Возможна ли демократия в Ираке?

Возможна ли демократия в Ираке?

Время от времени человечеством обуревает страсть найти ответ на какой-нибудь каверзный вопрос. Например, есть ли жизнь на Марсе. Когда ответ на этот вопрос стал более или менее ясен, мы побороли свое разочарование и поставили вопрос шире. Теперь нас волнует, одиноки ли мы во вселенной. Однако в последнее время, под давлением событий на Ближнем Востоке, на первый план всплыл еще более интригующий вопрос: возможна ли демократия в Ираке?

Я сразу могу сказать, что жизни не Марсе нет, во вселенной мы одиноки, и демократия в Ираке не только возможна теоретически, но и вполне достижима на практике. Все, что для этого нужно, это переселить всех арабов из Ирака, включая, если можно, и Кувейт, в Саудовскую Аравию, а освободившуюся территорию присоединить к Израилю. Другого пути нет, и это очень обидно, потому что стратегия президента Буша на Ближнем Востоке зиждется на двух столпах. Первый, это уверенность в том, что в глубине души арабы ничем принципиально не отличаются от обыкновенных американцев, вроде нас с вами, и потому их можно демократизировать ничуть не хуже, чем, скажем, иммигрантов из России; второй — что любая демократия автоматически преисполнена любви к миру и Соединенным Штатам Америки. «Верую, потому что это нелепо» — с христианами это случается.

Для нас с вами демократия — это способ жить свободно. Чтобы понять, что лежит в основе нашей свободы, давайте поставим эксперимент. Допустим, кто-то в Вашем присутствии нагло заявляет, что Буш — дурак, а вы при этом считаете, что он, наоборот, умный. И допустим, что, вместо того, чтобы спокойно и деловито перечислить все имеющиеся в вашем распоряжении доказательства его незаурядного, на ваш взгляд, интеллекта, вы указываете наглецу на недопустимость подобных высказываний в адрес нашего с вами президента, особенно во время войны. Наглец, само собой, может сослаться на Первую поправку, но может и обидно рассмеяться вам в лицо. Дескать, я — свободный гражданин свободной страны, и кого хочу, того и поливаю.

Отсюда вытекает глубоко философский вопрос — что первично: Первая поправка или глубоко укоренившееся в человеке сознание, что он рожден свободным и никто не имеет права на его свободу посягать? На первый взгляд, конечно, первична Первая поправка — иначе зачем ее назвали Первой, а не как-нибудь еще — а сознание, как обычно, вторично. Но на первый взгляд — земля плоская. Давайте вспомним, что советская конституция гарантировала народу все те же права, что и американская и даже больше, и, тем не менее, граждане, прежде, чем охнуть, испуганно озирались, не услышит ли кто. В Израиле же и поправлять нечего, потому что конституции там нет и в ближайшее время не предвидится, и все же ругать Шарона безопасней, чем хвалить.

Рассуждая реалистически, мы можем предположить, что в Ираке когда-нибудь примут конституцию, основанную на законах шариата, и будут периодически проводить выборы в диван, или как там у них будет называться кнессет. В лучшем случае иракская демократия достигнет сияющих высот египетской, в худшем — не доберется до уровня сирийской. Какая нам с вами от этого польза? Какая нам разница? С какого боку это может считаться нашей победой?

Опять же, каждый человек понимает свободу по-своему. Давным-давно, когда под мудрым руководством Горбачева Союз все еще казался нерушимым, как при Сталине, я присутствовал при дискуссии, в которой с одной стороны участвовал последователь Фарракхана, а с другой — недавний иммигрант из СССР. Фарракхановца интересовало, стало ли в Союзе свободнее при Горбачеве. Русский объяснил, что раньше по Москве можно было гулять, ни о чем не беспокоясь, а нынче — постреливают. Фарракхановец удовлетворенно заключил: «Значит, стало.» Вот вам и осознанная необходимость.

Наше представление о свободе весьма незатейливо: пусть каждый живет, как ему нравится, до тех пор, пока он не мешает другим делать то же самое. Давайте сразу установим, что наше определение отнюдь не универсально.

Когда Союз развалился, в Баку настала свобода. Свободный народ радостно бросился делать то, о чем трепетно, но тщетно мечтали поколения азербайджанцев: громить армян. Людей жгли живьем, беременным женщинам вспарывали животы, грудных детей выбрасывали из окон. Грабили, конечно, тоже, чего ж случай упускать, но, в основном, народ вела бескорыстная любовь к убийству беззащитных людей. Сейчас там все культурненько: конституция, выборы — все, как в Дамаске, включая передачу президентства по наследству. Как вы думаете, возможна в Азербайджане демократия?

Когда в 1979 году, при неудачной попытке спасти американских заложников в Тегеране погибли военнослужащие США, их трупы были выставлены на обозрение и поругание. Как вы полагаете, возможна в Иране демократия?

Когда в 1993 году в Могадишу вооруженным дикарям удалось сбить американский вертолет, ликующая толпа, не стесняясь фоторепортеров, надругалась над трупами убитых. Как вы думаете, придет ли когда-нибудь демократия в Сомали?

В 2000 году двое израильских резервистов заблудились по дороге в часть и оказались в Рамалле. Цивилизованные люди, они наивно решили искать помощи у местной полиции. Толпа арабской молодежи ворвалась в участок и растерзала резервистов голыми руками. Поблизости случился фотограф, и снимки народного торжества просочились в мир. Меня, помнится, больше всего поразил контраст между бурным, ничем не замутненным счастьем на лицах арабских юношей и ужасом того, что они только что сделали. По сравнению с этим ликованием, раздача сладостей на улицах Рамаллы в ознаменование успешного нападения на США 11 сентября 2001 года выглядела, как октябрьская демонстрация по сравнению с русской свадьбой на третьем часу застолья. Как по-вашему, возможна демократия в будущей «Палестине»?

Аналогичный случай сделал знаменитым никому не нужный иракский город по имени Фаллуджа. По случаю войны кругом было полно репортеров, и незабываемые картины арабской свободы обошли всю мировую прессу: счастливые лица молодежи, рвущей на куски обгорелые трупы американцев. Подумайте, возможна ли демократия у людоедов?

И пока вы ломаете голову над ответом, подумайте заодно о том, что общество даже в теории не может быть свободным, если оно не построено на фундаменте взаимной терпимости. Подумайте также о том, что нетерпимость, встроенная в ислам, куда более убийственна, чем та, что когда-то легла в основу Третьего рейха. Учтите при этом, что ислам промывает людям мозги, грубо говоря, в 120 раз дольше, чем просуществовал этот самый рейх. Подумайте, возможно ли освободить раба, который мечтает не о свободе, а о том, чтобы стать рабовладельцем.

Добрые люди мне возразят, что рвали трупы отдельно взятые нехорошие лица, в то время, как большинство иракцев в этом мероприятии не участвовало и отнеслось к нему неодобрительно. Мнение, что любой народ в основе своей хорош, очень живуче среди представителей хороших народов. Плохие народы этого предрассудка не разделяют. Хотелось бы спросить, по каким именно признакам добрые люди сделали вывод о наличии в Ираке хоть какой-то оппозиции людоедству. Если эта оппозиция и существует за пределами воображения добрых людей, она ни единым писком себя не проявила. Поэтому мы можем с чистой совестью пренебречь воображаемыми кукишами в кармане и считать, что Фаллуджа покрыла вечным позором не только тех, кто с широкой улыбкой на тупом, счастливом лице гордо позировал перед камерами с кусками горелой человечины в руках, а весь ислам.

Этот грустный вывод, в свою очередь, подвергает сомнению всю американскую стратегию на Ближнем Востоке. Здравый смысл подсказывает нам, что смертельных врагов нужно уничтожать, а не демократизировать. Милость же проявлять дОлжно, но исключительно к павшим, как завещал нам великий Пушкин.