Размышления под зонтичной акацией

Размышления под зонтичной акацией

1

Когда солнце стоит в зените и земля наливается зноем, все живое в степи либо замирает, либо ищет тень. Вся фауна ждет, когда воздух и земля вновь обретут прохладу и мягкость.

Куда-то запропали насекомые, отсюда необычная тишина кругом. Громко сопя, на землю под деревьями, подле кустов шлепаются львы. Черными караванами бредут к лесу буйволы. Этим же, повседневно привычным путем следуют многие антилопы.

Перемещения животных объединяют степи и лес в едином суточном ритме. Но есть еще и сезонный ритм, отражающий пульсацию жизни между экосистемами. Когда пропадает трава, лес кормит растущее число степных животных. Лес и степи функционируют совместно в кружевном плетении жизненной сети.

На травянистой равнине лес и степь плавно переходят друг в друга. Акации растут редко, но их широкие плоские кроны дают щедрую тень. Акации — зеленая кровля Африки.

Род Acacia — перистые листья, шипы, сладковато пахнущие цветки — насчитывает множество видов, приспособленных к разному климату и разным почвам. Потребность во влаге неодинако-. ва — от жадно лакающей воду серебристой акации до предпочитающей сухость карликовой акации полупустынь. Некоторые виды сбрасывают листву, пребывая в покое засушливый период, другие покрываются зеленым убором перед самым началом дождей, как бы предвещая осадки, третьи — вечнозеленые. Акации служат постоянным напоминанием о приспособляемости изменчивых форм жизни.

Мое дерево в лесостепи — Acacia spirocarpa. В часы зноя я направляюсь к ней.

Жаркий ветер и зной лижут тебя,

точно пламени языки,

но защитой тебе станет воздуха плащ

и тенистое дерево.

Так сомалийский поэт Мухаммед бен Абдалла Саид аль-Хасан, руководитель антиколониальной «священной войны» в начале нашего столетия, напоминал, что в тропиках тень может быть для жизни столь же важной, как вода.

Такую тень дает Acacia spirocarpa. Она одевается листвой и цветками в пору засухи. И дарует она это благо потому, что корни ее уходят глубоко в водоносные слои. Под ее приветливым сводом возрождается жизнь. Моя spirocarpa по-разному участвует в жизненном ансамбле. Ее ветви служат опорой для хитроумных гнезд ткачиков. Цветки угощают нектаром танцующих пчел. Листва привлекает жадно ищущие корма рты листоядных. И акация щедра на тень.

Когда засуха наступает на водопои, по степи расходится волнами тревога. Раздраженные слоны отгоняют львов от все более мутной воды; носороги бодают слонов, и неслышный, однако могучий сигнал направляет к далеким целям армии гну и зебр. Некоторые обитатели степей еще утоляют жажду соками из последних побегов травы, другим достаточно пара над горами слоновьего навоза, третьи довольствуются скудной влагой в теле термитов. Самая крупная антилопа — канна, и самая грациозная — импала длительной эволюцией так приспособлены к засухе, что могут почти вовсе обходиться без воды. Но тень им нужна. Тень дает моя spirocarpa.

Есть у нее и другие, более хитрые дары. Богатые углеводами сладкие бобы не лопаются, падая на землю. В своей собственной тени акация не может размножаться. Когда степная трава стала сеном на корню и это сено тоже объедено, импал и канн приманивают бобы. Антилопы платят за тень и углеводы, высаживая с навозом новые акации. Они делают это вдоль натоптанных троп и в местах отдыха, где молодым росткам не надо конкурировать с травой, когда та появляется вновь. Сотрудничество дерева и животного доведено до такого совершенства, что семена акации могут прорасти лишь после того, как пройдут через кишечник травоядного. Срубишь акацию — лишишь канну и импалу тени, а значит, и жизни. Истребишь импал и канн — акация не будет размножаться.

В этом ансамбле много участников. Мертвая акация — основной корм термитов. Сами они не могут переваривать древесину, но одноклеточные жгутиковые в их кишечнике разрушают целлюлозу, превращая ее в сахара. Таким образом, жгутиковые кормят термитов акациями. Твердые, как цемент, термитники — характерная черта акациевой степи. На заброшенных термитниках часто вырастает трава одного вида, который в конечном счете обязан своим существованием акации. Траву эту охотно поедают импалы, в свою очередь удобряющие ее своим навозом.

Сидя под зонтичной акацией, ты можешь уловить часть основной темы в великой, всегда неоконченной симфонии жизни. Природа — не только борьба всех против всех. Она также и сотрудничество всех со всеми. Борьба и сотрудничество — две стороны одной темы, словно пункт и контрапункт в могучем оркестровом произведении, имя которого — жизнь.

Борьба идет всегда, зримая и незримая. Она в конкуренции между видами. В соперничестве внутри видов за территорию, которая обеспечивает пищу. Но прежде всего она проявляется вдоль пищевых цепей, где жизнь кормится жизнью.

В саванне есть умерщвление открытое и быстрое: сломанный позвоночник, разорванная артерия. Есть в этом прямота, словно бы подразумевающая тайное взаимопонимание между хищником и жертвой, которое помогает жертве безропотно встретить смертный час.

За открытой борьбой стоит другая — незримая, медленная, более жестокая. Ползучие и крылатые паразиты впиваются и вгрызаются в плоть степных животных, поражают мышцы и кишечник, глаза и ноздри, легкие и печень. Некоторые откладывают яйца так, что личинки проникают в мозг антилопы, другие плавают в крови павианов и леопардов, третьи отправляют свое потомство в долгий путь по тканям жертвы, пока оно не просверлит себе ход на свободу. В тело пчелы, что жужжит над цветком акации, внедряются личинки тахин, поедающие пчелу изнутри так, что остается только кутикула. Слон и носорог, которым практически не страшны большие кошки, бессильны против паразитов, от незримого врага гепард теряет подвижность; прыжки импалы становятся жалкими и неуклюжими.

Борьба за территорию, охота за пищей, скрытая деятельность паразитов — в конечном счете все помогает сохранять многообразие жизни, не давая тому или иному виду размножиться до такой степени, что он вытеснит других из общей кладовки, в основе своей состоящей из ограниченного запаса почвы на планете. Борьба и смерть служат балансу жизни. Второй компонент — сотрудничество.

Борьбой и сотрудничеством руководит один и тот же могучий дирижер. Если непременно надо дать ему имя, назовем его своекорыстием, которое выражается в стремлении передать дальше гены своего вида, а конкретно — собственного индивида. В известном смысле сама жизненная сила тождественна этому своекорыстию.

Из этого своекорыстия вырастает семейная солидарность, групповая солидарность, видовая солидарность. Вот семейство слонов в движении: старшие окружают защитным кольцом уязвимых детенышей. Вот спасающаяся бегством стая павианов: старшие самцы прикрывают отход самок и детенышей, способны даже сообща броситься на льва или леопарда; кто-то жертвует собой, но хищника побеждают. У некоторых пернатых все местные представители одного вида атакуют врага, угрожающего птенцу. Бывает и помощь межвидовая: аист на спине носорога освобождает зверя от насекомых, сам получая корм и защиту. Когда зебры, как водится у лошадиных, хотят покататься в пыли, роль караульного, высматривающего хищников, может взять на себя конгони.

И опять перед нами ряд: акация — антилопа — простейшие — термит — трава. Всюду в природе переплетаются разные взаимоотношения, различные симбиозы наслаиваются, связываются между собой. Тем самым все живое смыкается в единстве зависимостей, импульсов, симбиозов. В этом контексте делить формы жизни на высшие и низшие — полная бессмыслица. Разница между видами определяется не их качеством, а функцией.

Никто не может существовать в замкнутом помещении. Различные виды создают друг другу предпосылки для существования, встречаются, чтобы взаимно обеспечить необходимые жизненные условия. Лишь ограниченностью взглядов можно объяснить склонность вида считать какие-то травы сорняками, каких-то животных — вредителями.

Красота и сила жизни заключена в согласованности функций. В предельном своем проявлении своекорыстие должно приводить к солидарности со всеми прочими созданиями, солидарности с самой жизнью. Своекорыстие — основа всякой этики, но в той мере, в какой экологическая этика подразумевает умеренность и ограничения в борьбе за существование.

Если какое-то создание чрезмерно берет верх в борьбе за существование, выходит за рамки своей роли, это повреждает хрупкое плетение зависимостей, условий, импульсов. Если каждая биологическая форма играет свою роль в ансамбле, то от подавления какой-то формы и уменьшения многообразия жизнь становится беднее. Исчезнувшие формы нельзя возместить. Утраченный инструмент — потеря для всего оркестра, симфония звучит уже не в полную силу. Возможно, современность этого не замечает, зато будущее может пострадать. Планета, на которой скудеет видовое богатство, теряет что-то из динамической стабильности, которая обеспечивает приспособляемость и выживание.

Вид, преобладающий до такой степени, что нарушает баланс и многообразие жизни, угрожает самому себе. Уязвимость природы может превратить торжество в самоуничтожение.

Если ты не готов осознать свое место в ансамбле с акацией и антилопой, значит, ты не разобрался в самом себе. Значит, наглухо закрылась дверь, ведущая в зеленые покои души.

Потомок 1470 — возвратись на его земли, разрываясь между ощущением близости и посторонности, доискиваясь своего «я»! На путях длительной эволюции ты разделил прошлое с несчетным множеством жизненных форм. Для тебя нет будущего, отдельного от других. Твое «я» — ищи его в сопричастности, во взаимосвязях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.