141. M. Л. Оболенской
141. M. Л. Оболенской
1905 г. Октября 15. Ясная Поляна.
Ты меня за мои письма благодаришь, а я тебя за твое последнее очень, очень благодарю*. Грустно, но хорошо то, что ты пишешь. Подкрепи тебя бог. С другими я боюсь употреблять это слово бог, но с тобой я знаю, что ты поймешь, что я разумею то высшее духовное, которое одно есть и с которым мы можем входить в общение, сознавая его в себе. Непременно нужно это слово и понятие. Без него нельзя жить. Мне вот сейчас грустно. Никому мне этого так не хочется сказать, как тебе. И можно и когда грустно быть с богом, и становится хорошо грустно, и можно и когда весело, и когда бодро, и когда скучно, и когда обидно, и когда стыдно — быть с богом, и тогда все хорошо. Чем дальше подвигаешься в жизни, тем это нужнее. Ты вот пишешь, что недовольна своей прошедшей жизнью. Все это так надо было и приблизило тебя к тому же. Хотел писать просто о себе и тебе и вот пишу не то. О тебе скажу, что ты напрасно себя коришь. На мои глаза, ты жила хорошо, добро, без нелюбви, а с любовью к людям, давая им радость, первому мне. Если же недовольна и хочешь быть лучше, то давай бог. Главная наша беда — это то, что мы завязли в роскоши и праздности физической и оттого в небратских отношениях с людьми. Нельзя достаточно чувствовать и исправлять это. И я знаю, что ты чувствуешь, и в этом мы все и ты далеки от того, что должно бы быть и чего мы хотим. О твоих родах иногда думаю, что нравы шекеры*. Они говорят, что кирпич пусть делают кирпичники, те, которые ничего лучше не умеют, а мы, они про себя говорят, из кирпичей строим храм. Хорошо материнство, но едва ли оно может соединяться с духовной жизнью. Нехорошо тут ни то, ни се: поползновение к материнству и чувственность, с которой труднее всего в мире бороться молодым. Но все-таки все идет к хорошему, к лучшему. Про себя скажу: был нездоров дней 5 — печень; не работал — читал историю Александра I и делал планы писанья*. Потом получил от Черткова корректуру «Божеского и человеческого», и страшно не понравилось мне; решил все переделать. Но до сих пор не выходит.
«Конец века» думал, что кончил, но стал опять поправлять, и, кажется, выйдет. Про железнодорожную стачку* и происходящие от нее волнения вы знаете. Я думаю, истинно верю, что это начало не политического, а большого внутреннего переворота, о чем я и пишу в «Конце века».
Сережа у нас засел по случаю стачки, и я, слава богу, с ним не спорю и живу ладно. Таня близка к развязке, и мне очень за нее, милую, страшно. Целую милых друзей, Лизаньку и Колю.
Л. Т.
Читал Куприна, посылаю, это Танина книга*. Какой бы был хороший писатель, если бы жил не во время повального легкомыслия, невежества и сумасшествия.
Что за мерзость речь Казанского*. Я не читаю этих гадостей, сделал исключение и не рад.
То ли дело Герцен, Диккенс, Кант*.