Часть третья. Любовь цвета неба

Николя родился в горах Дагестана, в крохотном селе, примостившемся у самого края пропасти. Если подползти на животе и посмотреть вниз, в бездну, видно, как синие воды глубокой реки уносят печаль. Родной саманный дом был теплым и просторным, но мальчику хотелось играть на природе.

– Осторожно, Насух, – предупреждала бабушка Ула. – Заглядишься – утянет вниз…

В том времени Николя звали Насух.

– Почему? – удивился мальчик, которому едва исполнилось пять.

Каждый раз, когда он оставлял руины каменных башен на вершине горы и спускался в ущелье, к пропасти, его сердце начинало ликовать. Он испытывал необъяснимую радость, божественную страсть к реке, едва различимой с высоты.

– Будешь долго смотреть в пропасть – она влюбится в тебя и заберет у нас, – то ли шутила, то ли пугала старая Ула. – Что буду делать я без внука? Не ходи туда!

Ула казалась Насуху древней и неповоротливой. Она была частью их родной земли, незыблемым хранителем традиций и веры. Она помнила притчи о воинах, защищавших старинные крепости, и о смотрителях сторожевых башен. В теплом длинном, до пят халате, бабушка таскала воду из колодца и хлопотала по хозяйству. Ее голову всегда покрывал белый платок, привезенный отцом из Мекки. Отца Насух видел редко. Всего несколько раз в год. Его приезд воспринимался как праздник. К нему долго готовились, резали барашка, накрывали столы.

– Вкусный шашлык! – хвалил отец.

Бабушка Ула ждала своего сына долгие месяцы. Она старалась его хорошенько накормить и рассказать новости, которые случались у самого неба: сколько кур пропало, много ли молока дает корова, что уродилось на грядках.

По традиции, Насух не мог заговорить с отцом первый или без разрешения поднять на него глаза. Выглядывая из-за полы бабушкиного халата, он терпеливо ждал, позовут его или нет. Это случалось редко. Всего два раза за пять лет. Поэтому оба раза Насух запомнил, а затем поведал о них пропасти.

В первый раз отец подозвал его, когда нужно было зарубить курицу для супа. Насуху исполнилось четыре года, и его брат Эльдар, приехавший с отцом откуда-то из нижнего мира, где круглый год была работа, сказал:

– Я в четыре года умел резать кур!

Эльдару исполнилось пятнадцать, и он, бросив школу, помогал отцу строить коровники и сараи. Тем и жили. Может быть, старший брат приврал насчет умения убивать домашнюю птицу в таком раннем возрасте, но отцу, любившему крепкое вино и тщательно скрывавшему данный факт от соседей, идея с курицей понравилась.

Поймали Тату – пеструю любимицу Улы. Эльдар принес нож и вручил Насуху.

– Мы ее подержим, – наставлял старший брат, – а ты руби по горлу! Затем суп баба сделает.

– Покажи нам, мужчина ты или нет! – Отец хлопнул Насуха по плечу.

Понимая, какой чести удостоился, Насух не мог подвести отца. От волнения он двумя руками поднял нож, словно меч. Тата, лежа на пне, внимательно смотрела на мальчика. Пень был специально принесен для такого случая, его уже не раз использовали как плаху для домашних птиц. Перышки Таты переливались в лучах палящего солнца. Отец ждал, покуривая сигарету, брат крепко держал курицу. Но в этот момент странное ощущение, что убивать неправильно, поразило Насуха.

– Папа, а может быть, мы ее отпустим? – неожиданно сказал мальчик. – Пусть бежит!

– Что? – кашлянул отец.

Брат расхохотался:

– Я же говорил тебе, что он другой. Кишка у него тонка!

– Другой не другой, он мой сын. Приказываю тебе, Насух, руби курицу!

Насух зажмурился, размахнулся, и на минуту ему показалось, что все, дело сделано. Тата подняла голову и вскрикнула. Сердце мальчика застучало, но не от радости, а от страха, и Насух выронил нож.

– Позор! – заявил отец.

– Позор! – повторил Эльдар.

Брат и отец были похожи между собой: чернобровые, глазастые, с грубыми горскими чертами лица и жесткими густыми волосами. От тяжелой работы их руки огрубели, стали сильными, а Насух с худенькими ножками и ручонками как спички выглядел как блеклая тень.

От стыда за себя и жалости к Тате Насух залился слезами.

– Он точно мой брат? – спросил Эльдар. – Смотри, как чудит!

Отец, которого Насух побаивался, схватил курицу и мгновенно отсек ей голову. Голова Таты упала прямо под ноги Насуха. Увидев это, мальчик вскрикнул и отвернулся. Его затошнило. И словно этого было мало, как только отец положил тушку курицы на землю, она вскочила и забегала по двору.

– Шайтан! Шайтан! – закричал старший брат, отпрянув.

– Недолго ей мельтешить, – заявил отец. – Через пару минут упадет.

Насух продолжал рыдать, ему показалось, что раз курица Тата не хочет умирать, ее можно спасти.

– Давайте приделаем ей голову обратно, – сквозь слезы просил он.

– Вот дурачок! – Отец сплюнул. – И мать его была дурочкой, да простит ее Аллах и примет душу. Тоже всегда жалела животных.

– Аминь, – ответил Эльдар, стоя на куриной плахе двумя ногами.

Тата без головы побегала несколько минут и упала. Затихла. В это время от колодца пришла бабушка Ула, сгибаясь под тяжестью ведер.

– Что делаете? – спросила она и, строго посмотрев на сына и внуков, покачала головой: – Зачем Тату зарубили?!

– Бабушка, она не хотела умирать, – сказал Насух.

– А кто же хочет? Ладно, несите курицу, будет обед, – ответила Ула.

Маму Насух не помнил. Но иногда во сне к нему приходила молодая женщина с черными косами и лучистым взглядом. Она была одета в широкое платье-рубаху из шелка, украшенное позументом. Платье было цвета реки в светлый безоблачный день. Наряд дополнял нежный платок, расшитый золотой нитью.

– Меня зовут Афият, – приветливо улыбалась женщина.

И Насух догадался, что это мама. Афият брала его на руки и пела песню, в которой были всегда одни и те же слова на родном языке. Голос мамы звучал мелодично и приятно. Насух понимал, что она поет о дальних землях и других людях, живущих по иным законам, о которых в их строгом мусульманском селе никогда не узнают. Еще мама пела о том, что не даст его в обиду и придет в самый трудный час, чтобы биться со смертью, если та захочет забрать ее мальчика.

После этих снов Насух просыпался, чувствуя себя счастливым. Он помогал Уле складывать на зиму дрова, следил за печью, выложенной из кирпичей прямо в доме, и поддерживал огонь.

В следующий приезд отец привез продукты, которых не было на вершине горы. Он достал лекарства для Улы, хворающей, после того как подвернула ногу.

– Ты уже взрослый, – сказал отец Насуху, лежа на софе. – Скоро я заберу тебя в город. Будешь нам помогать. Научишься строить.

– Мы изучаем буквы. – Насух показал старенький букварь. – Я пойду в школу?

– Пойдешь, – пообещал отец.

От отца пахло вином, и Насух вдыхал этот запах, чарующий и запретный, который не должны были учуять соседи, иначе бы они стали сплетничать и позорить семью.

– Где мама? – спросил Насух.

Отец резко привстал, и глаза его сверкнули.

– Иди отсюда, – сказал он сыну. Насух, вжав голову в плечи, ждал. Но отец еще раз повторил: – Убирайся!

Слово отца – закон. Насух на цыпочках выбрался в коридор, оттуда во двор и, выглянув за ворота, увидел Улу у пропасти. Она сидела и смотрела на долину, где пастух пас стада овец, объезжая их на коне. За пастухом бежал верный пес, едва различимый с высоты.

– Бабушка, – сказал Насух, подойдя к Уле, – где мама?

Ула вздохнула и посадила внука рядом с собой:

– Когда ты был зернышком и сидел в животе у мамы, пришлось сделать выбор. Выбирать всегда нелегко. Хочешь ты рис или шашлык? Хинкал или кюрзе? Доктор сказал, нельзя, чтобы жили двое. Или мать, или дитя. Отец сделал выбор.

– А как же мама?

– У тебя есть я. Чем плохо? Иди сюда, мой внучек любимый! – Бабушка его обняла.

От ее слов на душе стало спокойно.

Ровесников в округе не было. Село состояло из одной-единственной улочки в десять дворов. Старшие мальчики любили драться на палках и гоняли Насуха. Поэтому когда старая Ула сказала: «Пора собираться!» – от радости он даже затянул песню. Это была старая аварская песня, в которой говорилось о жизни, полной невзгод, и о том, что вера в Бога спасает человека.

В Бога Насух верил с самого детства, но путался в местных традициях. Отец говорил, что они мусульмане, а Ула молилась иконам, стоявшим в изголовье ее кровати. Подрастая, Насух понял, что в их семье все смешалось и перепуталось еще до его рождения.

Уезжали в июне, погрузив вещи на осла по кличке Сом. У осла, которого им одолжили соседи, были длинные усищи, и выглядел он хитрющим. Сом пошел вниз по узкой тропинке над пропастью, только заметив в руках у отца здоровую хворостину. Эльдар нес на себе ковры и посуду, а бабушка Ула – одеяла и свертки с едой. В рюкзак отца сложили инструменты для ремонта. Остальное нагрузили на Сома. Насух тоже помогал как умел: в кармане его курточки лежали ключи от дома, куда, как он понял, никто уже не вернется. Село вымирало, жители спускались вниз, в долины, в города, никто не хотел жить на крыше мира. Но Ула вручила внуку связку ключей и сказала:

– Мы возьмем их на тот случай, если захотим вспомнить это место. Не потеряй!

Идя по узкой тропе, Насух все время проверял, на месте ли ключи.

Через пару часов осла отпустили, и Сом весело убежал обратно, так как знал дорогу. Люди загрузили вещи в машину, ждущую их на равнине, и отправились в Ставропольский край.

Неприметный поселок Аврора показался Насуху и Уле настоящим шумным городом. Вместо одной улицы здесь их было около сотни. Повсюду цвели каштаны и благоухал жасмин. Бабушка и внук несколько раз потерялись, пока искали сельский магазин, а добродушные местные жители отвели их в центр и показали уютный сквер, где стоял памятник вождю пролетариата и располагался сельский музей.

В музее Насуху понравилось. Вся экспозиция посвящалась знаменитому российскому крейсеру «Аврора», участнику революционных событий 1917 года.

Со временем они, приехав из горного Дагестана, привыкли жить в Ставропольском крае. Окрестные улицы населяли в основном русские и татары. Курды жили отдельной общиной на задворках, там, где начинались болота.

Ула взялась возрождать домашнее хозяйство. Купила на рынке пеструшек и красавца петуха, чтобы под рукой всегда были свежие яйца. Не разгибая спины работала пожилая женщина на огороде. Насуха обязали ухаживать за коровой Маней. Старшего брата и отца бабушка с внуком видели так же редко, как и прежде. Зато дом, в котором они поселились, был словно дворец: четыре комнаты на первом этаже и три на втором. Просторная кухня пришлась Уле по душе. Насух впервые увидел газовую конфорку и поначалу решил, что это – волшебство.

– Прогресс! – сказала ему бабушка. – Ученые придумали хитрую штуку!

Ула часто пекла в духовке пирожки, замешивая тесто ранним утром, и угощала младшего внука. Взрослея, он понял, что бабушка только казалась ему старой, на самом деле ей было слегка за пятьдесят. От тяжелой работы лицо Улы покрылось морщинками раньше срока.

Ближайший крупный город находился за двести километров. Как-то Насух и Ула побывали в Ставрополе. Но утомились. Пыльно. Душно. Слишком много людей и автомобилей. Нет тишины. После этой поездки бабушка решила, что не отважится больше путешествовать.

Насух, как и прежде, был одинок. В школе с ребятами он не дружил. Его долгий пристальный взгляд отталкивал сверстников, и они не брали мальчика в свои веселые игры. Для местных он оставался чужаком.

По утрам калитка соседского дома открывалась, и доярка Нюся, мать Фроси, кричала на всю улицу:

– Пошла в школу, буренка!

После чего выталкивала тринадцатилетнюю Фросю за порог. Следом летел портфель и со стуком падал на дорогу. Мать Фроси не поощряла лень и пьянство. А Фрося в молодежных компаниях могла выпить столько, что приползала домой на четвереньках. В таких случаях Нюся брала хворостину и охаживала дочку прямо под соседскими окнами. «Лечение» не помогало. Периодически Фрося исчезала по ночам и пела в придорожном кафе для дальнобойщиков.

– Не общайся с этой девочкой, – предупреждала Насуха Ула. – В нее бесы вселились. К тому же она старше тебя!

Третьеклассник Насух, делая уроки у окна, наблюдал за соседкой и мечтал подружиться с ней. Фрося давно стала частью его замкнутой жизни, но заговорить первым он не решался.

Помог случай. Тетка Нюся как-то утром обнаружила дочку пьяной. Фрося не могла самостоятельно войти в калитку и ползала около матери с завываниями. Нюся отвешивала ей пинки ногами в калошах и орала на всю улицу нецензурную брань. Однако все старания матери были напрасны: пьяная дочка так и не нашла вход к родному очагу.

Насух догадывался, что так в поселке живут многие: пьют, дерутся, режут животных, а иногда и друг друга.

На соседней улице жила большая русская семья. Старший сын привел в дом любимую девушку. Отец, изрядно выпив, сцепился с сыном из-за красавицы. Драка происходила на кухне, и сыну под руку подвернулся нож, которым он ударил отца прямо в сердце. Мама и младшие братья пытались их разнять, но тщетно. Отец погиб.

В конце переулка, недалеко от музея, жила другая русская семья: муж, жена и двое детей. Одной девочке было десять лет, второй пять. Насух несколько раз играл с ними в прятки. Хозяин семейства был уважаемым человеком. Держал много живности: поросят, кур, уток. Жена часто принимала гостей, накрывала на стол, угощала детей оладьями и конфетами. Бабушка Ула всегда здоровалась с добродушными соседями.

Однажды в своем сарае отец семейства увидел черную кошку, которая должна была окотиться. Ему это сильно не понравилось. В приступе ярости мужчина схватил кошку за хвост и швырнул о бетонную стену. Кошка умерла вместе с неродившимися котятами.

Рассказав об этом в поселке, соседская семья благополучно забыла о кошке. А через пару месяцев мужчина зарезал свинью. Во дворе у сарая лежала туша свиньи, и он опаливал ее паяльной лампой. Рядом крутились жена и пятилетняя дочка. Неожиданно паяльная лампа в руках мужчины вспыхнула, и он, испугавшись, отбросил ее в сторону. В воздухе лампа взорвалась. Огонь попал на одежду жены и маленькой дочки. Они заполыхали, словно два факела. Первой умерла мать семейства. Позже скончалась дочка. В больнице она сказала, что ее к себе зовет мама. После этих событий мужчина продал жилье и уехал со старшей девочкой в другой регион.

После их отъезда сгорел коттедж. Но никто не пострадал. А на следующий год рядом со злополучным домом вспыхнул детский сад. В него во время сильной грозы попала молния. Детей и воспитателей в этот момент внутри не было.

Когда в поселке Аврора сгорел детский сад, некоторые воспитатели признались, что по вечерам, когда родители забирали последнего ребенка и никого, кроме них, не было, они слышали, как на кухне дребезжала посуда, а в туалете гремели горшки. Няньки слышали топот детских ножек в коридорах. Старики, жившие в поселке, объяснили это тем, что на месте, где был построен детский сад, прежде находилось кладбище. Его перед строительством разровняли бульдозерами.

Теперь на месте сгоревшего садика и коттеджа разросся бурьян в человеческий рост. Если соединить на карте три объекта: двор, где взорвалась паяльная лампа, сгоревший коттедж и детский садик, то получался треугольник. Мертвые отвоевали у живых свою территорию.

Доярка Нюся, погоняв дочь, хлопнула калиткой. Насух, заметив, что она пошла в коровник, прокрался и помог Фросе заползти в их огород.

– Внутри все горит, – с трудом разжимая сухие тонкие губы, сказала девушка.

– Я принесу воды, – пообещал Насух.

Он понял, что Фрося пьет потому, что ее никто не понимает. В семье смеялись над ее мечтой стать популярной певицей и заставляли работать в коровнике.

Она заплетающимся языком прочитала ему стихи, а Насух рассказал ей о пропасти рядом с домом его предков, где сейчас жили только горные духи.

С появлением друга Фрося стала меньше употреблять алкоголь, а Насух, наоборот, впервые попробовал выпивку. И сколько бы Ула его ни журила, не обращал на это внимания. Понравилось Насуху кисло-сладкое домашнее вино, которого в погребе тетки Нюси оказалось предостаточно.

Вместе Насух и Фрося ходили в школу. Девушка помогала ему с домашними заданиями, пока не настало лето.

Солнечные деньки омрачила смерть соседки через два дома. Соседка была старой и одинокой. Ее обнаружили слишком поздно, и оказалось, что плоть покойной истерзана бродячими собаками. Насух стал чаще задумываться о смерти, особенно душными ночами, когда лежал в гамаке рядом с клумбами, на которых заботливые руки Улы помогали рождаться цветам.

Брат Эльдар не окончил школу и не поступил в институт. Приехав в Аврору, он внедрился в местную банду, грабящую ларьки и магазинчики и торгующую наркотиками. В доме появились краденые вещи: видеоприставка, телевизор, магнитофон. За бесшабашность и дерзость уголовники прозвали Эльдара Королем.

С некоторых пор Насух по требованию брата обращался к нему лишь по прозвищу. Король-Эльдар вытряхивал из спортивных сумок перевязанные резинками пачки денег или товар, и никто не имел права задавать ему неудобные вопросы о том, откуда это и почему находится в их доме. Милиция не вмешивалась в происходящее, будучи в доле с мафией.

Дальние родственники из Дагестана неожиданно вспомнили о семейных узах. Король-Эльдар купил квартиры троюродным теткам в ближайших селах, а племянникам по отцу предоставил жилье в Ставрополе.

Слава о человеке, умеющем решать любые проблемы, быстро разошлась по всему краю, и он сделал карьеру в преступном мире от шахматного солдата до авторитетного ферзя.

Отец не работал. Теперь совершенно ни к чему было горбатиться на стройке за копейки. Часами он сидел в мансарде и ни с кем не говорил. Ула подолгу упрашивала сына спуститься к ним. Отец приходил на кухню лишь поесть, а затем брал свежие газеты и снова уединялся.

Насух не помнил настоящее имя отца. В семье говорили «он», и все знали, что как отец скажет, так и будет.

Жизнь в поселке текла неспешно, словно терпкий мед. В лихие девяностые годы Насух понял только одно: в доме должно быть много оружия и денег.

Когда Насуху исполнилось одиннадцать, Король-Эльдар привел в семью юную девушку по имени Лиана. Дочь татарского мафиози из соседнего селения далеко за пределами Ставропольского края славилась необычайной красотой. Стройная, как дикая лань, зеленоглазая, с тяжелой черной косой, Лиана отличалась совершенством, несвойственным окружающему миру. Она была робкой, нерешительной и совершенно сбитой с толку, оказавшись в их двухэтажном доме из белого кирпича. Возможно, в тот день она впервые видела своего мужа, но беспрекословно следовала заветам старших, отдавших ее как дань за определенную услугу.

Что Король-Эльдар сделал для ее отца, так и осталось для Насуха загадкой. Поселок Аврора гудел слухами о том, что Король-Эльдар с подельниками выехали в другую область и расправились с давними обидчиками татарской семьи из чеченского клана. За это старый мафиози отдал Королю свою младшую дочь. Другие утверждали, что Король-Эльдар был так влюблен, что передал отцу Лианы золотые слитки, похищенные у государства.

Что из этого было правдой?

Лиана во многом заменила Насуху мать. Она подчинялась законам Кавказа, знала, что женщина не может поднять глаза, пока ей об этом не скажут, и легко могла приготовить любое блюдо, что являлось для Насуха настоящим счастьем.

– Лиана! Лиана! – звал он ее утром, зная, что Король уехал. – Иди помоги Уле. Приготовь что-нибудь вкусное!

И Лиана по первому зову спускалась по широкой дубовой лестнице и принималась хозяйничать на кухне. Насух любовался женой брата и завидовал сам себе, что такая чудесная девушка появилась в их доме.

Отец погрустнел. Перестал спускаться с мансарды. И с Лианой не разговаривал. Она не могла произнести в его присутствии ни слова, поэтому между ними на несколько месяцев воцарилось глухое молчание.

В холле на первом этаже лежал ковер ручной работы, сотканный из шерсти и шелка. Он отличался изысканной вязью узоров и прикрывал собой тайник с оружием. На ковре дагестанский мастер изобразил знак бесконечности, похожий на восьмерку.

Насух и бабушка вечерами сидели на софе и, не включая электричество, смотрели в распахнутые окна, выходившие в сад.

– Мой сын тоскует, – объяснила Ула. – О твоей матери. Об Афият…

– Я ее совсем не помню, – сказал Насух. – Сниться она перестала.

– Отошла в рай! Мертвые не всегда с нами. Вначале охраняют, а затем идут дальше. Так положено. Афият безгрешна. Умерла молодой. Что ей среди нас делать?

– Папа выздоровеет? – спросил Насух.

– От этого еще никто не выздоравливал, – вздохнула Ула. – Дай бог ему оправиться. Не перечь и выполняй все, что он попросит.

Быть может, не случись этого разговора, все бы пошло иначе, кто его знает.

На следующий день после обеда, наслаждаясь сладким компотом из вишен, Насух заметил, что отец отправился в летнюю кухню, небольшой бревенчатый домик, выстроенный по приезду из Дагестана. Первое, о чем подумал Насух, было ружье.

В доме под полом находились пистолеты и винтовки. Периодически Черт, Чечен и Гусь – три верных сообщника Короля-Эльдара – приходили и выбирали из тайника все, что им было необходимо. Но старое охотничье ружье, принадлежавшее некогда прадеду, лежало особняком, и к нему никто не смел прикасаться.

Отец буднично вышел на террасу, где цвели бархатно-синие клематисы, приставил ружье к горлу и выстрелил.

Остальные события одиннадцатого лета Насуха стерлись, пропали. Только фрагменты памяти, в которых появилась робкая Лиана и стреляющий в себя отец, остались навсегда.

Дробь не смогла оборвать жизнь отца, но выстрел покалечил его. Долгие дни в реанимации, бессвязные мольбы Улы, стоящей на коленях рядом с иконами, тревожили Насуха. Он не знал, как ему молиться. Кого просить о чуде? Бабушка была верующей христианкой, а отец мусульманином. В итоге Насух просто шел в поля, ложился на августовскую пожелтевшую траву, смотрел в небо и плакал от бессилия. Впервые в жизни он возненавидел Короля-Эльдара.

«Если бы не он… – шептал мальчик облакам, – со своими крадеными вещами, бесконечными разборками и убийствами, Бог бы помиловал нас, а теперь мы прокляты!»

Старший брат вернулся из Москвы в сентябре. Там он помогал решать дела какому-то депутату. Его сумка была набита валютой, а на плече красовался неровный шов после операции.

– Ерунда, – сказал Король-Эльдар. – Царапина!

У него были новые планы, и он не очень огорчился известию, что отец в больнице.

– Это все из-за тебя, – сказал Насух, забыв о правилах, где младший в семье не подает голоса без разрешения. – Ты виноват!

Старший брат не ответил, сразу заехал по уху так, что зазвенело все вокруг, завибрировало, и очнулся Насух на ковре с ненавистной ему бесконечной восьмеркой. Возможно, он получил бы добавки, но его спасла Ула.

– Прекратить! – истошно крикнула она. – Мой сын умирает! Прекратить!

Король-Эльдар, треснув кулаком по шкафу, исчез в коридоре, а Насуху бабушка помогла подняться и сесть на софу.

Через год родился Тимур. Лиана принесла его в атласных пеленках, и все ахали, какой он маленький и хорошенький. У Тимура были черненькие вьющиеся волосики и зеленые глаза, как у матери. Теперь Лиана все время уделяла малышу. Пеленала, кормила, ходила с ним гулять, и сельчане удивлялись необыкновенной роскоши меняющихся колясок, покрывал, игрушек и нарядов.

Король-Эльдар ничего не жалел для сына, а Лиане подарил серьги с крупными изумрудами. Две изящные вытянутые ракушки из белого золота, украшенные россыпью бриллиантов, спускались вдоль длинной лебединой шеи красавицы.

Лиана улыбалась счастливо и спокойно, потому что смогла выполнить главную миссию женщины – родила мальчика.

Насух все чаще пропадал вне дома, прогуливал школу, и за неуспеваемость его выгнали. Король-Эльдар мог пойти и поговорить с директором, но на семейном совете решили иначе: когда понадобится аттестат, сразу получить заветную бумажку.

Повзрослевшая Фрося танцевала и пела в баре, где по ночам ее слушал Насух.

Утром он старался проводить соседку до дома и вручить тетке Нюсе.

– Ваша дочка не пила, – заверял он строгую женщину. – Может, только совсем чуть-чуть!

Фрося стала его другом, с которым они обсуждали книги. Самым важным для него было пересказывать кому-то вычитанные сюжеты. Фрося не возражала даже в том случае, когда приходилось терпеть часами, как было с любимым произведением Насуха «Сто лет одиночества».

– Учи языки! – подсказала Фрося, когда они сидели на горячем стоге сена, собранного для коров.

– Зачем мне это? – удивился Насух, принесший подруге рассол для опохмела.

– Лучше, чем бездельничать, – захихикала Фрося.

Возможно, она сказала это спьяну, но юному дагестанцу идея понравилась, а в сельской библиотеке нашлись словари испанского и французского языков.

– Buenos d?as! – отныне звучали его приветствия: – Salut!

Дни в поселке середины 90-х были похожи друг на друга. Когда директора местных магазинчиков не платили дань, банда Короля брала в руки биты и громила витрины. В этом было что-то злое и веселое, но не пугающее. Боялся за брата Насух только при дальних вылазках с настоящим оружием. Король-Эльдар поражал всех удачливостью, изворотливостью и дерзостью. О нем ходили легенды. Подрастало целое поколение деревенских мальчишек, желающих вступить в его банду. А Насух не имел к ним отношения. Его мучили панические атаки, которые городской лекарь велел лечить плаванием.

Подельники брата относились к нему с тем дружелюбием, с которым в России относятся к людям бесполезным и ненужным. Всякий раз Черт, Чечен и Гусь напоминали Насуху об этом, если не словами, то грубым жестом или крепким ругательством.

Банда контролировала все поселки и хутора в округе, выбивала долги и продавала оружие. Мелкие наркоторговцы боялись Короля-Эльдара и отдавали положенные проценты точно в срок. Однажды Насух случайно услышал, как Черт, Чечен и Гусь обсуждали могильник на болотах, последнее пристанище тех, кто провинился пред Королем.

Впервые Насух решил взять себе имя Николя, когда прочитал романы об Анжелике.

– Это так красиво! По-французски! – поделился он с Улой.

– Брату не говори, а то побьет, – предупредила бабушка.

Ула знала, что Николя влюбился. Избранницу сердца звали Даша, и проживала она с тетушкой на выезде из поселка Аврора.

Фрося выбор Николя не одобрила:

– Даша – глупенькая девочка.

Ула предложила позвать односельчан на праздник. Тимуру исполнялось три годика. Вертлявый, крикливый, любимец семьи носился как юла по дому, прыгал на дубовой лестнице, а Лиана, ждущая нового ребенка, едва поспевала за ним.

Отец Николя, вернувшись из больницы, общался с помощью жестов. Из-за полученных увечий он потерял голос. Ружье не спрятали, и Николя побаивался, как бы отец однажды не закончил начатое, но тот был на удивление весел и добродушен, словно произошедший отчаянный порыв заставил его пересмотреть прошлое и будущее.

Николя видел во сне свою любовь, ее пепельные волосы, косую челку и карие глаза. На свой четырнадцатый день рождения Даша уехала в Ставрополь. Николя грыз ногти, выглядывал в окна и, видя полную луну, хотел выть, да побоялся напугать племянника.

Молодость брала свое. Долгие годы уединения закончились, появились знакомые. Николя начал покуривать травку. Коверкая забавные истории французских и немецких сатириков, он умел насмешить молодежь. Порой он что-то перевирал на свой лад. Никто в поселке не увлекался чтением, и поэтому народ понятия не имел, что находчивый паренек пересказывает им мировую классику.

В Авроре жители верили в потусторонние силы, поклонялись домовым, духам рода и лешему.

Николя сам нередко бывал на кладбище, чтобы увидеть голубоватое свечение, иногда мерцающее над могилами. А Фрося божилась, что, проходя ночью через мост, под которым плескалась мутная речка, видела двух русалок.

– Пожилая тетя-русалка и молодая хвостатая девчушка ругались! – заверяла всех Фрося. – Они спорили из-за гребня в волосах!

Односельчане кивали, соглашаясь, что всякое может быть.

В июне Даша вернулась из Ставрополя и начала проводить время со старшими девушками и юношами в поселке. Николя ради нее был готов на все, но робость и страх мешали отношениям. Нельзя сказать, что судьба была к нему сурова. На день Ивана Купала они дважды поцеловались. Но дальше этого дело не продвинулось. Ему было пятнадцать лет, а ей четырнадцать. В том, что это любовь, Николя не сомневался. Его задевала несерьезность Даши. Она не смущаясь заигрывала с другими, флиртовала и немного стеснялась Николя.

– Ты недостоин моей красоты! Мечтаю, чтобы меня забрал к себе твой брат, – шутила она.

– У него руки в крови, – возражал Николя. – А я хочу жить честно.

– Глупец. – Девушка поднимала брови над карими глазами. – Ты не просто странный, а еще и убогий!

– Ты не понимаешь, – объяснял Николя, опасаясь ее обидеть, – мой брат замешан в страшных делах, а мы поженимся и уедем отсюда. Забудем этот поселок.

– Куда мы уедем? – еще больше поражалась Даша, отстраняясь от паренька. – Твой брат – настоящий мужчина. Можно стать его второй или третьей женой. Его руки в крови. Да. Но ты только представь: одних он убивает, а других боготворит. Меня это заводит!

Однажды после вечеринки Даша, Николя и Степан, восемнадцатилетний сын кузнеца, возвращались домой из соседней деревни. Все молодые люди были изрядно навеселе и решили, что идти ночью через лес – отличная идея.

– Здесь всего шесть километров, – ободряюще сообщил Степан.

Даша весело щебетала, опиралась на его руку и всячески показывала, что Николя ей не так интересен, как взрослый парень. Это вызывало ревность, но вместе с тем и смирение, что он действительно ее недостоин: слишком застенчивый и невзрачный рядом с дюжим сыном кузнеца.

Планы добраться до поселка испортил дождь, хлынувший с мрачного неба. Единственным источником света был аккумуляторный фонарь, который нес Николя. Идти в ненастье сквозь чащу стало трудно. Поэтому когда вдалеке показалась сторожка лесника, юноши и девушка невероятно обрадовались. Избушка давным-давно пустовала, и никакого лесника не было в помине. Под ветхими стенами и наполовину разобранной крышей, часть которой успели растащить местные жители, прятались в непогоду звери и птицы. Здесь можно было переждать ливень.

Николя высказался против ночлега в сторожке.

– Отдохнем и пойдем дальше, – предложил он.

Степан и Даша отказались его слушать.

– Не нужно здесь оставаться, – твердил Николя. – Плохое место!

Но на его спутников внезапно обрушилась страсть, согревающая сильней, чем костер.

Степан пригрозил Николя и начал раздевать Дашу, совсем не сопротивляющуюся его объятиям и поцелуям. Николя мешал происходящему как мог: щелкал зажигалкой, включал и выключал фонарик, стучал ногами и читал Гарсиа Лорку в оригинале. Недолго думая Степан выхватил зажигалку и разбил, а фонарь отобрал. Николя от удара в челюсть пролетел несколько метров и, стукнувшись головой о балку, затих. Лежа на охапке старой соломы, он плакал. Дождь смешивался с его слезинками и уносился в бурлящие канавы.

В ту ночь Даша потеряла девственность.

Слушая возню и стоны, Николя чувствовал себя самым несчастным человеком на свете.

Когда все закончилось, Степан разразился истошным русским матом. Причиной его недовольства стало то, что в жизни Даши он первый мужчина.

– Я не собираюсь на тебе жениться, – визжал сын кузнеца. – Наглая потаскуха! Развела меня на секс! Заманила! Я не виноват!

Затем он пообещал отлупить ее, если она вздумает потревожить его родных.

– Вдруг я буду брюхата? – взволновалась Даша.

– Предохраняться надо, коза!

Выяснив отношения, Степан и Даша нашли зареванного Николя и повели его домой.

После этого происшествия замкнутость Николя возросла. Часами он смотрел на цветы Улы и ни с кем не говорил. Даже от выпивки отказался. Только курил сигареты. Мог выкурить две пачки в день, особенно когда узнал, что Фрося нашла работу в Ставрополе и уезжает из Авроры.

– Буду посудомойкой! – гордо объявила она. – В кафе можно питаться остатками еды и там же спать.

– Спать?! – удивился Насух.

– Зарплата маленькая, комнату невозможно снять. Но хозяин разрешил ночевать в подсобке.

Николя и тетка Нюся отправились провожать ее на автовокзал, откуда уезжали старые круглые автобусы желтого цвета. Мать ругалась нехорошими словами и одновременно осеняла дочку крестным знамением.

В шестнадцать Николя понял, что утешение есть в играх с Тимуром и домашних делах с поседевшей Улой. Бабушкины жалобы и звонкие крики племянника прерывали одиночество. Остальное время в своей комнате, где воздух был сине-серым от постоянного табачного дыма, Николя напевал по-испански и по-французски, самостоятельно освоив два иностранных языка.

По вечерам он ходил на кладбище. Словно некая сила тянула его туда без всякой нужды: никто из родных не был похоронен в чужой земле, да и само кладбище не представляло собой живописный уголок. Деревянные кресты зимой заметала вьюга, а летом там рос бурьян. Но среди могил его сердце успокаивалось, дыхание становилось ровным, и, начитавшись Эдгара По, Николя ждал, что произойдет нечто особенное, необъяснимое, о чем люди долго спорят или совсем не говорят. Особенно ему нравилось приходить сюда зимой в полночь и бродить среди тех, кто совершил переход в подземное царство.

Холодным декабрьским вечером Николя отправился с ребятами на пятничную дискотеку в клуб, над центральным входом в который красовался барельеф с изображением Ленина. Владимир Ильич сверху смотрел на молодежь, крепко держащую в руках бутыли с самогоном и дешевым портвейном. Самогон гнали в Авроре все, и подростки таскали у старшего поколения двухлитровые пластиковые бутылки с алкоголем, называя русский самогон модным словечком «саке».

– От слова «ссать»! – ерничал Николя.

По вкусу горько-кислое пойло несильно отличалось от мочи.

Портвейн в ларьке у автобусной остановки покупали те, кто жил на широкую ногу. Разлитый в черные стеклянные бутылки, портвейн выглядел более респектабельно, чем самогон. Парни и девушки проходили в неотапливаемый зал, где гремела музыка, а принесенный алкоголь оставляли в маленькой комнатке, куда можно было в любой момент пойти и утолить жажду.

По праздникам в сельском клубе царило веселье, а перед выборами сюда приезжали региональные политики и депутаты в поисках избирателей.

Единственный работающий фонарь в поселке освещал клуб, отчего на Ленинской лысине играли слабые блики.

Николя заглянул в заветную комнату и увидел, что несколько парней уже изрядно приняли на грудь. Их речь, более похожая на звуки, издаваемые коровой Маней при родах, изобиловала матом и сленгом. Окажись в этих забытых богом местах иностранец, он ни одного слова бы не понял.

На танцевальной площадке изо рта шел пар. Девушки и парни двигались под музыку, не раздеваясь – в валенках, куртках и пальто. Но Николя по опыту знал, что скоро станет жарко от спиртного и под любимую песню сельских девчонок начнется стриптиз, в котором может участвовать каждый желающий.

Николя не рискнул снять шапку и шарф и пожалел, что не любит самогон. Ощущение, что он чужой на этом празднике жизни, не покидало его ни на минуту.

Света и Люба, две сельские звездочки-зажигалки, трезвым образом жизни похвастаться не могли. Они влезли на деревянные табуретки и по очереди стащили с себя курточки. Размахивая ими в воздухе, извиваясь и привлекая к себе внимание, юные создания задорно хохотали. После курток настал черед шапок, свитеров и лосин. Гремело модное в поселке Benny Benassi «Satisfaction». Люба и Света остались в юбочках и бюстгальтерах и, задирая и без того короткие подолы, делали манящие движения бедрами.

Под любимую песню в углах танцевального зала парочки затевали сексуальные игры, не стесняясь присутствия посторонних.

Такой была юность Николя: стриптиз юных куртизанок Авроры, выпивка и травка. Несмотря на имеющуюся возможность, женской лаской Николя так и не воспользовался.

В клубном туалете с разбитыми стеклами завывал ветер, и к горлу подступала тошнота. Оттолкнув пьяную мастерицу интима лет пятнадцати от роду, Николя выбежал на свежий воздух. Девица осталась стоять на коленях и с недоумением разразилась нецензурной бранью вслед неучтивому кавалеру. Позор был налицо. Николя старался не думать об этом, хотя мысли все время возвращали его в лесную сторожку, туда, где развлекались Даша и Степан.

Круглые часы на потрескавшейся внешней стене клуба показывали девятый час вечера. Искоса взглянув на них, Николя решил вернуться домой по старой кладбищенской дороге. Покойников хоронили часто. Народ безбожно пил горькую из-за нелегкой жизни. Единственное функционирующее кладбище во всей округе находилось в Авроре. Умерших от самогона, сбитых машинами, замерзших в снегу привозили сюда. Снег на проселочной дороге прибился под тяжестью грузов, и возможность передвигаться здесь была самая лучшая, тем более что коммунальные службы не работали со времен распада Советского Союза.

В свете луны, как инопланетный монстр с железным хребтом, возвышалась телевышка на холме. В детстве Николя покорил ее, взобравшись по вертикальной лестнице на зависть другим мальчишкам. Он оглядел окрестности с высоты пятидесяти метров! Вспомнив это, Николя не почувствовал гордости. Была лишь досада, что чуть не довел родную бабку до инфаркта. Ей пришлось вызывать скорую помощь. Отец, узнав о «подвиге» сына, погнался за ним по улицам с ружьем. Николя поймал и запер в погребе старший брат. Наверное, поэтому проступок запомнился так ярко. Словно все произошло только что.

Ула вернулась из больницы на третий день. Именно она освободила заложника и повела кормить хинкали – традиционным мясным блюдом народов Кавказа.

На поселок с телевышки транслировалось два канала, и оба с жутчайшими помехами, поэтому местные жители привыкли бить телевизоры руками и обувью, пытаясь поймать сигнал.

Несколько раз Николя оглянулся: ему показалось, что приближается автомобиль, но на дороге никого не было. Около кладбища всегда атмосфера мистики, успокоил он сам себя, прибавляя шаг. И в этот момент позади него зажглись фары, словно глаза эриний, машина резко увеличила скорость, раздался хлопок, и Николя приземлился в сугроб.

Мелькнула догадка, что на него вышли люди, которым изрядно насолил старший брат, и смерть из детских видений лукаво усмехнулась из-под черного капюшона.

Стараясь понять, что происходит, Николя обратился к тому, что было прожито, переживая это заново фрагмент за фрагментом. Так всегда бывает, когда нервная система пытается восстановиться и человек видит мозаику прошлого. Ула часто говорила, что воспоминания заперты в Башне памяти. Эта Башня простирается до самого неба. Каждый кирпичик – наш поступок. Чтобы вспомнить тот или иной год, следует проникнуть сквозь перекрытия, спуститься с высоты, упасть на днище и просочиться сквозь камни, подобно бестелесному духу.

Шестнадцатый этаж Башни памяти. Декабрьская ночь с пятницы на субботу. Николя возвращался домой с дискотеки. Трое молодых мужчин, от которых веяло сладким ароматом дымка, швырнули его за заднее сиденье белой «Нивы».

Городские мажоры из Ставрополя, черт знает как оказавшиеся в поселке, хотели развлечься и даже не представляли себе, что тщедушный подросток, похищенный ими, брат местного криминального главаря.

На подъезде к заброшенному дому на отшибе фары выхватили из темноты калитку зеленого цвета и часть железного заборчика. Николя мутило – то ли от удара, то ли от страха, ноги дрожали; вслушиваясь в речь незнакомцев, к своему ужасу, он понял, что перестал различать слова, слившиеся в единый гул, словно жужжание сотен пчел.

Николя начало казаться, что все это не более чем игра, которая происходит с кем-то другим, а вовсе не с ним, при этом его сознание было спокойно и являлось как бы наблюдателем, вне зависимости от того, погибнет физическое тело или нет.

Похитители притащили Николя в комнату. Если бы милиция попросила описать их внешность, Николя бы не смог. Согласно теории, вычитанной в какой-то библиотечной книжке, он верил, что в некоторые моменты в людей вселяются демоны. Именно поэтому люди совершают неблагопристойные поступки, не останавливая друг друга и не задумываясь о последствиях. Каждому будет дано по вере его, говорили древние, и это, несомненно, истина.

Похитители бросили подростка на софу. Николя уткнулся лицом в пыльную матерчатую обивку и перестал сопротивляться, хотя по дороге и предпринимал робкие попытки, не увенчавшиеся успехом. Один из мужчин притянул его к себе за запястья, отчего лицо Николя оказалось перед молнией на джинсах незнакомца.

Именно тогда Николя понял: его не убьют, а используют как женщину. Поражаясь самому себе, он отметил, что происходящее его не пугает, а наоборот, вызывает непреодолимое желание.

В кукольном представлении мира подобное обращение между представителями мужского пола унижает, отбрасывает на нижнюю ступень иерархической лестницы. Но внизу живота появилось приятное тепло, в груди завибрировала энергия такой силы, что Николя едва не задохнулся от блаженства при грубых прикосновениях похитителей, срывающих с него одежду.

Голоса начали пробиваться сквозь гул, и, лежа в заброшенном доме на ветхой софе, Николя расслышал, как двое позади него совещались. Их шепот смешивался с его собственным прерывистым дыханием, и случилось то, что предрек древнеримский лирик Гай Валерий Катулл в своих стихотворных строках: «Раскорячат, и без помехи хрен воткнется в тебя».

Николя казалось, что все его естество находится в обжигающем пламени, вытянутые вперед руки дрожали от нарастающего возбуждения, тело вопреки воле извивалось, а боль смешалась с волнами безудержной эйфории.

Один из похитителей приподнял голову Николя и завладел его жадным, открытым ртом. Николя почувствовал, как бедра и спину залило семенной жидкостью, напоминающей воск, стекающий с горящей свечи.

Мысли – это мусор, имитирующий деятельность сознания. Когда есть жизнь, они улетучиваются и остается лишь диапазон звуковых волн, рождающийся в глубине шаманского бубна.

Ощущение времени теряет значимость точно так же. Время останавливается вместе с потоком шелухи. Сколько часов Николя находился в заброшенном доме, он не знал и не думал об этом, только чувствовал, что двое позади него сменяли друг друга несколько раз, а потом наступила тьма, в которой мириады частиц соревнуются в световых гонках.

Разбудил холод. Ветер трепал волосы, Николя сразу подумал, что потерял шапку, связанную Улой, и открыл глаза. Небо над поселком набухло, цеплялось за крыши, предрекая снежную бурю.

Оглядевшись по сторонам, Николя понял, что находится недалеко от дома, у ветхой церквушки. Его перчатки и шапка потерялись. Тот факт, что он жив, да еще находится на пороге Божьего храма, Николя несказанно обрадовал. Несмотря на ночное происшествие, оценку которому он решил пока не давать, так как признаться кому-то в подобном сродни бубонной чуме, чувствовал Николя себя неплохо.

Опираясь на церковную ограду, он сделал первые шаги, и оказалось, что идти нужно неспешно, глубоко вдыхая морозный воздух, отчего сердцебиение восстанавливалось, а ноги, хоть и подрагивали, но упрямо несли вперед.

В родном дворике царила тишина, нарушаемая только скрипом из сарая: там корова Маня выхаживала новорожденного бычка. В окнах не горел свет, только крошечная лампочка светила в уборной на втором этаже на случай, если беременная Лиана пойдет туда с Тимуром.

Николя мечтал прокрасться по лестнице как можно незаметней в ванную комнату, а оттуда в свою кровать и уснуть. Испачканные вещи были скомканы и брошены в стиральную машину. Он переоделся и помылся. Надев тапочки и халат, Николя взглянул на часы, идущие своим ходом в коридорной нише, и обнаружил, что еще нет пяти утра.

Начитавшись книг о шпионах, Николя соорудил защиту межкомнатной двери, которой, по семейной традиции, замок не полагался, так как от родных запираться нечего – если надо, все равно выбьют. Уходя из дома, Николя всегда вставлял в щель дверной коробки зубочистку или крошечный обрывок бумаги, а возвращаясь, проверял, все ли на месте или в его отсутствие в комнате кто-то побывал. Фильмы порнографического содержания на DVD-дисках способствовали развитию осторожности.

Но сколько Николя ни проверял, то ли хитрец, приходящий в его отсутствие, сам был из знатоков, то ли DVD подобного содержания никому были не интересны, но зубочистка и бумажка по-прежнему занимали свое охранное положение.

Прокравшись на цыпочках по коридору второго этажа, Николя открыл дверь в свою комнату и с надеждой посмотрел на пол: однако зубочистка не упала. Сердце екнуло. Неужели его искали?

– Давай заходи! – раздался шепот, от которого Николя вздрогнул и перевел взгляд на узкую койку у окна. Там сидел старший брат.

Объяснений было не избежать.

Рядом с кроватью на столике, стилизованном под черепаший панцирь, стояла хрустальная пепельница, и, судя по окуркам, Король-Эльдар ждал его пару часов.

– Я был в гостях… – Николя сказал первое, что пришло в голову.

Король схватил его за шкирку и приподнял в воздухе.

– Тихо и быстро. Где был? – Шепот брата вызвал звон в ушах, и Николя начал подозревать, что это приступ панической атаки, которых не случалось несколько лет.

– Я не могу дышать… – только и сказал он в свое оправдание.

Король-Эльдар тряхнул его, как мешок с картошкой, и бросил в кресло.

– Тс-с-с! – прошипел брат. – Бабуля спит. Из-за того, что ты, гаденыш, не пришел вовремя, ей пришлось пить таблетки. Соображаешь? Я с Чеченом и Гусем всех на уши поднял. Не было тебя нигде.

Николя вжал голову в плечи. Короля-Эльдара никогда не интересовали его проблемы. Почему сейчас все изменилось? Какое ему дело до Николя, которого он, старший брат, не раз называл доходягой и калекой.

– Это честь нашего рода – держать всех под контролем! – словно отвечая на его мысли, сказал Король-Эльдар.

Брат достал сигарету и закурил. Ула всегда запрещала курить в доме, но ничего не могла поделать с Королем и со своим сыном, отцом Николя. Только после травмы отец начал вести себя иначе: на перекур выходил в сад. Курить он не мог, поэтому зажигал сигарету, словно индийскую ароматическую палочку, чтобы ощутить запах табака…

– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – Старший брат прервал мысли Николя.

– Нет.

– То есть все в порядке?

– Да.

Король-Эльдар посмотрел в окно. И Николя начал успокаиваться, что сейчас брат уйдет, а он сможет отдохнуть. Но тот встал, прошелся по комнате, а затем резко наклонился к лицу Николя:

– Ты думаешь, я ничего не знаю?

– Что?! – вырвалось у Николя. – Что тебе от меня нужно?

– Мне сказали, что в поселке была левая машина и тебя забрали. Или это не так?

У Николя зуб на зуб не попадал, ему начинало казаться, что этот вынос мозга куда хуже любого насилия. Хотелось прекратить это сию же минуту.

– Ладно! Ладно! – ответил он. – Я расскажу.

Конечно, Николя рассказал только часть правды: о том, что его избили, привезли в дом на окраине, изнасиловали и выбросили в сугроб у церковной ограды. О своих чувствах к похитителям, которых стыдился до глубины души, Николя промолчал.

Король-Эльдар вышел, закрыл дверь и, судя по шороху, положил на место зубочистку. Николя поплелся в убаюкивающие сновидения. В них можно было предаваться фантазиям, в которых его снова кто-то похитил.

На следующий день домашние делали вид, будто ничего не произошло, а Ула даже не спросила внука, откуда у него синяк на щеке и почему опухли губы.

Николя быстро выпил чай и встал из-за стола, сославшись на простуду.

– Долго вчера гулял, горло болит, – сообщил он Лиане и Уле.

Его отпустили без вопросов.

Брат с Гусем, Чертом и Чеченом куда-то собирались. Выглянув через окно в сад, Николя заметил сумки, в которых перевозили оружие.

– Что творится! – сказал он и задернул шторы.

Романы, иностранные словари, порнофильмы, несколько эротических журналов, спрятанных в шкафу, стали для Николя увлечением на всю зиму. На улицу он почти не выходил, а если и помогал убирать снег, то ранним утром или поздним вечером, чтобы не попадаться на глаза соседям. Ему казалось, что все знают о насилии. Много раз в голове звучал вопрос брата о том, что с ним случилось. Значит, кто-то видел? Почему брат знал наверняка?

Самое главное теперь было дождаться весны, потому что отец пообещал отправить его на учебу в сельскохозяйственный колледж Ставрополя. Вначале отцовская идея Николя не обрадовала, но, подумав как следует, он с нетерпением стал ждать отъезда, тем более что где-то в большом городе затерялась его подруга Фрося, с которой можно поговорить о книгах, которая пишет стихи и отлично рисует. Как она живет? С кем? Фрося хоть и обещала писать, обманула. Ни одного письма так и не пришло.

Король давно купил несколько квартир в самом центре Ставрополя и сдавал их в аренду, наладив дополнительный бизнес. Спросить брата напрямую о делах Николя не решался, так как денежные вопросы его касались только в том случае, когда нужно было попросить немного на карманные расходы. Поэтому и вопросы, откуда появляются деньги и каким способом они приходят в семью, с его стороны были недопустимы.

Лиана изменилась со второй беременностью. Она много болела, и ее положили на сохранение в больницу. Тимура увез в соседнее село отец Лианы, татарский мафиози. Николя видел дедушку Тимура мельком. За озорным чернобровым племянником приехала целая свита с ласковыми нянечками и суровыми охранниками, а сам дед, отец Лианы, даже не показался из джипа.

Отец Николя тоже не вышел его поприветствовать. Короля-Эльдара дома не было. Тимура отдала Ула, выйдя за ворота в длинном платье-халате и в строго повязанном платке, из-под которого не видно было волос. Поверх платья Ула набросила вязанный из овечьей шерсти платок. Платок был теплый, пушистый. Николя наблюдал, как бабушка подошла к джипу и слегка поклонилась, отец Лианы кивнул в ответ.

Укутанный в зимний комбинезон Тимур притих, испугался большого количества незнакомых людей. Его подхватили две няньки:

– Наш принц! Сокровище! Иди на ручки!

Провожая взглядом кортеж, Николя подумал, что в этом мире никому нельзя верить. Ула, вернувшись с улицы, задержалась перед телевизором.

– Интересные новости? – спросил Николя, спускаясь по лестнице.

– Неспокойный край! – вздохнула Ула. – Жили мы в своих горах и ничего такого не знали, а приехали – и вот оно. Грабежи и убийства каждый день!

Диктор ставропольского телеканала, заглядывая в бумажку, перечислял происшествия за день: сколько было изнасилований, краж и разбойных нападений.

– И еще раз вернемся к утренним новостям, – услышал Николя, заваривая себе кофе, как он и любил – с сахаром и молоком. – Трое студентов из Ставрополя были найдены мертвыми недалеко от хутора Волчье гнездо. По предварительным данным, их сожгли заживо, облив автомобиль бензином. Погибшие не имели шансов на спасение, так как их руки и ноги были обмотаны проволокой. Милиция подозревает, что в Ставрополье действует маньяк…

– Еще одно нераскрытое преступление, – подытожила Ула.

Камера показала крупным планом покореженный остов «Нивы». Чашка в руках Николя дрогнула. Но он смог ее удержать и выпил обжигающе бодрящий напиток.

– Повеселей тебе? – спросила бабушка, снимая платок. Она не любила ходить в платке среди родных. Надевала его только при официальных встречах.

Николя посмотрел на седые волосы Улы, аккуратно убранные в пучок на макушке, и кивнул:

– У меня все хорошо.

– Что на обед хочешь?

Просыпался аппетит.

– Сделай суп из баранины с чуреком, – попросил Николя.

Для этого блюда баранину следовало долго варить, добавляя в бульон соль и специи. Затем бульон смешивался с томатным пюре и украшался зеленью.

– Сделаю, – пообещала Ула. – Только барана надо зарезать. Отец болен, а брат твой опять пропал. И, может быть, надолго.

– Э, нет, – сразу отказался Николя. – Я резать не буду. Не умею.

– Кто же тебя попросит? – усмехнулась бабушка. – Придется мне самой!

Николя подумал, что в глазах близких он настоящее несчастье. Даже барана зарезать не может! После неудачи с курицей Татой его и не просили. Он скорей себе отрежет палец, чем убьет животное. При этом от мяса Николя не отказывался, если готовила Ула.

Иногда приходила мысль, что это мелкое предательство по отношению к животным: сам не убивает, но ест. Рождаясь, животные надеются, что обрели дом. Они радостно бегут навстречу, мычат, блеют, кудахчут, ласки просят, а их пускают под нож. Пусть не сразу, со временем. Жизнь жестока и несправедлива. Есть редкие счастливчики. Почему им везет – знает только Бог.

С бараном Уле помог русский сосед. Резали беднягу в сарае, куда Николя никогда не заходил, обходя «лобное место» – так он называл про себя место забоя – за версту. Бульон и впрямь получился наваристым, сытным. Отец ел и головой кивал, значит, особенно вкусно получилось, а Николя охватила грусть. Ула это заметила и сказала:

– Ты у нас сентиментальный. Пойми, родной, барашек не просто так умер, он стал частью тебя, на благо пошел…

И от ее слов, сказанных с нежностью и участием, угрызения совести пропали, и серебряная ложка замелькала, поднося ароматный бульон ко рту.

Вечером пришли вести из больницы: врач сказал, что Лиана остается на пару недель, так как ей нужен уход. Все расстроились, поскольку ждали ее к выходным.

– Может, раньше отпустят… Как малышка появится… – попыталась утешить родных Ула.

Отец поднялся в мансарду. Николя, оставив бабушку у телевизора, пошел в ванную комнату и там задремал. Под водой было приятно касаться себя и мечтать о странных вещах. Николя не мог понять, отчего в его голове играет музыка, словно, когда едва он засыпает, добрый волшебник меняет грампластинки на патефоне – и мелодии льются и льются, слова звучат и звучат, не мешая видеть через прикрытые веки калейдоскоп сновидений. Погружаясь в них, он помнил, что спит в ванной, положив голову на резиновую подушку серого цвета, а его тело омывает вода с густой белой пеной, вырывающейся из твердых шипучих конфетти.

Николя наблюдал солнечный свет в незнакомой комнате, где на полках от пола до потолка стояли книги. Высокий мраморный столик показался выбежавшему из клетки крысенку-альбиносу Фудзиямой. Он карабкался туда в надежде отыскать сладкие сухарики. Николя на миг почудилось, будто он знает этого крысенка. Крысенок совсем его не боялся, деловито забравшись на подставку для торта, где лежали остатки шоколадного кекса. Деревянные резные ножки столика представляли собой дорические колонны, а прямоугольная столешница была стилизована под своды греческого храма.

Кто-то появился в дверях и окликнул его:

– Николя!

В ушах звучала композиция Милен Фармер «Beyond My Control».

– Николя! – повторил кто-то.

Видение прерывалось плавно, Николя физически ощутил, как его сознание перемещается между отсеками сна, и, открыв глаза, улыбнулся. Вода в ванной остыла.

– Выходи, Николя. – Ула дергала дверь. – Эльдар приехал!

– Иду! Иду! – прокричал Николя, закутываясь в банный халат.

Старший брат привез подарок – настоящий компьютер. Монитор, процессор, мышка и даже коврик для мышки. Николя не мог поверить своему счастью.

– Это тебе, – сказал Король-Эльдар. – Тащи в свою комнату. Потом подключу интернет. А весной заберешь на хату в Ставрополь. Пригодится в учебе.

К семнадцати годам Николя познакомился с трудами Карлоса Кастанеды.

Книги были переведены на русский язык в самом начале девяностых, ходили по рукам в самиздате и попали в сельскую библиотеку от какого-то путешественника, заехавшего на лето порыбачить. До этого Николя читал классику, поэзию и отдавал предпочтение литературе гуманистического направления.

Перебирая машинописные листы об учении дона Хуана, Николя заинтересовался наркотическими веществами, способными открывать порталы в мир духов.

«Нужно только приручить «свое» растение, сродниться с ним», – решил Николя, собираясь в колледж.

Вместо одного детского голоса в доме теперь звучали два. Лиана приехала из роддома с малышкой. День рождения дочери Король-Эльдар не праздновал. Главное для кавказского мужчины – сыновья.

Грузовичок, который пригнал Гусь, должен был отвезти Николя в незнакомый город. Там ждали свобода и новая жизнь!

Не будет ежедневных проверок, ночевал ли он в своей комнате, с кем разговаривает, почему такой грустный, зачем покурил коноплю, заботливо выращенную в огороде, и теперь весело хохочет.

Отныне он будет сам по себе. Это ли не настоящее счастье?

Гусь помог снести компьютер по лестнице, погрузил коробки с вещами в кузов.

Книгу «Сто лет одиночества» и несколько текстов Карлоса Кастанеды Николя прихватил с собой, положив в пакет с порнофильмами, подаренными когда-то его старшей подругой Фросей.

На прощание Николя поцеловал в щеку старую Улу, потрепал по кудрявой головке племянника Тимура, доверчиво спрашивающего: «Когда мы пойдем играть в футбол?» – и, помахав рукой Лиане, прижимавшей к себе новорожденную девочку, названную в честь бабушки Уликой, закрыл дверь своего дома.

Вот и все.

Отправляясь в путь, Николя не подозревал, что в квартире, куда он прибудет, его ждет сюрприз. Одна комната была сдана Фросе. Старшая подруга пела в баре по ночам, а днем отсыпалась. В ее комнатке, выходящей на трассу, помещалась кровать, тумбочка для бумаг, две навесные полки и тесный, похожий на гроб для собаки шкаф.

– Она платит за проживание, а ты не будешь, – усмехнулся Король-Эльдар, дозвонившись на мобильник Николя.

Итак, свобода в квартире оказалась относительной. Разбирая вещи, Николя попросил Фросю помочь, и они проговорили весь вечер о том, как много воды утекло с их последней встречи. Фрося приготовила спагетти с жареными сосисками, и они съели целую сковородку, поливая блюдо кетчупом.

– Ты нашла парня? – спросил Николя.

Двадцатидвухлетняя Фрося не отличалась красотой, но была миловидна. Правда, от раннего пьянства на ее лице остались следы: отеки под глазами свидетельствовали о грешной натуре.

– Нет, – покачала головой Фрося. – Я сплю с женщинами.

В воздухе повис вопрос, который никто не хотел задавать первым. Однако Николя все-таки спросил:

– И как тебе?

– Я встречалась с парнем, мы были вместе какое-то время, – буднично объяснила Фрося, убирая со стола грязную посуду. – Но я не испытывала удовольствия. Никакого оргазма. Понимаешь?

Николя смутился и решил разговор не продолжать.

– Моя подруга иногда здесь ночует. Это же не проблема? – уточнила Фрося.

В квартире помимо общей кухни и ванной было две комнаты: большая, в которой поселился Николя, и маленькая, где жила Фрося.

– Нет, – покачал головой Николя. – Вы не помешаете. Я приехал учиться, и мне не до развлечений.

Он встал и вышел из кухни.

В его комнате был относительный порядок: старший брат купил новую софу, два кресла и стол для компьютера. Просторный балкон довершал картину. Посмотрев вниз, во двор, где рядами стояли автомобили, Николя невольно закрыл глаза. Высоко. Он вспомнил о пропасти, манящей его в детстве, и, закурив, отодвинулся от перил.

Занятия на курсах подготовки в сельскохозяйственный колледж начались летом, и Николя, одинокий, как и прежде, быстро сошелся с парнями из общежития. Они были на пару курсов старше и внушали ему доверие. Ивану исполнилось двадцать, а Станиславу двадцать три. Николя внимательно слушал их истории о женщинах и выпивке, однако если раньше он приходил в восторг от подобных бесед, теперь они вызывали досаду. Девушки, на которых заглядывались парни, казались Николя неинтересными. Он не восхищался стройными женскими ножками, предпочитая отмалчиваться.

Помимо подготовки к учебе, всех занимали наркотики и мечты попробовать что-нибудь «серьезное». Иван рассказал, что соотечественники, вдохновившись произведениями Кастанеды, рыскали по Сибири в поисках чудо-грибов, а затем вещали о полученном опыте подрастающему поколению.

– Цель тех, кто ищет эйфорию, – потерять контроль над разумом. Эзотерики в этом мало! – делился сокровенными мыслями Иван. – Поклонники Кастанеды дружат с всесильными духами травы для того, чтобы погрузиться в транс и обрести мудрость. Это не синтетический наркотик, который вызывает лишь привыкание.

Станислав, с которым Николя занимался в библиотеке при колледже, признался, что курил только коноплю.

– Когда я прочитал о том, как Кастанеда жевал таблетки пейота и мескалито, меня словно током ударило: надо попробовать! – признался он. – Ведь можно увидеть знаки Вселенной.