Как страшно жить! / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

Как страшно жить! / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

Как страшно жить!

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Книга

Вышел сборник Олега Постнова «Антиквар»

Страх, как давно доказали создатели хоррор-индустрии, точно такой же продукт и, следовательно, точно такой же товар, как смех, джинсы или, скажем, алкоголь. А значит, и оцениваться он вполне может в товарно-рекламных категориях: например, «ух, хорошо пробирает», «оригинальный крой» или «тонкий букет с пряным послевкусием». В случае с прозой новосибирца Олега Постнова наиболее уместным маркетинговым клише будет, пожалуй, «оттенки почвы, амбры и старого дуба» — именно эти немного зловещие ассоциации навевают повести и рассказы, составившие нынешний сборник писателя. Стерильные снаружи и наполненные темной земляной жутью изнутри, в разделе ужасов эти тексты, безусловно, должны стоять на одной полке со старинными коньяками и арманьяками гофмановского или нервалевского разлива. И самая в этом смысле характерная вещь сборника — заглавная повесть «Антиквар», предусмотрительно вынесенная издателем в самый конец — для создания эффекта крещендо, не иначе.

Если в первом (и самом известном) романе Постнова «Страх» задником автору служили гоголевские фантастические повести, то на сей раз в этом качестве он использует не что-нибудь, а «Преступление и наказание». На протяжении большей части текста герой-рассказчик — сорокалетний потомственный антиквар, тонкий знаток древностей — на манер Раскольникова суетится, пытаясь скрыть от милиции свою причастность к некоему не называемому поначалу преступлению. Он то перетаскивает из своей квартиры в съемную бесценные антикварные реликвии, чтобы обустроить собственное жилье самым «невинным» (то есть не наводящим на мысли о древностях) образом, то сражается с протекающей раковиной, то затравленным зверем мечется по Москве, то тоскует по юной любовнице, также причастной к странному происшествию, то рассуждает о темных безднах профессии антиквара. Но главное — бормочет, бормочет, забалтывая собственный страх перед наказанием, уговаривая в первую очередь самого себя в том, что он невиновен, что все произошедшее — нелепость, не имеющая по большому счету отношения ни к нему самому, ни — главное! — к давнему, полузабытому случаю времен университетской педпрактики...

Если бы не случайное, впроброс, упоминание имени Габриэль Витткоп (ее книжкой, найденной у героя на полке, пугает антиквара следователь), читателю пришлось бы долго гадать, о чем, собственно, речь. Однако этот мелкий факт — по сути дела ключ ко всей повести Постнова: в скандальном романе французской писательницы «Некрофил» повествование ведется от лица антиквара, питающего непреодолимое влечение к мертвым телам... Именно это обстоятельство заставляет героя панически путать следы, открещиваясь от почтенного ремесла предков. Именно это заставляет его изгонять из памяти случай, приключившийся с ним в студенческие годы... Да-да, герой однажды и сам оказался в роли персонажа Витткоп: он, юный учитель, влюбился в старшеклассницу, она утонула, но он не смог отказаться от своей любви...

Страшная, хтоническая сторона «невинного детства», болезненная, на грани патологии любовь, иссушающая мозг бессонница — о чем бы ни писал Олег Постнов (а пишет он преимущественно о страшном), его язык одновременно насквозь литературен и в то же время органичен и чист, как в первый день творения. Тени Гоголя, Гофмана, Эдгара По, Стивенсона, Булгакова шуршат и ворочаются в темных закоулках его прозы, по-мышьи перебегают с места на место, но ловко уворачиваются от прямого читательского взгляда. Вроде бы здесь, а вроде бы и нет их. Вроде бы все просто и рационально, но откуда же этот давящий, сжимающий горло ужас, наползающий исподволь, почти незаметно — как гроза в первом рассказе сборника «Отец»?..

Именно эта удивительная подлинность (чтоб не сказать — натуральность) в сочетании с глубокой укорененностью в классических литературных традициях делает положение Постнова в российской прозе по-настоящему особенным. То ли постмодернистски улыбается, тасуя цитаты, то ли пугает всерьез — по-честному, без всяких аллюзий и коннотаций. Из этой двойственности, из этой вечной неопределенности и «неухватываемости» авторской позиции и рождается страх — тот самый, с оттенками почвы, старого дуба и амбры. А заодно и тот, который «ух, хорошо пробирает».