Душеприказчик / Политика и экономика / В России

Душеприказчик / Политика и экономика / В России

Душеприказчик

/  Политика и экономика /  В России

Виктор Геращенко: «В «ЮКОСе» рассчитывали, что со мной им легче будет выходить на людей во власти»

Дело «ЮКОСа» отмечает 10-летний юбилей, а его главный фигурант — 50-летний. 26 июня 1963 года на свет появился Михаил Ходорковский, спустя 40 лет, 2 июля 2003 года, был арестован его партнер Платон Лебедев. Сам бывший глава бывшего «ЮКОСа» оказался за решеткой четыре месяца спустя. Срок заключения у обоих — если исходить из буквы закона — заканчивается в следующем году.

О прошлом и, что не исключено, о будущем дела «ЮКОСа» в интервью «Итогам» рассказывает последний председатель совета директоров НК «ЮКОС» Виктор Геращенко.

— Виктор Владимирович, ваш прогноз: Ходорковский и Лебедев выйдут на свободу в будущем году?

— Ну, при желании ведь всегда можно найти какого-нибудь сокамерника, который скажет, что Ходорковский хотел его совратить. Как уже было один раз...

— Не верите, стало быть, в гуманизм власти.

— Когда я был пионером и комсомольцем, то вообще-то верил в светлое будущее. Но сейчас оно что-то уж очень сильно затянуто тучами. Кроме того, по моему мнению, в основе дела «ЮКОСа» — личная вендетта. И пока нет никаких признаков того, что эта война закончилась.

— И когда она, по-вашему, началась?

— В феврале 2003 года, во время встречи президента с активом РСПП. Когда Ходорковский при всех заявил Путину, что тот-де не разбирается ни в экономике, ни во внешней политике. Насколько я знаю, у этой истории было еще и продолжение. После того как встреча завершилась, Ходорковский якобы сказал в коридоре Потанину: «Володя, ну его... Давай ты будешь президентом, а я премьером». Сказал не один на один, у разговора были свидетели. Потом, как мне говорили, будучи уже где-то за границей, по-моему, в Куршевеле, Ходорковский произнес похожую фразу. Что, мол, люди, находящиеся у власти, некомпетентны и пора их менять. И вновь при свидетелях.

— Вы-то сами хорошо знакомы с Михаилом Борисовичем?

— Познакомились мы в принципе достаточно давно, чуть ли не в 1990-м. Но это было, что называется, шапочное знакомство. Встречались на каких-то банковских приемах, фуршетах... Многое в характере Ходорковского мне стало понятно после того, как я побеседовал с его родителями. Отец буквально умолял его перед арестом: «Миша, немедленно уезжай». Но Ходорковский категорически отказался покидать страну, поскольку был абсолютно убежден в своей правоте. Уже одно это, согласитесь, вызывает определенное уважение.

— А каким ветром вас занесло в «ЮКОС»?

— В январе 2004 года, я тогда только-только стал депутатом Госдумы от «Родины», мне сообщили, что со мной хочет поговорить Юрий Бейлин, зампредправления «ЮКОСа». Кабинета в Думе мне еще не дали, поэтому мы встретились в Центральном банке (после отставки с поста главы ЦБ я работал в центробанковском НИИ). Первая беседа была самая общая: как я смотрю на экономику, на развитие страны и так далее. Недели через две встретились вновь — в ресторанчике недалеко от Думы. И вот тут уже пошел конкретный разговор: «У нас есть предложение. Не согласились бы вы войти в наблюдательный совет и стать председателем?»

Из 11 членов наблюдательного совета «ЮКОСа» на тот момент выбыли двое: Ходорковский, который оказался в тюрьме, и покинувший компанию Семен Кукес, мой предшественник на посту председателя совета. По словам Бейлина, никто из оставшихся членов совета не хотел занимать председательский пост. Понятно было, однако, что дело в другом: в «ЮКОСе» рассчитывали, что со мной им легче будет выходить на людей во власти и вести переговоры. Я ответил: «Надо подумать».

Проконсультировался с двумя специалистами, мнение которых высоко ценю, — Владимиром Пансковым (глава Минфина в 1994—1996 годах, с 1997 по 2006 год аудитор Счетной палаты. — «Итоги») и Владимиром Петровым (первый замминистра финансов в 1995—1997 годах, член Совета Федерации. — «Итоги»). Спросил, насколько, на их взгляд, обоснованны налоговые претензии к «ЮКОСу». Их ответ был: это просто придирки. Законодательство позволяло использовать внутренние офшорные зоны, все компании это делали. Я подумал: «Почему бы и нет?» Самая крупная нефтяная компания страны, модернизированная, с очень маленькой внешней задолженностью... Кроме того, я отчетливо понимал, что следующие четыре года в Думе будут пустыми. Ну, депутат. Ну и че? Очевидно было, что все решает думское большинство, «Единая Россия».

В общем, я дал согласие. О решении уйти из Думы объявил на совете «Родины». Говорю: «Завтра в газетах опубликуют сообщение о том, что я буду избираться в наблюдательный совет «ЮКОСа». Скоков сделал такую мину... Дима Рогозин: «Вить, возьми меня с собой». В шутку, конечно. А Скоков, по-моему, всерьез обиделся. Хотя на что обижаться-то?

Некоторое время спустя со мной зачем-то захотел встретиться мой бывший помощник в ЦБ, выходец из спецслужб. Говорит, что ему позвонил Виктор Иванов, помощник президента (ныне глава ФСКН. — «Итоги»), и попросил «сказать ему», то есть мне, что «он не туда идет». А 24 июня прошло собрание акционеров, на котором меня избрали председателем. На следующий день после избрания звоню в приемную Путина: «Здрасьте». — «Здравствуйте, рады вас слышать». — «Как бы мне записаться на прием к Владимиру Владимировичу?» — «А это через Дмитрия Анатольевича, главу администрации». В приемную Медведева я звонил две недели, почти каждый день. Мне всякий раз вежливо сообщали, что Медведев не может со мной переговорить: то его нет на месте, то он занят. В конце концов мне сказали, что меня примет Игорь Шувалов, который тогда был помощником президента. Ну, к Шувалову так к Шувалову. Тем более что я был неплохо с ним знаком. Прихожу к Шувалову, говорю: «Игорь Иванович, так и так, не находим общего языка с властью».

— Вы хотели убедить власть отказаться от налоговых претензий?

— Нет, наша позиция была другой. Да, налоговые требования высосаны из пальца, мы будем их опротестовывать, будем судиться. Но поскольку нам сказали: «Платите», — мы, естественно, будем платить. Вопрос только, как это сделать, не разрушив компанию. На тот момент было известно о двух налоговых требованиях, за 2000 и 2001 годы, составлявших в сумме порядка семи миллиардов долларов. За 2002 и 2003 годы могли, по нашей оценке, накрутить еще миллиардов пять. Мы ведь еще не знали, что к нам как к злостным неплательщикам применят двойные штрафные проценты и общая сумма налоговых претензий дойдет почти до 30 миллиардов. Но тогда мы исходили из 12 миллиардов. Компания была мощная, эффективная, да и цены на нефть вполне приличные, так что погасить эту сумму было вполне реально. Но, естественно, не сразу. Предложение было такое: дайте нам спокойно работать, и через два года мы полностью рассчитаемся со всеми долгами. Кроме того, Ходорковский объявил о том, что он и другие владельцы «Менатепа» готовы безвозмездно передать в распоряжение менеджмента компании принадлежавший им пакет акций «ЮКОСа», который мог быть использован для погашения налоговой задолженности. Для этого, правда, с этих акций нужно было снять арест. Вот со всеми этими идеями я и пришел в администрацию президента.

— И какова была реакция Шувалова?

— Он сказал: «Вы знаете, мы Ходорковскому не верим». Дескать, Ходорковский просто добивается, чтобы ему дали небольшой срок. А когда выйдет, заявит, что пошел на уступки под давлением. И начнет судиться.

— Это был ваш последний контакт с Кремлем?

— Прямой — да. Кроме того, была еще попытка контакта при посредничестве бывшего канадского премьера Жана Кретьена. После своей отставки он работал в юридической фирме, представлявшей интересы группы «Менатеп» в Канаде. Дело было осенью 2004 года. Кретьен тогда приехал по каким-то своим делам в Москву и встретился с Путиным — по инициативе нашего президента. Как мне рассказал со слов самого Кретьена Стивен Тиди, тогдашний председатель правления «ЮКОСа», Путин попросил канадца использовать свое влияние и переговорить со своим преемником Полом Мартином, а по возможности и с лидерами других стран — членов G8. Речь шла о том, что Россия должна стать полноправной участницей «большой восьмерки», включая обсуждение финансовых вопросов.

По словам Тиди, Кретьен сказал: «Хорошо, я попробую». И попросил в свою очередь позволения затронуть тему «ЮКОСа». Он изложил нашу позицию: считаем налоговые требования несправедливыми, но готовы в течение двух лет все заплатить. Путин сказал, что он вообще-то не в курсе дела. Но пусть, мол, они, юкосовцы, напишут письмо со своими предложениями премьеру и министру финансов. А он попросит их это письмо рассмотреть. На следующий день мы быстренько составили и отправили такое письмо. Ответ пришел примерно через месяц: рассрочка невозможна, согласно законодательству налоговые требования должны погашаться немедленно.

Потом, это было, наверное, уже в начале 2005 года, Кретьен вновь оказался в Москве. И захотел встретиться со мной. Прихожу в «Метрополь», в его номер. «Как, — спрашивает, — дела?» «Ну как, — отвечаю, — дела. Вот продали с аукциона наш «Юганскнефтегаз». С вопиющими нарушениями, по заниженной цене». Рассказал о том, что нам ответили из правительства. Кретьен сказал, мол, написал Путину о том, что выполнил свою часть договоренности. Но никакого ответа не получил. Говорю: «Может, вы не на том языке к нему обращаетесь? Вы пишете по-английски, а он знает немецкий». Кретьен расхохотался, поняв мой сарказм... Из Москвы он поехал в Казахстан, на какую-то международную конференцию и выступил там с довольно резкими заявлениями. Сказал, что с Россией очень сложно иметь дело, что российские власти ущемляют интересы иностранных инвесторов.

— Ну и как вам работалось в таких условиях?

— Непросто, конечно. В течение 2004 года почти все оставшиеся на свободе руководители «ЮКОСа» уехали из России, и мне волей-неволей пришлось стать спикером, выступать от имени компании. Здорово помогала Светлана Бахмина, которая тогда была замначальника юридического управления. Но потом и ее арестовали. Каждые полтора-два месяца я мотался в Лондон, чтобы скоординировать свои действия с менеджментом. А один раз, уже после того как Ходорковского отправили в Краснокаменск, меня попросили приехать в Израиль, на встречу с Невзлиным и Брудно, к которым к тому времени перешло фактическое руководство группой «Менатеп».

— О чем беседовали?

— Я просто рассказал им о том, какая складывается ситуация. Самый общий был разговор, без какого-либо энтузиазма с их стороны. Никаких идей они мне не высказывали.

— Ситуация, похоже, была уже безнадежной?

— Поводов для оптимизма действительно было мало. Кстати, на меня дважды выходили представители иностранного бизнеса — с предложением провести переговоры о возможной покупке остатков «ЮКОСа». Первый раз это был немецкий Deutsche Bank, второй — одна крупная индийская компания. Намерения у инвесторов были очень серьезными. Но, поскольку наблюдательный совет не уполномочен вести такие переговоры, я рекомендовал им обратиться к владельцам и менеджменту. Было ли у этого зондажа какое-либо продолжение, мне неизвестно. На мой взгляд, на тот момент подобная сделка уже не могла состояться. Ситуация полностью контролировалась российской властью, которая явно не была заинтересована в таком развитии событий. Так вот, в общем, и работали. 2004, 2005, 2006 годы... А в 2007-м все закончилось.

— Банкротство «ЮКОСа» было неизбежным?

— Как говорят у нас в деревне, против лома нет приема. Поводом для начала конкурсного производства стала задолженность «ЮКОСа» перед консорциумом из 14 иностранных банков. Из миллиардного кредита, взятого в 2003 году, оставалось погасить меньше половины, 450 с хвостиком миллионов долларов. Но когда нам запретили любые платежи, кроме относившихся к производственной деятельности, «ЮКОС», естественно, вынужден был прекратить выплаты по кредиту. Мы сказали банкам, что погасим долг со всеми штрафными процентами сразу после того, как продадим принадлежавший «ЮКОСу» пакет акций Мажейкяйского нефтеперерабатывающего завода.

Стоил этот актив примерно 2,5 миллиарда долларов. Им мы могли распоряжаться свободно, поскольку он находился за пределами российской юрисдикции. Банки сначала вроде бы пошли навстречу, а потом втихую продали долговое требование «Роснефти». Уверен, что дело не обошлось без наших властей. Ведь у большинства из этих банков есть представительства в Москве. На них, судя по всему, надавили, объяснив, что от их позиции по этому вопросу зависят перспективы их бизнеса в России.

Точно так же додавили «прайсов»: PricewaterhouseCoopers отозвала в конце концов свои аудиторские заключения по отчетности «ЮКОСа». Дело якобы было в недостоверной информации, предоставленной клиентом. Но, насколько мне известно, им грозили не продлить лицензию на деятельность в России. Кстати, накануне того дня, когда они выпустили это свое заявление, один из партнеров московского подразделения компании приезжал вечером ко мне на дачу извиняться. Мол, очень сожалеем, но вынуждены пойти на этот шаг, потому что хотим остаться в России.

— Ну а вы сами ощущали какое-либо давление?

— Как-то в одном из интервью, которые я давал в то время, я в шутку сказал, что на меня никто не давит, кроме жены. Но в принципе так оно и было. Дело, конечно, не в том, что я обладал каким-то иммунитетом. Просто от наблюдательного совета тогда уже мало что зависело. Да и придраться ко мне было сложно: я ведь пришел в «ЮКОС» уже после того, как были совершены «преступления», в которых обвиняли руководителей компании. Пожалуй, единственный случай давления был после моего выступления на «Эхе Москвы». Я тогда сказал, что хочу купить несколько акций «Роснефти» с единственной целью — чтобы как миноритарному акционеру ходить на собрания и говорить: «Украли, сволочи». Я выразился, правда, более сильно.

— Помню, помню. Эту вашу фразу можно уже, наверное, назвать исторической...

— Не буду спорить. Уточню только, что в тот день незадолго до эфира я встречался с приехавшими в Москву Алексеем Конторовичем, директором Института геологии нефти и газа Сибирского отделения РАН, и Юрием Похолковым, ректором Томского политехнического университета. Оба были членами наблюдательного совета «ЮКОСа». Мы посидели в ресторане неподалеку от их гостиницы, выпили, поговорили по душам. Конторович, помню, жаловался на то, что у нас совершенно заброшена геологоразведка. Время уже поджимало, поэтому, чтобы не опоздать на передачу, я добрался до «Эха» на метро. Ну и там, что называется, «под влиянием» начал резать правду-матку.

Я-то думал, что передача выйдет в записи и меня, если что, запикают. Но когда у меня вторично вырвалось выражение, испуганный Венедиктов сказал: «Виктор Владимирович, у нас вообще-то прямой эфир...» После интервью звонит жена: «Как тебе не стыдно, на всю страну матом!» А на следующий день я был в гостях у родственников. Выхожу из дома, навстречу незнакомый мужчина лет шестидесяти: «Здрасьте, Виктор Владимирович. А я вас вчера слушал». — «Ну и как? Не слишком я?» — «Ни фига, все в порядке». Рассказал жене: «Видишь, какое у народа мнение». Кстати, как мне потом сообщили информированные товарищи, запись того эфира показали президенту. И Путин якобы сказал: «Конечно, печально, что он так говорит. Но ведь все так».

— А в чем выразилось давление?

— Через день или два следователи приехали обыскивать мой кабинет в «ЮКОСе». Никакого смысла в этом не было: прокуроры давно перерыли наш офис вдоль и поперек и изъяли то, что имело хоть какое-то отношение к делу. И потом — что у меня-то может быть интересного для них? Заходит молодой парень, покопался в ящиках, взял какие-то аналитические бумажки... Потом говорит: «Виктор Владимирович, на память не распишетесь?» В тот же день мне вручили повестку с вызовом на допрос. Вопросы, как и следовало ожидать, были ни о чем. А под конец прозвучала знакомая просьба: «Не могли бы дать автограф?»

— И эти следственные действия вы связываете с тем вашим резким выступлением?

— А с чем еще их можно связать? Намекнули, так сказать, чтобы выбирал выражения.

— Вы как-то сказали, что не ведете дневник, поскольку не уверены, что дневники не сожгут вместе с дачей. Неужели и до этого дело могло дойти?

— Нет-нет, это было сказано в шутку. Просто я как-то поделился тем, что видел и знаю, с одним своим старым знакомым, швейцарским бизнесменом. И он мне посоветовал: «Виктор, веди дневник, книгу напишешь». Но желания заниматься дневниковыми записями у меня никогда не было. О чем сейчас жалею. Мне отец еще в юности говорил: «Витя, мозг ограничен, не забивай голову лишней информацией. Лучше запиши». И ведь действительно — забивается. Какие-то имена и даты уже стерлись из памяти...

— Не жалеете, что так много нервных клеток потрачено на «ЮКОС»?

— В целом — нет. Несмотря на все трудности и такой печальный финал, это был крайне любопытный опыт. Можно, кстати, действительно написать очень интересную книгу. Возможно, и в самом деле как-нибудь возьмусь за перо.