
Но их нет. На следующий день капитан пообещал, что упомянет в судовом журнале образцовое исполнение Греем обязанностей. И все, журнал больше нигде и никак не упоминается. Исчез. Испарился… Может, он и в самом деле был как-то утрачен в ходе бурных событий? А как именно? Захват блокгауза пиратами не состоялся. И пожара не было. Эвакуация из крепости в пещеру Бена Ганна прошла без спешки, в плановом порядке, – если уж капитан не позабыл журнал при экстренном бегстве с «Испаньолы», то теперь и подавно не мог оставить его пиратам…
Так почему же Ливси и Хокинс никак не ссылаются на судовой журнал?!
Ответ очевиден. Потому что их изложение событий весьма разнится с беспристрастными записями…
Но одна запись все же частично процитирована. Самая первая из сделанных на берегу. Почему именно она? Да потому, что в ней-то как раз есть подтверждение версии Хокинса-Ливси. Судовой журнал вел не Господь Бог, а Александр Смоллетт, который всеведением не отличался и мог ошибаться. Он написал: «Том Редрут, слуга и земляк владельца шхуны, убит разбойниками», написал, искренне заблуждаясь. Это заблуждение в мемуаре процитировано – версия с пиратским выстрелом шаткая и любое подтверждение сгодится.
Еще один любопытный момент, хоть и не столь важный, связан с журналом… Из единственной приведенной цитаты мы узнаем имя доктора Ливси. Зовут его, оказывается, Дэвид. Ну да, конечно, библейский Давид… Самый известный эпизод в биографии этого персонажа – противостояние с Голиафом, с неизмеримо более сильным противником.
Доктору противостоят в данный момент сразу два Голиафа: Сильвер с пиратами и сквайр Трелони с подручными. И именно сейчас, не раньше и не позже, он получает в рукописи имя Давид.
Всё логично.
* * *
Но едва Ливси оценил свои шансы как весьма незавидные – они немедленно начали расти, словно акции «Компании южных морей».
Для начала против Трелони восстал капитан Смоллетт – демонстративно и в настолько грубой форме, насколько капитану позволяли его понятия о дисциплине и полученное воспитание.
Смоллетт и до того, командуя бегством со шхуны, распоряжался единолично, на сквайра не оглядываясь и мнение его не спрашивая. Но там иное – ялик все-таки часть «Испаньолы», где Смоллетт первый после бога. Да и сам Трелони не рвался к рулю, своего мнения даже не высказывал и уж тем более не пытался его навязать.
Но вот шхуна покинута, ялик утонул, все на суше. Трелони и Смоллетта связывают уже не отношения «капитан – пассажир», а скорее «наемный работник – работодатель».
К тому же у Трелони наконец-то прорезался голос. Он пытается отдать распоряжение своему наемному работнику…
Напомним ситуацию: капитан поднял над блокгаузом британский флаг, пираты вскоре начали бомбардировку. После второго пушечного выстрела Трелони обращается к капитану: «Сруб с корабля не виден. Они, должно быть, целятся в наш флаг. Не лучше ли спустить его?»
Звучит как просьба, но если учесть, кто тут кому платит жалованье, можно считать слова сквайра распоряжением.
Реакция Смоллетта очень жесткая: «Спустить флаг? – возмутился капитан. – Нет, сэр. Пусть его спускает кто угодно, но только не я».
Ливси, пытаясь сгладить неловкость, тут же вспоминает про гордый морской обычай не спускать флаг корабля в сражении. Спустил – значит, сдаешься.
Неубедительно. Они не на море. Они на суше и бревенчатый сруб никакой не корабль. Доктор первым не позволил бы капитану рисковать жизнями всех ради глупого морского форса. Но он не возражает – флаг так флаг, пускай стреляют. И пишет нечто фанфаронское: «Это была хорошая политика – мы хотели доказать врагам, что нам вовсе не страшна их пальба».
А капитан должен был по идее не возмущаться, а спокойно объяснить Трелони несколько вещей (Ливси он их очевидно объяснил, отведя доктора в сторонку). Вот каких:
Что пушка на «Испаньоле» дострелить до блокгауза может, но рассеяние у ее ядер на таком расстояние чудовищное, они случайным образом отклоняются на двести-триста ярдов в любую сторону и попасть в сруб можно лишь при большой удаче; что Израэль Хендс уже взял верный прицел, и спускай флаг, не спускай, – блокгауз останется на том же месте и Хендс так и будет стрелять, прицела не меняя; что в экипаже были честные матросы, в мятеже участвовать не желавшие, и Грей лишь один из них, к тому же где-то на берегу остается юнга Хокинс, – высоко поднятый флаг показывает, где должны собраться все люди, оставшиеся верными своему долгу.
Так должен был ответить капитан Смоллетт своему работодателю. Но не ответил. Попросту послал сквайра. Не на три буквы, но приблизительно в тот район.
Что случилось? Что за взрыв возмущения? Ведь совсем недавно капитан вполне тактично утешал Трелони, когда тот распустил сопли на весь блокгауз, рыдая над подстреленным Редрутом…
А случилось вот что: непосредственно перед своей направленной на сквайра вспышкой Смоллетт подсчитывал запасы. Инвентаризацию проводил. «Он спустился и начал перебирать и пересчитывать запасы, словно ничего другого не было на свете», – иронично сообщает нам Ливси.
Ирония доктора неуместна. На свете много чего было в тот момент, но не было ничего важнее для осажденных в блокгаузе. Сколько у них пороха, пуль и провианта – вопрос их жизни и смерти.
Закончив ревизию, Смоллетт испытал потрясение. Понял, в какой ловушке оказался, покинув «Испаньолу». Еды на десять дней. И что потом? Охотиться? С мушкетами «Смуглая Бесс» они бы наохотились… Шишками бы питались и устрицами. Если бы Сильвер, конечно, позволил за устрицами нырять и спокойно собирать шишки под соснами…
Пиратам не нужно идти на штурм, понял Смоллетт. Даже осаждать крепость не нужно. Они могут спокойно провести пару недель на «Испаньоле», подняв на борт шлюпки и дождавшись, когда защитники сруба подметут все припасы… А потом – позорная капитуляция. Или самоубийственная атака шхуны на каком-нибудь самодельном плотике. Или шишки с устрицами…
Вопрос: а раньше капитан Смоллетт не знал всего этого? До скрупулезных подсчетов? Представлял ли он хотя бы порядок цифр – еды у них на дни, не на недели, а на десять дней или на двенадцать, не так уж важно.
В том-то и дело, что не знал… Если вернуться назад и еще раз внимательно изучить сцену эвакуации с «Испаньолы», можно понять: ни в первой, ни во второй погрузке припасов в ялик капитан никак не участвовал. Даже рядом не находился. В первом случае он с двумя пистолетами следил, чтобы загнанные в трюм или кубрик матросы не высовывались. При второй погрузке, очевидно, собирал свое имущество: два британских флага, судовой журнал, перо, чернильницу и т. д.
Чуть позже, когда ялик с пятью пассажирами и грузом плыл к берегу, Смоллетт мог оценить, что они везут. И видел: припасов мало. К тому же вся поклажа ушла на дно… Но капитан сильно рассчитывал на груз, доставленный предыдущим рейсом. Тогда на ялике плыли не пятеро, а трое, – вместо двоих взрослых мужчин можно было перевезти на берег центнера полтора продуктов. Полтора лишних центнера свинины и сухарей – это немало на шестерых. Можно продержаться значительно дольше, выжидая, когда ром и климат начнут косить врагов…
И что же обнаружил капитан во время инвентаризации?
Бочку. Баррелевую бочку с коньяком. 160 литров. И с гулькин нос продуктов.
Было от чего озвереть…
Кто автор этого непотребства, Смоллетт понял сразу. Алкоголик Трелони, кто же еще…
Надо отдать должное Смоллетту: отведя душу со сквайром, он при первой возможности сделал самый логичный и разумный шаг, оправил двух человек на вооруженную рекогносцировку – еще во время обстрела, под падающими ядрами. Вдруг враги все еще безоружны? Вдруг пушка и складные ножи до сих пор составляют весь их арсенал? Тогда надо будет атаковать немедленно… Задача-минимум – спасти припасы из затонувшего ялика.
Но Сильвер сыграл на опережение. Он долго медлил и осторожничал, но когда его буквально заставили начать мятеж, не терял ни секунды. Результаты вылазки удручили капитана: противники успели вооружиться и наложить руку на груз ялика.
От повиновения сквайру Смоллетт отказался демонстративно. Сиди и пей свой коньяк, кретин! По всем вопросам капитан теперь совещался исключительно с Ливси. Ему сообщил, на сколько дней осталось припасов, его расспрашивал о сроках прибытия спасательной экспедиции.
Ливси сразу оценил изменение в раскладе сил… Едва ли Смоллетт и его подчиненный матрос Грей при конфликте со сквайром прямо перейдут на сторону Ливси. Но по крайней мере будут держать благожелательный к доктору нейтралитет…
А тут судьба подкинула еще один подарок: в блокгауз вернулся Джим Хокинс.
Правда, с ним не всё было понятно… С Хокинсом предстоял серьезный разговор.
* * *
Джон Сильвер, без сомнения, в тот вечер тоже подводил итоги и оценивал перспективы.
На первый взгляд, одноногому сопутствовала небывалая, баснословная удача: мятеж, начатый поневоле и по всем раскладам обреченный на быстрый разгром, завершился относительным успехом – захвачен корабль, оружие и припасы, враги сами себя загнали в ловушку, своими руками отдали все козыри Сильверу…
Но Долговязый Джон хорошо понимал: радоваться нечему. Подаренных козырей не хватит, чтобы выиграть партию.
Самый главный козырь, карта Бонса, по-прежнему на руках у противников. Они вооружены, они готовы не просто защищаться, – нападают при любой возможности, ведут себя крайне агрессивно.
Взять штурмом блокгауз можно… Не без труда, с большими потерями, но можно. Потери Сильвера не смущали – чем меньше уцелевших, тем выше доля каждого. Смущало другое: удачный штурм не гарантировал, что карта Бонса сменит владельцев. Увидев, что дело оборачивается совсем плохо, защитники сруба швырнут ее в жаровню или поднесут к пылающему факелу, – и всё, можно провести остаток жизни на острове, вслепую копая ямы. В шахматном порядке, через каждые три фута. И все равно ничего не найти.
Вступить в переговоры? Потребовать у осажденных карту в обмен на их жизни? Но они пока не приперты к стене, имеют возможность защищаться в укреплении, что по меньшей мере уравнивает силы…
Первоначальный план Сильвера: позволить сквайру откопать сокровища, а самому далее действовать по обстановке, – был куда разумнее. Но о нем можно забыть… Проклятые стрекулисты словно сговорились с Эндерсоном и другими торопыгами и сделали всё, чтобы те пустили ко дну разумные намерения Долговязого Джона.
Он стал капитаном, да, – когда получил черную метку и объявил: выступаем немедленно. Он и без метки объявил бы то же самое, не стоило портить медицинскую книжку доктора Ливси, выдирая страницу, – если в тебя стреляют из мушкетов, медлить глупо. Но это было не его решение – навязанное врагами.
Он стал капитаном, но без единоличной власти, на той же сходке квотермастером выбрали Эндерсона… Первый же приказ новоявленного квотермастера поднял его авторитет на небывалую высоту. И погубил, по мнению Сильвера, все дело.
Приказ касался свободной выдачи рома… И ничего не сделать, никак не возразить: снабжение команды, выдача припасов для пользования, – прерогатива исключительно квотермастера, капитан единолично командует в бою, но не имеет ни малейшего права вмешиваться в чужую сферу ответственности.
Ром стал самым страшным врагом, не позволяющим выбирать ни стратегию, ни тактику. Самый разумный в новых условиях план – выждать, пока осажденные подъедят свои запасы и лишь затем начать диалог с позиции силы – не осуществить именно из-за рома… Дисциплина уже летела ко всем чертям, а что будет твориться через неделю-другую, трудно даже представить.
Перед Сильвером стояли две задачи, противоречащие друг другу. Надо было вступать в переговоры, добиваясь выдачи карты. Надо было как можно быстрее начинать боевые действия, – в бою первую скрипку играет капитан, а квотермастер отходит на второй план. Хотя… Еще одна обязанность квотермастера – руководить абордажной командой… Штурм сруба можно приравнять к абордажу…
Вечер давно перешел в ночь, но Сильвер никак не мог уснуть. И не только крики умиравшего матроса Алана были тому причиной.
* * *
А что Трелони? Какие планы строил он в тот вечер? Как оценивал перспективы?
Сквайр ничего не строил. И ничего не оценивал.
Он пил коньяк за упокой души Тома Редрута.
* * *
Информацию о Бене Ганне и об исчезнувшем из ямы сокровище Джим не стал выкладывать всем и сразу. Ни к чему…
Он вообще ничего не сказал о встрече с островитянином. Джим многое пропустил за время отсутствия, и для начала надо было разобраться в новых отношениях, сложившихся между концессионерами. Хокинс понимал, что его записка не могла не подействовать на Ливси, но в полной мере результаты своего экспромта он просчитать не мог… Необходимо было серьезно поговорить с доктором наедине.
И Хокинс очень о многом умолчал, повествуя о своих приключениях на острове.
Зато не преминул с удовлетворением отметить: «Старый Том Редрут, все еще не похороненный, окоченевший, лежал у стены, покрытый британским флагом».
Момент любопытный. Чуть позже Хокинс упомянет о том, как его товарищи копали могилу. А еще позже – о похоронах старого егеря: «Перед ужином мы зарыли старого Тома в песок, потом постояли немного с непокрытыми головами на ветру».
Кстати, об ужине… Появление Хокинса автоматически превратило десятидневный запас продовольствия в восьмидневный: было шесть едоков, стало семь. Надо полагать, теплые чувства капитана к сквайру Трелони увеличились пропорционально…
Но вернемся к мертвому Редруту.
Слишком много внимания уделено Хокинсом именно этому трупу. А ведь мертвецов в блокгаузе и вокруг него скопилось изрядное количество к тому моменту, когда Джим покинул крепость, отправляясь на самочинный захват «Испаньолы».
Когда хоронили Редрута, совсем рядом, у частокола, лежал мертвый матрос, убитый в стычке с людьми Эндерсона. На следующий день к нему добавилась внушительная коллекция трупов:
– двое пиратов, застреленных у частокола;
– пират, зарубленный доктором Ливси на склоне холма;
– Джоб Эндерсон и еще один безымянный пират, убитые возле самого сруба;
– Джойс и Хантер, погибшие внутри блокгауза.
Прямо не Остров Сокровищ, а Остров Мертвых какой-то…
Трупный смрад, наверное, стоял невыносимый, поскольку ни единого слова о похоронах всей этой компании Хокинс не написал, а дни на острове жаркие.
Либо убитых все-таки похоронили, хотя бы в общей могиле, – но Джиму на это наплевать. Не интересуют его абсолютно левые, посторонние мертвецы. Иное дело Редрут, к мертвому телу которого Джим трижды возвращается в своем мемуаре.
Обратим внимание всех защитников белого и пушистого Хокинса: этим настойчивым интересом он сам себя выдает… Поневоле возникает вопрос: что за странное внимание к одному трупу из многих?
Тем временем капитан поделил гарнизон блокгауза на две вахты, по три человека в каждой. Поделил Смоллетт, но мнение доктора и Джима он явно учитывал… Потому что разделение любопытное: «В одну вошли доктор, Грей и я, в другую – сквайр, Хантер и Джойс», – сообщает нам Хокинс.
Джиму, можно предположить, совсем не улыбалась перспектива отправиться, к примеру, за дровами в обществе Джойса или Хантера. Уйдут двое, а вернется один: беда, мол, с пиратами столкнулись, погиб Джим Хокинс, пал смертью храбрых, вечная память герою… Грей в этом смысле гораздо надежнее. Рыльце у парня в пушку, он из кожи лезет, чтобы реабилитироваться в глазах капитана, и о любых сомнительных предложениях доложит незамедлительно.
Налицо уже не прежний, вычисляемый по косвенным признакам раскол между кладоискателями. Все вполне наглядно, и даже организационно оформлено…
Вечер продолжается. На острове вообще долгие вечера, очень уж рано темнеет. Хокинс стоит у двери, несет вахту в качестве часового. Ливси, ввиду отсутствия Джона Сильвера, выполняет обязанности повара.
Не будем придираться и спрашивать, откуда у английского джентльмена взялось умение кашеварить: состряпать ужин из копченой свинины и сухарей даже Ливси по силам, не бином Ньютона. Эти продукты по беде и в сыром виде потребить можно.
«Время от времени доктор подходил к двери подышать воздухом и дать отдохнуть покрасневшим от дыма глазам и перекидывался со мной двумя-тремя словами», – правдиво указывает в своем мемуаре Хокинс (но реплики цитирует далекие от действительности).
Да, поговорить им надо было… Но не здесь и не сейчас, когда вокруг столько чужих ушей…
Долгий и серьезный разговор состоялся глубокой ночью. И, очевидно, вне стен блокгауза – вдруг кто-то проснется и подслушает? Ливси, стоявший на часах, тихонько разбудил Джима и они вместе покинули сруб.
Именно так все и было, не наоборот. Потому что утром выясняется, что Джим проспал. Его соратники давно на ногах, а он все дрыхнет: «Все уже давно встали, позавтракали и натаскали дров, когда я проснулся, разбуженный шумом и криками».
С чего бы такая сонливость? Устал накануне больше других? Нет. Джим гулял днем по острову, причем налегке, пока остальные работали грузчиками, носильщиками и гребцами ялика. Вечером аналогичная картина: он стоит у двери на часах, а прочие бойцы гарнизона занимаются физической работой: носят дрова, копают могилу для Редрута и т. д.
Утомился Джим меньше других. Раз уж Смоллетт установил в блокгаузе флотские порядки, срок дежурства вахтенных тоже должен был исчисляться на корабельный манер, четырехчасовыми вахтами и двухчасовыми полувахтами. Значит, Джим нес вахту с восьми до полуночи (на шестичасовую полувахту он не успевал, его еще не было в срубе). С полуночи до четырех дежурил кто-то из второго вахтенного отделения: либо Трелони, либо один из его слуг. В четыре на пост заступил доктор, дождался, когда смененный им захрапит, – и осторожно разбудил Джима для серьезного разговора.
В результате Джим поспал совсем мало, даже меньше, чем Ливси, – тот, зная о предстоящем дежурстве, отсыпался в конце предполуночной вахты. И утром молодой организм Хокинса взял свое… Но как же капитан Смоллетт, фанатичный поборник дисциплины, позволил юнге сладко спать, пока остальные работают? Капитан мог дать Хокинсу поблажку лишь по просьбе Ливси, сквайр Трелони для Смоллетта уже не авторитет…
Факт ночного разговора Ливси и Хокинса мы доказали с полной определенностью. Восстановить его содержание гораздо труднее. Но мы можем догадываться по дальнейшим поступкам беседовавших, что было сказано ими той ночью.
Несомненно, что Джим и доктор обменялись мнениями обо всем произошедшем и их мнения оказались очень близки. Они наверняка заключили некий пакт о взаимопомощи. В знак доверия Джим рассказал доктору все начистоту – и о Бене Ганне, и об опустевшем тайнике Флинта.
А еще они пришли к заключению, что Трелони и его слуги – самая организованная и сплоченная сила в коллективе, и если противостояние с пиратами завершится успешно, жизни их обоих вновь окажутся под угрозой…
Опасность, исходящая со стороны мятежников Сильвера, значительно меньше тревожила Ливси и Джима. Они ее не сбрасывали со счетов, но хорошо понимали: легче защититься от выстрела в грудь, чем в спину.
И насчет сквайра и его присных было принято некое решение…
Какое именно?
Не будем забегать вперед. Скоро узнаем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.