Великие везунчики в науке

Великие везунчики в науке

Как установлено, Риттер первым исследовал сопротивление проводников электрического тока и выявил четкую зависимость между их электропроводимостью и размерами проводников. В 1800 году одновременно с английскими коллегами У. Никольсоном и А. Карлейлом, но независимо от них он обнаружил явление электролиза, разложив воду электрическим током на водород и кислород.

В следующем году Риттер во время опытов зарегистрировал появление сильных электрических искр в твердых проводниках при повышении температуры, что свидетельствовало о взаимосвязи тепловых и электрических процессов. Только через двадцать лет его соотечественник и коллега Томас Иоганн Зеебек описал суть термоэлектрического явления в паре металлов "медь — висмут", названное им термомагнетизмом. Но тем не менее приоритет в открытии важного физического феномена закреплен по нынешний день за Зеебеком в обход Риттера. Думаете, все?

Вслед за открытием явления термоэлектричества, Риттер обнаружил ультрафиолетовые лучи при воздействии на поверхность хлористого серебра различных частей спектра. Под действием лучей неизвестной природы серебро неизменно чернело. Почернение вызывало находящееся за фиолетовой частью спектра химически сильное излучение — "ультрафиолет". Но и в данном случае Риттеру не повезло. На сей раз его обошел английский естествоиспытатель Уильям Хайд Волластон, прославившийся впоследствии как первооткрыватель редких химических элементов — палладия и родия. По всей вероятности успех Волластона был определен его умением четко и аргументированно излагать свои научные воззрения. Ему, вечно занятому экспериментированием, было не до споров с оппонентами, и он следовал в работе принципу "Кто пашет, тому не до изящной словесности". Если кто-то все же умудрялся вовлечь Волластона в беплодную дискуссию, тот молча выворачивал карманы, вытаскивал из них всякие пробирки, проволочки, пакетики с химическими реактивами и тут же ставил опыты, подтверждающие его научную правоту. В конечном итоге подобное "убедительное" и оригинальное поведение Волластона в ученых собраниях настолько укрепило его репутацию, что любые сделанные им выводы не подлежали обсуждению и принимались "без сучка и задоринки". Недаром в кругу английских ученых была в ходу поговорка: "Тот, кто спорит с Волластоном, — неправ".

Так что и примененные впервые Риттером железные опилки для определения силовых линий магнитного поля особой славы ему не принесли. Кстати, он первым получил экспериментальным путем результаты, указывающие на связь электричества и магнетизма, открыв человечеству путь к познанию электромагнетизма. Это был 1803 год.

Надо сказать, что при постановке пионерских экспериментов по электромагнетизму Риттером имел честь присутствовать молодой датский физик Ганс Кристиан Эрстед. Результаты эксперимента произвели на него такое сильное впечатление, что он не преминул ими воспользоваться. Не сразу, а дождавшись удобного момента, когда ни возможного обвинителя в плагиате в лице Риттера, ни свидетелей с его стороны на научном небосклоне уже не было. Та же тактика, к которой от случая к случаю прибегали великий Ньютон и не менее великий Дарвин.

Словом, в 1820 году под именем Эрстеда вышел в печати фундаментальный труд, в котором в качестве научных аргументов фигурировали риттеровские результаты экспериментов в области электромагнетизма, полученные семнадцать лет назад! Именно этот труд вызвал своим появлением поток важных исследований, в которых участвовали главным образом, A.M. Ампер, знакомый уже нам Т.И. Зеебек, Д. Араго, Ж.Б. Био и М. Фарадей. Благодаря этим исследованиям и было положено начало электродинамики

— "домомучительницы" учащихся колледжей и вузов. А в честь Эрстеда была названа единица напряженности магнитного поля

— эрстед. Так уж получилось, что суд истории в отношении Риттера оплошал.

Восстановить справедливость взялся заинтересовавшийся богатым научным наследием талантливого немца ирландский специалист в области физической химии Томас Эндрюс. Он-то точно выяснил, что его подзащитного по всем статьям "обобрали до нитки": Никольсон с Карлейлом увели из-под его носа явление электролиза, Зеебек обнаружил незаурядное проворство в отношении термоэлектричества, а Волластон умудрился как следует погреться в лучах его "ультрафиолетовой" славы. Но самую большую неприязнь вызывала воровская натура Эрстеда, о чем собственно и говорил Эндрюс, выступая в защиту Риттера на собрании Британской Ассоциации содействия прогрессу наук в 1876 году, которое проходило в Глазго. Он настаивал на непреложном приоритете Риттера в открытии электромагнетизма и приводил в доказательство своей позиции веские и неопровержимые доводы.

Но эти доводы к сведению приняты не были. Тогда, по-видимому, разуверившийся в чистоте науки Эндрюс сам пошел по следам несимпатичного ему датчанина. Умело воспользовавшись чужим исследованием, он описал якобы обнаруженные им при изучении свойств растворов критические состояния, когда устанавливается равновесие на границе фазового перехода жидкости в пар. А ведь эти исследования проблем критического состояния вещества считаются основным вкладом Эндрюса в науку! Ныне известно, что аналогичные эксперименты ставил задолго до него французский исследователь Каньяр де ла Тур, застенчивый тщедушный человек завидной работоспособности. Но его имя, как и Риттера, все равно не было занесено ни в один справочник по физике или химии.

Ни в одном специальном издании не найдем мы и упоминания о Корнелиусе Дреббеле (1578–1633 гг.), голландском инженере и изобретателе, хотя в XVII веке о его мастерстве ходили удивительные легенды. Дреббель был первым, кто сконструировал микроскоп с двумя двояковыпуклыми линзами, что позволило уменьшить размеры этого лабораторного прибора до обычных. Перед микроскопом соорудил он и специальную машину для шлифовки линз. А легендарной личностью прослыл после того, как построил…"вечный двигатель", представив его ко двору английского короля Иакова I.

Это чудо техники являло собой астрономические часы оригинальной конструкции. Ход часов обусловливался другим важным изобретением Дреббеля — термоскопом, в основу которого был положен принцип движения жидкости, уровни которой менялись.

Был положен принцип движения жидкости, уровни которой менялись в связи с изменениями температуры и давления окружающей среды.

Додумался он и до идеи создания термостата, сразу разработав несколько конструкций. Его аппараты сохраняли постоянную температуру, которая поддерживалась в них, благодаря сложной и весьма хитроумной системы автоматического регулирования.

Задолго до американского изобретателя Роберта Фултона талантливый француз построил первую опытную модель подводной лодки, на которой успешно проплыл по Темзе от центра Лондона до Гринвича. Любопытно, что эта лодка не имела днища, походила на водолазный колокол и управлялась под водой гребцами. Специально для нее Дреббель изобрел ртутный барометр, с помощью которого определялась глубина погружения, и сконструировал необычный компас, указывающий на направление перемещения нового судна. Позаботился он и о самочувствии "команды". Длительность пребывания гребцов под водой обеспечивал кислород, высвобождаемый при нагреве селитры. (О том, что Дреббель первым пришел к открытию кислорода, мы уже знаем.)

Кстати, о химии. Гениальный самородок обогатил своей творческой мыслью и ее, предложив к использованию интересную технологию получения серной кислоты методом обжига селитры с серой. А кто первым придумал делать детонатор для мин из гремучей ртути? Тоже Дреббель!

И вот этого неистощимого на выдумку человека история науки незаслуженно выхоластила из своей памяти, хотя его изобретениям в самых разных областях жизни нет числа. Ею была забыта и потрясающая разносторонность мышления Корнелиуса Дреббеля, и его редкий дар мастерового, как только закончилась эпоха Средневековья.

Что же мешало таким средневековым исследователям, как Юнг, Риттер, Дреббель, в каких-то моментах превзойти самих себя и лихо переступить порог, ведущий к вечной славе? В чем же секрет неудачливости этих и им подобных тружеников науки? Их заведомый неуспех имел несколько причин. Первая от них не зависела: когда в распределение приоритетов вмешивался его величество Случай (здесь еще нам предстоит подробно разобраться). Вторая была связана с недопониманием самими разработчиками недр науки исключительной значимости добытых ими же камушков, которые при определенных усилиях с их стороны могли засверкать всеми гранями. Третья крылась в особенностях характеров ученых. Неблагонадежными союзниками в их стремлении быть первыми очень часто оказывались чрезмерная скромность, внутренняя скованность и намеренная самоизоляция, выражавшаяся в нежелании контактировать с высшим светом научного общества. Они, как правило, переоценивали свои потенциальные возможности или, напротив, слишком сомневались в себе, из-за чего вбить последний гвоздь в возводимый фундамент новой теории им не удавалось. Воля и настойчивость изменяли им при окончательном рывке. Причем, что также характерно для невезунчиков, прозрение приходило слишком поздно, когда поезд уже ушел, а следующий не был предусмотрен расписанием.

В этом смысле интересен такой пример. Как-то один весьма известный физик-теоретик признался светиле теоретической физики Л.Д. Ландау, что ему выпала возможность еще до австрийца Эрвина Шредингера вывести основное уравнение волновой механики, известное нам как "уравнение Шредингера", которое позволяет определять возможные состояния системы и даже изменения этих состояний во времени. Для убедительности он показал Ландау свои давние черновики с квантовомеханическими выкладками, ведущими к этому уравнению, и напоследок добавил, что ничего особенного в нем не усмотрел. Дослушав до конца своего коллегу, Ландау не мог скрыть своего искреннего возмущения. Впав в свойственный ему гнев, он посоветовал ученому больше никогда и никому не рассказывать об этом. Почему? Да потому что, придя к важнейшему для современной науки результату, тот не смог полностью его осмыслить. А это куда позорнее и постыднее, чем не суметь получить сам результат.

Нередко в науке складывались и прямо противоположные ситуации, когда исследователи последовательно и целенаправленно двигались к покорению своей Трои и, покоряя ее, отчетливо представляли масштаб своего завоевания, но пальма первенства все равно доставалась другим. Причем сами они играли в этом немаловажную роль. И здесь наиболее убедительна история, связанная с открытием пенициллина.