Самурайка / Политика и экономика / Спецпроект

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Самурайка / Политика и экономика / Спецпроект

Самурайка

/  Политика и экономика /  Спецпроект

Ирина Хакамада — о том, как Кириенко не вписался в горизонталь, а Немцов — в вертикаль, о спринте с Касьяновым, киллерах, спойлерах, политпиаре, а также о том, за что сел и почему досрочно вышел Михаил Ходорковский

 

У Ирины Хакамады сложились прекрасные отношения практически со всем кадровым составом нашего либерального эшелона. Почему же дружба дружбой, а партийный табачок — всегда врозь?

— Ирина, как рождался Союз правых сил?

— Нас было в списке трое: Кириенко, Немцов, Хакамада. «Демвыбор России» к этому времени уже все проигрывал, терял позиции и становился все меньше, «Яблоко» шло вровень. Они друг с другом конкурировали. Правда, когда шли законы, защищавшие частную собственность, то тут, слава богу, все голосовали единодушно. У Кириенко после отставки была своя партия, у Немцова — «Россия молодая», у меня — «Общее дело», были и другие партии. Всего девять штук соединилось. Я стала сопредседателем партии и замом Кириенко по фракции. Через полгода Кириенко ушел, фракцию возглавил Немцов, а я стала вице-спикером.

— Почему ушел Кириенко?

— Кириенко — гениальный менеджер, очень технологичный. Считаю, что в 1999 году мы выиграли во многом благодаря ему. Многие считают, что прокричали: «Путина — в президенты!» — и дело в шляпе. Ничего подобного: была огромная оргработа, и Кириенко все поставил на технологический поток. С нами работали эксперты, чтобы все лидеры были психологически совместимы, каждого готовили перед выходом на дебаты. Словом, он молодец. Но в Думе быстро начал вянуть. Дело в том, что есть люди «вертикальные», а есть «горизонтальные». Парламент тогда был выстроен в горизонтальной плоскости: все друг друга могли критиковать и внутри фракции. А уж когда на заседании кто-то выступает, то любой коммунист или жириновец может обложить докладчика по всем статьям. Сергею в такой обстановке было некомфортно. Он человек вертикали: надо мной начальник, подо мной подчиненный. Если я чувствовала себя в исполнительной власти плохо, то Кириенко — как рыба в воде, а в законодательной — с точностью до наоборот. Я его кислое настроение почувствовала и спрашиваю: «Сережа, что ты такой?» Отвечает: «Это не мое». Я поняла, что как только ему будет предложено что-нибудь серьезное в вертикали, он уйдет. Так и получилось. Он ушел полпредом президента в Приволжском федеральном округе.

— Почему партия провалилась на выборах в 2003-м?

— Было несколько причин. Прежде всего ушел Кириенко, партия полностью перешла к Борису Немцову. Это была инициатива и Чубайса, и Гайдара. Я была единственной, кто честно сказал, что это поспешное и ошибочное решение. Борис Ефимович прекрасный политик, но быть всем для партии — для этого нужен больший дисциплинарный опыт. А его у Бориса Ефимовича нет, он слишком эмоциональный. Однако доводы Чубайса были очень простые: не может партия иметь много голов. Должна быть одна голова, и тогда будет порядок.

Но порядка больше не стало. Борис Ефимович — пассионарий, но не управленец. Когда он был вице-премьером, уже возникали такого рода проблемы. Он может прекрасно сыграть «в короткую», а потом ему становится все равно. Он очень хорошо выступает на публике, и его несет туда, в пиар. Немцов так и губернатором работал — пиара много было. А ведь можно было разделить партийные посты, как на Западе: председатель партии — функционер и лидер партии. Тогда, может быть, было бы больше порядка. Но от этой идеи тоже отказались.

Вторая причина неудачи СПС в том, что мы не смогли объединиться с «Яблоком» и в результате отнимали друг у друга голоса. Переговоров было много — участвовали и я, и Немцов, и Ходорковский, который финансировал и ту и другую партии. Помню, он сказал мне: «Ира, меня так достала эта политика! Я вообще-то ненавижу ее. Я не политик и не хочу этим заниматься. Но надо же, чтобы вы как-то победили. Так что давай с Гришей попробуем». Немцов, Чубайс и Ходорковский решили, что переговоры с Явлинским нужно вести мне, потому что у меня с ним сложились самые хорошие из всех нас отношения. Я всегда относилась к Григорию Алексеевичу с восхищением. Ведь девушки, как известно, любят ушами, и чувство юмора Явлинского, его интеллект и галантные манеры меня всегда поражали. Я днями и ночами сидела в его думском кабинете, потом мы созванивались с Ходорковским. Но все равно у нас так ничего и не вышло с объединением.

Еще одна причина провала СПС — появление третьей силы. Дмитрий Рогозин своим национализмом побил все карты: огромное число националистически настроенных представителей среднего класса убежало от нас к нему. Чубайс сразу это понял и сказал: у нас начинается катастрофа. Последней каплей стала, конечно, поддержка Ходорковского после его ареста. И очень жесткое выступление Чубайса, на которое Путин ответил: не надо истерик.

— Думаете, истинной подоплекой ареста Михаила Ходорковского были политические мотивы?

— Это загадка. Рассказов и версий на сей счет много. Думаю, тут все переплелось… С Ходорковским мы познакомились в 1995 году. Он помог мне финансово как одномандатнику. Маленькие денежки, но дал. Когда мы вели переговоры на эту тему, единственным его условием было отсутствие попыток с нашей стороны смести Ельцина. В остальном — полная свобода рук. Я как раз придерживалась тех же взглядов. Последний раз я встречалась с Михаилом где-то месяца за три до его ареста. Он сказал, что его топят, но он готов бороться за «ЮКОС» до конца. Идти на все, вплоть до тюрьмы. Я ему возражала: тюрьма, мол, не лучшее место, кроме того, у него много гуманитарных проектов, и он больше принесет пользы, если продолжит их финансировать. Но он сказал нет.

Моя версия случившегося такова. Путин стал президентом через институт преемничества, не пройдя политической борьбы, поэтому у него не было ни своих финансов, ни группы товарищей. Придя к власти, он почувствовал, что его поддавливают, потому что при Борисе Ельцине сложилась олигархическая система — смешение большого бизнеса и большой политики, и в этой полуфеодальной системе власти Путин оказался чужим. Думаю, первое, что он начал делать, — это создавать пул единомышленников на основе спецслужб, потому что других не знал, и свой финансовый пул. Как раз в этот момент такие, как Ходорковский, наступили ему на мозоль. Ведь Ходорковский был финансовым гигантом, у него было огромное предприятие. К тому же он требовал льгот, пятого, двадцатого, демонстрируя полную независимость.

— Что думаете о его досрочном освобождении?

— Что называется, мужики разобрались. Каждый доказал себе и другим то, что хотел, и после этого они наконец разошлись.

— Есть ли у Ходорковского политические перспективы?

— У любого сидельца они есть.

— Но он вроде бы вежливо открестился от «болотных».

— Нет, я внимательно слушала все его интервью: он не открестился — он их поддержал. Но от политики ушел, и это неудивительно. Ходорковский по большому счету политикой никогда не увлекался. Но он создал огроменный нефтяной бизнес, который в России не может существовать вне политики. Конечно, ему нужно было лоббистское влияние в парламенте. Поэтому он поддерживал либералов, коммунистов, обеспечивая голоса. То есть занимался лоббированием. Реально же Ходорковский увлекался большим бизнесом и гуманитарными проектами. И сейчас намекнул, что хочет продолжать этим заниматься. Когда та же Евгения Альбац со товарищи мне говорила, что Ходорковский — это будущий президент, я скромно молчала, потому что понимала: возражать бесполезно. Но это не так. Ходорковский не тот архетип. Кроме того, условия выживания в тюрьме в течение десяти лет делают из любого человека мудреца. А мудрец все про себя понимает. Но авторитет у Ходорковского будет большой, поэтому к его мнению будут всегда прислушиваться. Думаю, его это вполне устраивает.

— Вернемся к СПС. Партию похоронили еще и разногласия по вопросу об отношении к власти.

— Да, в этом вопросе мы разошлись. Гайдар и Чубайс считали, что надо как-то маневрировать, мы с Борисом Немцовым стояли на других позициях. Я четко сказала: «Анатолий Борисович, надо занимать серьезную оппозиционную нишу. У нас нет претензий к президенту как к личности, но мы должны четко обозначить, что мы — оппозиция». Однако ничего не вышло: Чубайс все время одной ногой был там, во власти, как и Гайдар: его Институт экономики переходного периода был независимым, но все равно обслуживал правительство. Конечно, такая многоголовая гидра должна была провалиться.

— К тому же поговаривали,что две трети избирательного фонда скоммуниздили.

— Все это происходило уже без меня. В 2003 году я приняла решение баллотироваться в президенты и вышла из СПС. Что там было дальше, не знаю — я закрыла эту дверь. Закрыла мирно: мы с Толиком выпили шампанского, похлопали друг друга по плечу, и я ушла.

— С Чубайсом дружили?

— Он закрытый человек. Но у меня с ним был довольно забавный случай. Анатолий Борисович не переносит табачного дыма — у него на дым аллергия. Как-то он созвал у себя совещание — очередной мозговой штурм. Говорю: мне нужно покурить. Все замерли, потому что знают: он этого на дух не переносит. Чубайс посмотрел на меня очень внимательно и спрашивает: «Ира, почему вам нужно покурить так срочно?» Отвечаю: «Думать не могу, если не покурю». Он нажал кнопку, приказал: «Пепельницу». Входит секретарь, спрашивает: «Пепельницу кому?» Анатолий Борисович отвечает: «Пепельницу — Хакамаде». Держит паузу и добавляет: «А цветы — Немцову». Словом, дурила он хороший, умеет шутить.

— Как узнали о захвате заложников на Дубровке и почему террористы захотели разговаривать именно с вами?

— Когда все случилось, было созвано партийное совещание. Нам наказали никуда не двигаться и сидеть тихо, поскольку была договоренность с президентом. И я тихо сидела у себя в кабинете. Вдруг мне звонит с РЕН-ТВ Ирена Лесневская и говорит: «Ира, на нас вышли чеченские переговорщики. Заложники уговорили их пустить парламентеров, и они дали согласие на предложенный список. В этом списке ты. Кобзон уже один раз сходил. Надо опять идти, но остальных людей из списка нет в городе». Я сказала, что не буду ничего делать, пока не получу указания из штаба, потому что у меня приказ сидеть и не рыпаться. Позвонил Ястржембский, бывший одним из руководителей штаба: «Надо помочь, приезжайте». Я приехала. Меня повели к Проничеву, возглавлявшему силовую операцию. Он сказал: «Нужно идти». Потом начались переговоры: надо идти или не надо. Говорю: «Я пойду, потому что уже по ТВ передают, что Хакамада испугалась. Вы меня хотите опозорить?» Говорю Кобзону: «Иосиф, пошли, а? Сил уже нет. Там столько народу, не дай бог что-нибудь взорвут». И мы пошли.

— Страшно было?

— Нет. Я была вся на нервах. Мне страшно было за людей — там же девятьсот человек, пояса шахидов, и все говорят о том, что в любой момент все может взорваться. Надо было идти, разговаривать, тянуть время.

— Почему Борис Ефимович не пошел?

— Точно не знаю.

— Правда ли, что ему позвонил Владимир Владимирович и категорически запретил ходить якобы из опасений, что у Немцова рейтинг взлетит?

— Лично мне президент не звонил. Просто мне Чубайс сказал, что Путин против. Я ответила: «Мне все равно, против он или нет. ФСБ говорит, что надо идти, значит, я иду». Все. При чем тут президент?

Помню, что говорила с Проничевым, потом стояла и все время видела рядом Кобзона, а где-то вдалеке с мобильником бегал Немцов. Короче, мы с Кобзоном пошли. Пустой театр. Поднимаемся по лестнице. Иосиф: «Что-то тихо, никого нет». Я говорю: «Вы же певец, давайте кричите». И он начал кричать: «Эй, мы пришли». Появились двое с автоматами. В зал не пустили, завели в фойе. Там уже было человек пять. Маски сняли — показали, что смертники, ничего не боятся и лиц не скрывают. Я начала с ними разговаривать: «Чего вы хотите?» Отвечают: «Хотим вывода войск из Чечни». Я говорю: «Вы что, дети? Это несерьезный разговор». Они: «С нами так не разговаривай, нам все равно, мы всех взорвем». Я говорю: «Так только бандиты говорят. Если вы политики, то давайте разговаривать по существу». Наконец они выдали, что им нужен посредник из Кремля. Не мы, а те, кто принимает решения. Говорю: «Путина, что ли, ждете?» Отвечают: «Нет, его представителя». С этим я и ушла — поехала все передавать.

— Как решились двинуть в президенты?

— Еще в 2003 году, за два месяца до парламентских выборов, я все время говорила соратникам по СПС: мы проиграем, нам необходим сильный пиар-ход. Мы не просто идем в Думу, но у нас есть и свой кандидат в президенты. Надо срочно выдвинуть кого-нибудь в президенты. Но кого? Гайдар и Чубайс все время играли с Кремлем, на что-то надеялись. Сказала, что сама готова быть жертвой. Меня предупреждали: если с грохотом проиграешь, тебе конец. Отвечала, что готова ко всему, поскольку весь либеральный проект летит в тартарары. Говорила: не хотите меня — пусть идет Явлинский, Немцов, Гайдар или Лукин. Мы должны вместе выдвинуть своего кандидата параллельно с коммунистами. Но это был глас вопиющего в пустыне. Мне стало даже легче, потому что наконец я могла ни на кого не ориентироваться, раз меня никто не поддержал. Говорила то, что считала нужным, писала ту программу, которую хотела. То, что я набрала лишь 3,8 процента, неправда: голосов было больше. Мне так и сказали: «Ты набрала намного больше».

— Как Леонид Невзлин стал вашим спонсором?

— Мой ребенок заболел раком крови. Ирина Ясина посоветовала лечить его в Израиле. Денег у меня не было, Ира говорит: звони Невзлину. Позвонила. Он сказал: нет проблем. Спросил, что я думаю по поводу президентской кампании. А поскольку у меня уже зрело это решение, то я ответила: «Давай попробуем». От лечения дочки в Израиле я отказалась, потому что поняла: наш протокол лечения более человеческий, он учитывает состояние ребенка. К тому же я поняла, что это очень коммерческая история, а у меня нет таких денег.

— Что за скандал приключился с разгоном первого состава вашего штаба с последующим приглашением Марины Литвинович?

— Что произошло с Литвинович в СПС, точно не знаю — я ни в чем уже не участвовала. Меня отовсюду отодвинули — мол, торгуй лицом в телевизоре, работай с законом. Что же касается моего штаба, то никто его не разгонял: он работал с самого начала и до конца. Это сплетни. Куча дерьма лилась со всех сторон, я даже внимания на это не обращала. Что касается Марины Литвинович, то она занималась пиаром. Более того, креативный совет возглавила я лично. В совете было человек пятьдесят, и мы все делали вместе. Любое предложение обсуждалось коллективно. Мы тогда отмели очень многие предложения Литвинович.

А вот с финансами, со сбором подписей действительно был кошмар. Кто-то у кого-то чего-то украл, недовез и так далее. Как всегда: склоки, воровство… Ужас! Со всем этим разбирался Володя, мой муж. Слава богу, у него была хватка лихих девяностых. Он знал, что такое ребята на рынке, поэтому справился. Как мог, утихомирил всех, развел.

— С каким настроением завершили президентскую кампанию?

— Была преисполнена оптимизма. Результаты для меня были неплохими. Кстати, мне и коммунисты рассказывали, как мои бюллетени откровенно выбрасывали и вбрасывали те, которые надо. Это происходило во многих районах Москвы, не говоря уже о регионах, где вообще не пойми что творилось. Я прекрасно понимала, что набрала минимум шесть процентов. А поскольку в начале кампании мой президентский рейтинг был нулевым, то посчитала такой прогресс за два месяца хорошей работой. Собиралась остаться в политике. Решила сделать свою партию, социал-демократическую, поскольку за меня голосовали люди разных взглядов. Партию мы сделали, назвали «Свободная Россия». Начала ездить по регионам, собирать политсоветы. Очень интересные люди появились, все на энтузиазме, сами финансировали региональные ячейки. Стала тратить собственные средства, потому что спонсоров не нашлось. Невзлин тоже отказался от спонсорства. Сказал: «Ир, ты настолько самостоятельный человек, что с тобой договориться ни о чем невозможно. Ты играешь сама в свою игру».

— О чем он хотел договориться?

— Настаивал на раскачивании лодки, а я склонялась к созданию системной партии, которая будет работать вдолгую и постепенно собирать людей, которая примет участие в следующей избирательной кампании. Словом, у меня был консервативно-эволюционный стратегический путь, а Невзлин настаивал на более радикальном. Мы разошлись красиво, вежливо.

Потом пришли братья Рявкины. У них была рекомендация господина Урнова, что меня подкупило. С Урновым я часто общалась, считала его прогрессивным политологом. Рявкины не просто пришли возглавить партию — они сказали, что помогут деньгами, необходимыми для сбора 50 тысяч подписей. Потом положили передо мной листик, на котором было написано: свидетельство о регистрации «Свободной России» на базе их собственной партии. Мол, деться вам все равно некуда. То есть Минюст за три дня перерегистрировал их партию, которая была никому неизвестна, в «Свободную Россию», и они пришли со мной торговаться. А потом начали и вовсе убивать мою партию, перекатывая ее на кадровом уровне в пропрезидентскую. Это такая игра, как компьютерный вирус: войти внутрь организма, потом его разрушить.

Я поняла, что оплошала. С тех пор зарубила себе на носу: никогда и никому не верь в политике. Выгнала Рявкиных, назвала партию «Наш выбор».

Дальше начала мучиться со сбором 50 тысяч подписей. Было очень трудно сделать это по всем регионам практически без денег. Качественных подписей собиралось все меньше, все становилось сложнее и сложнее. Конечно, расстроилась. Но я тринадцать лет провела в политике, поэтому чего уж там… Еще и из администрации президента пошла информация: зря ты деньги палишь и бесконечно дергаешься — тебе партию все равно не зарегистрируют.

Тут в большую политику явился Михаил Касьянов, и все мне стали советовать: надо к нему идти. Когда в моей партии наметился финансовый кризис, я встретилась с Михаилом и предложила влить свою партию в его. Понимала, что у него есть средства, он бывший премьер и в такой кампании все будет куда сильнее и круче. В отличие от многих демократов у меня лишних амбиций не было: появилась более сильная фигура, мужчина, русский — нет проблем, пожалуйста. В общем, мы договорились.

Касьянов решил создавать партию на базе Демократической партии России. Но перед учредительным съездом начались игры Андрея Богданова, нацеленные на перехват контроля над ДПР. Касьянов мне позвонил: «Либо возвращайтесь в самостоятельное плавание, либо мы идем вместе до конца, но риски страшные. По моим сведениям, нам на базе ДПР ничего не дадут сделать, а времени мало». Я поняла, что устала. Решила, что у меня уже не осталось сил одной сражаться с прохиндеями в политической тусовке. Сказала: будем биться вместе до конца.

Съезд планировался в Октябрьском зале Дома союзов. А накануне нам сказали, что там проведет свой съезд Богданов. В последний момент мы все переместили в Измайлово. Приехали — а там «Молодая гвардия», науськанная Демидовым, пикеты строит с какими-то оскорблениями, масками ослов… Уже в фойе был чистый кошмар. Мы под охраной прошли в зал, где удалось собрать лишь своих. В общем, все грохнулось.

Когда потом это происходило с Михаилом Прохоровым, я узнала почерк. Все один в один: тот же самый Богданов, бесконечный, вечный, никакой, не берущий никаких процентов на выборах, выступает спойлером, киллером, кем угодно. Неужели у людей нет другой профессии, неужели так можно всю жизнь самореализовываться? Хотя есть же профессиональные киллеры, которые умеют только убивать…

В общем, у нас с регистрацией ничего не вышло, но мы все равно проработали до 2006 года. Я была членом политсовета и президиума. Привела Касьянову много хороших региональных отделений и людей. Хакамаду они любили, но понимали, что крыши нет. А тут появилась какая-то серьезная крыша, и они были счастливы, начав работать на Михаила.

У Касьянова на даче я проводила предновогодние вечера, мы ели шашлыки, беседовали. Гарри Каспаров во всех переговорах участвовал. Кидались всякими идеями, рассуждали. В какой-то момент я поняла: это путь в никуда, ничего не выйдет. Изначально я считала Касьянова серьезным альтернативным кандидатом на президентских выборах 2008 года при условии, что он из чиновника высочайшего уровня превратится в политика. Но этого не случилось. У него был ближний круг из людей, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы. Это чиновничья черта: доверять только своим. А тут — Хакамада, пусть даже проверенная боями, но все-таки не своя. О многих его решениях я узнавала чуть ли не по телевидению.

Вдруг поняла, что устала, что надоело ходить по кругу. Я уже в СПС все это прошла: с одной стороны, есть команда, с другой — в этой команде есть более равные и менее равные. Вся проблема была в деньгах. Была бы у меня финансовая мощь, я бы на равных партнерствовала с Касьяновым, но деньги были лишь с его стороны. И он, естественно, считал, что ему нужен свой пиар, а не мой.

Кстати, наше знакомство с Михаилом началось с того, что он предложил гениальный план. Сказал: «На носу московские выборы, а вы после президентской кампании в Москве имеете огромный потенциал: 25 процентов. Возглавите объединенный блок, пусть даже на базе «Яблока», и туда войдут все: и бывший СПС, и яблочники, и все остальные. Я готов быть посредником при переговорах об объединении. Вы будете в списке номером один, потом, например, Митрохин, потом, скажем, Рыжков. Сначала станем влиятельной фракцией в Москве, потом будем двигаться дальше». Я согласилась. Касьянов начал вести переговоры, и я тоже — с Белых, с Рыжковым, с другими. Но вновь ничего не вышло: «Яблоко» отказалось, все развалилось.

Думаю, ревность взыграла: почему Хакамада? Выскочила, мол, из президентской кампании, взяла эти свои проценты, а теперь что, мы за ней должны паровозом ходить? Да кто она такая? В общем, все как всегда. Что было на самом деле, точно не знаю. Проект провалился. После этого мы продолжали что-то чирикать, но я уже поняла, что каждый сам по себе. «Яблоко» — само по себе, Чубайс, Белых — сами по себе, Касьянов — сам по себе. Мы вернулись к нулевой точке. Все друг друга недолюбливают, все друг друга ревнуют.

Скажем, существовал «Комитет-2008», где все собрались: Каспаров, Немцов, журналисты из «Эха Москвы», Шендерович, Пархоменко. Там точно так же все переругались. Каспаров отказался все это финансировать, взялся было Немцов — но его тоже надолго не хватило. Кстати, мне опосредованно намекали: развали этот клуб, и мы тебе любую партию зарегистрируем. Я передала, что дерьмом не занимаюсь, но, к сожалению, клуб развалится сам, и для этого даже не надо никого покупать. Я уже научилась вычислять амбиции сумасшедших мужчин.

Знаете, несмотря на то что демократический лагерь вроде очень ценностный, он тоже не может оторваться от политических правил. А в политике так: за кем финансы, тот и главный. В Европе и Америке лоббистская традиция более чем двухсотлетняя, и там важную роль играют обаяние, рейтинг политика. Здесь — нет, поэтому все сложно.

Постепенно я пришла к выводу, что мой цикл политика, рожденного волной девяностых, закончился, и других форм реализации моих амбиций по изменению страны больше не существует. Куда ни двинь, все будет мимо.

Я испробовала все на свете. Была и политиком-одиночкой, работала и в правительстве, и сама по себе. Вошла в команду Союза правых сил. Прошла свой одинокий путь президентской кампании. Теперь я опять вошла в команду, и тоже ничего не двигается. Вечное дебатирование с властью и оппонирование ей, минимальный процент поддержки, и больше ничего не светит. Ну сколько же можно ходить, наступая на одни и те же грабли? Хотя было дико обидно, потому что президентский потенциал был, отданные за меня голоса можно было подхватить и серьезно с этим работать. Но ревность друг к другу в демократическом клане была такая высокая, что ничего из этого не получилось.

— Правда ли, что оппозиционные, и в первую очередь либеральные проекты финансируются Западом?

— С деньгами вопрос темный, интрижный и противный. Знаю лишь, что сегодня в России очень сложно найти независимые деньги, способные без страха прозрачно финансировать оппозицию.

Власть обвиняет оппозицию в компрадорстве, но после посадки Ходорковского было сделано все для того, чтобы ни один бизнесмен не захотел открыто и прозрачно финансировать того же Навального и иже с ним. Скажем, Гуриев написал всего лишь экспертный доклад по делу Ходорковского, и ему пришлось уехать. К нему приходили с обыском, начали ковырять, на какие деньги он писал этот злополучный доклад. Если даже по этому поводу спецслужбы приходят, что уж говорить о потенциальных спонсорах реальной жесткой оппозиции? Если власть готова вести диалог, то нужно создавать прозрачную конкурентную финансовую базу.

— В политику не тянет?

— В довольно короткие сроки, с 1993 по 2006 год, я успела пройти весь путь в политике, как в Японии, с самого низкого старта. Финальная точка — кандидат в президенты. Чтобы вернуться, мне надо понять зачем. Стать депутатом? Неинтересно. Стать министром? Понимаю, что не смогу продвинуть нужные решения в нужные сроки: 90 процентов времени будет уходить на их пробивание. Соответствующий опыт тоже есть. Причем этот опыт — в демократическом правительстве, со своей командой. Этот вмененный налог достался мне такими нервами! Спасибо профессору Ясину, который, будучи тогда министром без портфеля, помогал. Если бы не его авторитет, я вообще бы ничего не смогла сдвинуть. Стать сопредседателем партии? Но какой?

— Скажем, РПР — ПАРНАС, зарегистрированной вашими прежними соратниками. Кстати, к себе не звали?

— Звали. Но мне неинтересно: СПС все это уже проходил. Заранее знаю, кто и что будет говорить, какая будет интрига, как они будут не объединяться до бесконечности с «Яблоком». Знаю, что будет делать «Яблоко».

Вот, пожалуйста, недавно была на вечере, посвященном памяти Александра Николаевича Яковлева. В зале Дома журналистов собрались все — от Бурбулиса до Алексеевой. Я смотрю в зал — и понимаю, что вместе эти люди никогда не будут. Даже сейчас, когда все в общем-то вышли из политики, когда все уже на обочине. Это было и в их глазах, и в том, как они здоровались друг с другом. Так куда возвращаться-то? В одну и ту же реку входить? Это будет фарсом.

— Сегодня вы пишете книги, участвуете в телевизионных ток-шоу, ведете мастер-классы. В какой ипостаси чувствуете себя в своей тарелке?

— Обожаю мастер-классы. С меня началась эта волна, и вести их уже стали все, кто только может.

Я веду курс в МГИМО, в Финансовом университете для небольших групп студентов курсов MBA. Но публичные мастер-классы для людей с улицы — это совсем другая история. В самом маленьком регионе, далеком от центра России, собирается по 500—700 человек, нередко заплативших последние деньги тренинговым агентствам за этот билет. Туда приходит тот самый средний класс, о котором говорят, что его нет. А вот у меня он в залах есть.

Все проходит на едином дыхании, люди задают интересные вопросы. Им нужно получить вдохновение, веру в себя. Им нужно обрести уверенность в том, что они, будучи свободными людьми, не пресмыкаясь и не воруя на чиновничьих откатах, могут честно заработать деньги и вести качественную творческую жизнь. Для них это очень важно, и это здоровье нации. Считаю, что если таких людей будет не 8 процентов, а хотя бы 20—25, Россия будет жить совершенно по-другому.